Вера Васильевна ушла в воспоминания. Ей представлялся муж. У Сергея был хороший голос, и он всякий раз за столом или наедине с ней напевал: «Не могу я тебе в день рождения // дорогие подарки дарить. // Но зато в эти ночи весенние (хотя ее день рождения в декабре) // я могу о любви говорить».
И далее добавлял от себя:
– А еще я хочу в этот день обязательно, даже в холод цветы подарить.
Здесь его импровизации были разными. Но в любом случае – радостными, сердечными. А теперь…
И сегодня, чем ближе подходило время к вечеру, тем томительнее становилось на душе. Это первое застолье без него. Без его цветов. Лишь в памяти слышатся слова, мелодия его песни, которые вытапливают на глаза слезы.
Но Вера Васильевна знала, хочет она того или нет, а к шестнадцати часам дети все равно соберутся. И ее поздравить, и отца помянуть. Какой же это теперь праздник без поминания самого близкого им человека. Привезут и внуков. Надо для них что-то вкусненькое приготовить. И хорошо бы встретить их не зареванной, не с мокрыми глазами.
Вера Васильевна старалась постоянно чем-то отвлекаться, но стоило остановиться, присесть – перед глазами представал Сергей Маркелович. Его улыбка, с которой он дарит ей цветы, и песенка… Из груди невольно вырывался стон, и Вера Васильевна прятала лицо в платок, который теперь всегда сопровождал хозяйку.
Эх, Маркелыч, Маркелыч… что же ты так… Ведь обещался вместе, а ушел один… Как без тебя тоскливо…
Первыми пришли Маркел с семей. Принесли торт, шампанское, букетик из трех цветочков. А внуки свои подарочки – рисунки-раскраски. Вера Васильевна расцеловала их. В квартире тишина и тоска постепенно перетекли в гомон, движение, детский смех. А с приходом остальных детей и внуков унынию, грустным воспоминания не осталось и места. Они уползли в потаенные уголки души. Однокомнатная квартира стала напоминать растревоженный улей, от шума которого становилось легче на душе.
Свою четырехкомнатную квартиру, полученную еще в золотое время застоя, они разменяли на однокомнатную – Сергей Маркелович предложил. И доплату от той квартиры поделили на всех детей. Это помогло детям приобрести каждому свое жилье. Сейчас этот шаг Вера Васильевна одобряла и часто мысленно благодарила мужа за его заботу о детях. Он говорил:
– Детям мешать не надо. У них теперь своя жизнь. А помогать надо.
К шестнадцати часам наконец-то все угомонились, расселись за столом. Маркел разлил шампанское. Поднялся и начал произносить тост:
– Мама, печально этот день твоего рождения проходит, – вздохнул, – без папы…
От его слов стало грустно всем, а Вера Васильевна приложила к лицу платочек, всхлипнула.
А сын продолжил:
– Но давайте все же вначале эти бокалы поднимем за тебя, мама. А потом – за папу…
За столом зазвучал звон бокалов. А в прихожей – дверной звонок, напоминающий трель соловья.
Гости переглянулись. А Маркел спросил:
– Мама, ты кого-то еще ждешь?
Вера Васильевна пожала плечами: нет…
Сын пошел в прихожую, и оттуда послышался щелчок замка.
Перед дверью стоял молодой человек. В одной руке он держал большой букет цветов, в другой – розовую папку.
– Здравствуйте! – поздоровался пришедший. Маркел кивнул. – Здесь проживает Вера Васильевна Вдовина?
– Да, – ответил Маркел, недоуменно посматривая на незнакомца и на букет.
– Она дома?
– Да.
– Тогда разрешите войти?
Маркел посторонился, и молодой человек шагнул через порог.
– Здравствуйте! – торжественно сказал гость, войдя в комнату.
– Здравствуйте… – вразнобой ответили ему сидящие за столом.
Молодой человек цепким взглядом выявил виновницу торжества и приступил к делу:
– Уважаемая Вера Васильевна, разрешите от лица нашей фирмы и от себя лично поздравить вас с замечательным событием – с вашим днем рождения! Пожелать вам счастья, здоровья, любви близких и друзей. И от имени Сергея Маркеловича Вдовина вручить вам этот букет.
Молодой человек шагнул к середине стола, где сидела Вера Васильевна, и протянул ей цветы.
Растерявшаяся именинница приподнялась. Но, чувствуя, что ноги не выдерживают ее вдруг потяжелевшее тело, оперлась о стол одной рукой, другой, подрагивающей, приняла букет.
– И вот, – положив на стол папочку, раскрыл ее и, выдернув из зажима шариковую ручку, протянул ее имениннице: – Пожалуйста, распишитесь.
Вера Васильевна приняла ручку и беспомощно, полными слез глазами, посмотрела на детей. Ее немую просьбу поняли, и сидевший рядом с ней Сергей спросил гостя:
– Мне можно?
– Пожалуйста. Если именинница не возражает, – улыбнулся тот.
Возражений не последовало, и квитанция была подписана.
Тем временем Вера Васильевна снова промокнула с глаз слезы и увидела в середине букета записку. Достала ее дрожащими пальцами. «Верочка, я тебя поздравляю с днем рождения! Жаль, что этот последний букет я не смог подарить сам», – прочитала она негромко. Но в возникшей тишине ее слова расслышали.
– Спасибо, мой дорогой… – так же тихо сказала она и сквозь слезы улыбнулась. – Как же ты смог?..
Несколько секунд все зачарованно молчали.
Первой заговорила Лена:
– Папа, браво! – и всплеснула ладонями.
Ее поддержала Аня, следом невестки. Мужчины, за ними и женщины поднялись.
