— Ты даже не знаешь, как ты мне сегодня помогла, — сказал он. — Умных людей вокруг хватает. А вот прямых… Да, — спохватился он, — а где будет наш остров?
— Тут, — сказала Марина и повела рукой.
— Но Оля-то вернется!
— Ну и что?
— Хороший человек, да?
— Начинаете соображать, — похвалила она и улыбнулась.
— Ну что ж, — сказал он. — У тебя ручка близко?
Они прошли в комнату и обменялись адресами.
Теперь Батышев был спокоен, весел и внутренне готов к любому повороту судьбы. Не прояснится к утру — ну и бог с ним, не полетит. Прояснится — что ж, Москва всегда Москва. Но — к черту авоську! Он уже не помнил, когда в последний раз летал в Москву просто так, для себя, без тайных умыслов и нервного напряжения. Посидит денек на конференции, отметится и… Наверняка же новые выставки, театры, приятеля повидать. Не того, что в министерстве, а другого, отличного парня, к которому вот уже лет десять, прилетая, все не успевал забежать…
Марина сидела в кресле и смотрела на него. Он тоже сел и заворочался, устраиваясь покомфортабельней.
— Ну, так что? Как тебе жить дальше, да?
Она молча ждала.
Батышеву совсем не хотелось спать. Голова была свободна, настроение прекрасное — в таком состоянии легко и обдумывать и решать.
— Слушай, — сказал он, — тебе приходило в голову, что всю эту историю рано или поздно придется кончать?
— Естественно, приходило.
— А что лучше рано, чем поздно?
— С чего бы иначе я летела в Москву?
— Но тогда в чем дело?
Девушка насупилась:
— Не знаю. Вот не могу. Будто человека убиваю.
Помолчала и произнесла убежденно:
— Я не могу без него.
Батышеву не понравилась последняя фраза — в ней было что-то искусственное, театральное. Он возразил спокойно и жестко:
— Но ведь и жена — Света, если не ошибаюсь, — тоже не может без него?
— Да я ведь все понимаю, — сказала Марина и усмехнулась, словно извиняясь. — Все понимаю! Она не может без него, он не может без нее, и оба они прекрасно обходятся без меня.
Она откинулась в кресле, по-мужски забросила ногу на ногу — ступни ее в белых плотных носках казались не по росту маленькими. Батышев вдруг подумал о том, как все это, по сути, нелепо, как свежа, стройна и, наверное, хороша телом эта нелюбимая девочка. Бог ты мой — да десятки парней мечтали бы…
— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…
— Безвыходных положений не бывает.
— Ну а как?
Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.
Он покачал головой.
— Знаешь, милая, я все-таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…
— Переспать с кем-нибудь? — спросила она. — Вы это имеете в виду?
Он улыбнулся:
— Вот видишь, а я не решился на столь энергичную формулировку.
Она произнесла разочарованно:
— Это ничего не дает. Я как-то попыталась. Единственное желание было потом — влезть под душ. И даже не с мылом, а с песком.
— Понятно, — пробурчал Батышев, — понятно…
Собственно говоря, девчонка сделала лишь то, что предлагал он сам. Но оттого, что уже сделала, что и этот порожек перешагнула, Батышев почувствовал досаду и боль с минутным оттенком брезгливости — словно в девушке, сидевшей перед ним, уже начался неостановимый и неопрятный процесс, что-то вроде гниения или ржавчины. Мечты, думал он, идеалы, первая любовь, факел в сердце — а равнодушная лопата жизни тем часом гребет свое…
Он словно бы поднял глаза от мрачно молчавшей Марины и увидел не только ступеньку, на которой она стоит, но и всю лестницу. Еще год-другой, пара таких же, с отчаяния, экспериментов, а там, глядишь, и губы стойко пахнут сигаретой, и рюмашка хороша от тоски, и аборт не в диковинку, и матерком не побрезгует… И вот уже нет несчастной влюбленной девчонки, а есть просто очередная баба-неудачница…
Поднимающаяся злость требовала адреса, и Батышев легко его нашел. Черт побери, ну а этот тощий гражданин, этот добродетельный муж, так мучившийся после греха, — он-то что думает? Он-то, с его умным лицом, должен чувствовать ответственность за девчонку?
— Слушай, — сказал Батышев, — дурацкий вопрос, но ты уж, будь добра, ответь: за что ты все-таки его любишь?
— Не знаю. Просто люблю.