Старшая внучка, Верочка, сбегала на кухню и принесла вазу под цветы. Освободив место на столе, ее поставили посередине.
Вскоре над букетом зазвенели бокалы.
– Мама, мы тебя поздравляем вместе с папой!
Ила Опалова. Мужчины моей свекрови
Свекровь, которую я зову уважительно Любовью Михайловной, восклицает, распахивая дверь:
– Ну, красавица моя, заходи!
Она стоит передо мной в трусах, в выцветшей, вытянутой футболке. Ее голые ноги, бугристо полные, вызывают в памяти рубенсовскую аллегорию Земли. Такая же полнокровная, пышнотелая, гордая и красивая своей уверенностью в себе.
Без тени смущения она говорит:
– Не обращай внимания на мой замызганный вид. Мне жарко. Я недавно с Мишенькой из сада приехала, рассаду там посадили.
Ей шестьдесят, и все свои комплексы она уже пережила. Миша – ее бойфренд, муж ее умершей подруги Люськи, некрасивый, ростом ниже Любови Михайловны, но она совершенно довольна их союзом.
– Какая же, оказывается, все-таки Люська счастливая была! – делилась со мной свекровь в первые недели ее начавшегося романа с Мишенькой. – Ведь он настоящее золото! Все сделает, и в саду поможет, и по дому, и на машине меня возит. Не красавец только, да не это главное… Мой Костя был вылитый Ален Делон, да и Георгий был хорош… И что? Только детей от них и заимела: Сереженьку да Сашеньку. А остальное все сама: и детей вырастила, и квартиру кооперативную купила, и в квартиру тоже… Хорошие люди, конечно, помогли, не без этого… А мужьям тоже спасибо… за детей.
Я прохожу в небольшую комнату. Свекровь все еще крепкими руками обхватывает мои плечи и крутит меня в стороны.
– Дай-ка я на тебя полюбуюсь! Хороша… Чисто кукла! А блузка-то у тебя какая нарядная! Новая?
– Новая, – улыбаюсь я.
С удовольствием подарила бы ей эту блузку, но понимаю, что свекровь на себя ее не натянет, и все-таки осторожно предлагаю:
– Может, примерите?..
– Да ты что, – смеется она, – я ее порву! Это ты у нас худышка, одни титьки торчат, уж не знаю, на чем они там держатся, на костях, что ли?
Я смущенно бормочу о том, что не такая уж я и худая…
Мне для нее ничего не жалко, свекровь – моя старшая подружка, и, как полагается настоящему другу, она всегда на моей стороне, хотя мои приятельницы, которых я знаю со школы, твердят:
– Наивная ты! Разве свекровь может добра желать? Это ж история из разряда сказок о дружбе волка с овечкой! Она к твоей квартире, зарплате и прочему благополучию хорошо относится, а не к тебе. Ее Сереженьке у тебя, как в теплом гнездышке, сладко. А так, представь, вернулся бы он к мамочке в «хрущевку»-однушку! Как ей тебя не любить?
Это звучит убедительно, но я оптимистично возражаю:
– Не все в этом мире строится на расчете! И Сережа тоже неплохо зарабатывает…
– Ну рассказывай, как там Сереженька, как дети? – спрашивает Любовь Михайловна, комфортно устраиваясь в кресле с рвущейся и выцветшей от времени обивкой.
Отечными пальцами в паутинках линий, в которые въелась садовая земля, свекровь достает из покрытой целлофаном пачки тонкую сигарету и вкусно закуривает, слегка откинув кудрявую голову и полуприкрыв темные глаза. Ее лицо, только что открытое и ясное, меняется: в нем появляется загадочность и отстраненность, словно с ароматным дымом изнутри поднимается неведомая тайна. Так бывает с водной поверхностью: смотришь, все гладко, каждый камешек внизу виден, но вдруг налетает ветер, и упругая рябь сжимает воду мелкой сетью, а внизу клубится песочная муть, и уже не знаешь, что там на глубине: прекрасная ли Атлантида или притаилось лохнесское чудовище.
На полу комнаты лежит вытершийся ковер, под потолком висит люстра с пластмассовыми подвесками, имитирующими хрусталь, полированная стенка демонстрирует фарфор советских времен и толстые книги Дюма. На подоконнике толпятся горшочки с рассадой, запах которой мешается с сигаретным дымом.
Я думаю, что Любови Михайловне очень идет курить, она устало по-кошачьи грациозна, и ее сын, мой любимый Сережа, удивительно на нее похож.
Сергей у меня второй муж, дети же мои от первого брака, но свекровь всегда ими интересуется и обычно напихивает мне в сумку всякие разносолы, твердя: «Возьми, это детям. А вот еще и компот, а это малиновое варенье, не дай бог, кто из ребятишек заболеет».
– Ну что, эта коза не звонит больше? – неожиданно спрашивает свекровь, вскидывая на меня глаза, и довольно прищуривается.
– Татьяна, что ли? – спрашиваю я, вспомнив о недавней напасти.
А напасть эта – следующее: к Сереже привязалась его сотрудница настолько, что стала звонить домой. Больше всего меня выводило из равновесия то, что ей всего двадцать три года против моих тридцати восьми. После того как Татьяна позвонила ночью и нагло попросила передать, что «ждет Сережу в кафе „Озирис“, („он знает, где“, – добавила она)», со мной случилась истерика. На следующий день подруги сочувственно на меня смотрели и загробными голосами вещали: «Против нового поколения не попрешь! Наглые, как акулы… А что? Серега – хороший парень, за него можно драться…» Свекровь же покачала головой и рассудительно сказала: «Ну подумай сама, зачем Сереженьке эта зеленая курица?»