Произнесено это было искренне. Но сама фраза была банальна, Батышев и раньше слышал ее или что-то вроде. Он заговорил, все больше раздражаясь:
— „Просто люблю“ — это хорошо. Но давай все же попробуем логически. Примитивно. Я его не знаю, но уж ты, пожалуйста, разберись спокойно. Может, он действительно совершенство. Тогда что ж, не жалко и плюнуть на собственную судьбу, на будущее, на достоинство — просто за счастье сбегать для него в магазин. Уж если это такой уникальный человек!
Марина посмотрела на него задумчиво.
— Он добрый, — начала она нерешительно.
Батышев поймал ее на интонации:
— А почему сомнение в голосе?
Марина вздохнула:
— Не хочется об этом думать, но иногда мне кажется, он просто ко всему безразличен. Никогда не выходит из себя. Возьмет газету — хоть дом гори, пока не кончит, не оторвется… Но с другой стороны, он ведь мне здорово помог?
Она словно спрашивала, и Батышев ответил тоже вопросом:
— Другие помогали меньше?
— Так не помог никто, — возразила она твердо. Но тут же скривилась и замотала головой, будто стряхивая дурман или сон. — Да нет, конечно! Чушь. Другие помогали в сто раз больше. Да и в тот раз он, по-моему, не столько хотел помочь, сколько боялся. Он вообще довольно труслив.
— А чем помог-то, если не секрет?
Она удивленно вскинула глаза:
— Я же вам рассказывала. Тогда, на даче. Мне это было вот так нужно!.. Но есть у меня подозрение, что он пошел в лес не поэтому, а… Ну, просто испугался, что я сделаю какую-нибудь глупость. А это ему, конечно, ни к чему.
— Из двух зол выбрал меньшее?
Марина усмехнулась:
— Да, пожалуй.
Но тут же оговорилась:
— Хотя настроение чувствует тонко. В этом ему не откажешь. Все чувствует!
— Ну и что? — неприязненно возразил Батышев. — Ну, чувствует настроение. Понимает людей и пользуется этим. Не такой уж большой плюс… А вся его, как ты выразилась, доброта… Да ему, если хочешь, быть добрым просто удобней. Во всех отношениях удобней. Вот ты говоришь, он трусоват…
Девушка попыталась вставить:
— Я имела в виду только…
Но Батышев остановил ее поднятием руки — он боялся потерять мысль:
— А ведь быть добрым совершенно безопасно. Если ты гладишь людей по голове, тебе никогда ничего не грозит. А вот за резкое слово, пусть тысячу раз справедливое, можно расплатиться весьма и весьма.
Чем дольше он говорил, тем неприятнее становился этот неглупый, осторожный, видимо, обаятельный и тем особенно опасный эгоист. Ну чего он губит девчонку? Зачем, без всякой к тому необходимости, просто так, автоматически, держит при себе? При желании мог бы оттолкнуть, а ведь не отталкивает!
Батышев вдруг заметил, что девушка слушает невнимательно, нетерпеливо подергивая губами. Может, и вообще не слушает, а только ловит паузу. И действительно, едва он остановился, она заговорила торопливо:
— Я не так объяснила. Вообще-то он не трус. Он раньше в другой конторе работал — знаете, почему ушел? Выживали его друга, так он единственный встал на защиту. И сам вынужден был уйти. В каких-то вещах он как раз смелый…
Батышев снова поднял ладонь:
— Постой! Ты же говоришь — друг. Но вступиться за друга — это еще не смелость. Скажи, мог он поступить иначе? Да его все знакомые считали бы подлецом! А потерять уважение к самому себе? Нет, это не смелость, это поступок вынужденный.
Марина довольно долго морщила брови:
— Скажите! А мне и в голову не приходило…
Она еще помолчала и озадаченно уставилась на Батышева:
— А почему вы так хорошо все понимаете?
Это было сказано без намека на лесть, с обычной ее прямотой, Батышев даже смутился немного:
— Ну, милая… Поживешь с мое — и ты будешь понимать. Всего-навсего опыт. Все мы люди. И ходим, в принципе, по одним и тем же лесенкам. Хочешь познать мир — познай самого себя. Так что никакой особой мудрости тут нет — возраст, личный опыт, и больше ничего.
Девушка спросила с сомнением:
— Значит, вы такой же, как он?
Батышев опешил. Этот вывод, и в голову ему не приходивший, железно вытекал из его собственных слов. Не зная, что ответить, он виновато развел руками:
— Наверное, в какой-то степени…
И вновь Марина огорошила его неожиданным поворотом мысли:
— Но ведь вы хороший человек. Значит, и он хороший. С недостатками, но ведь хороший. Разве не так?
Она ждала ответа, даже рот приоткрыла.
Но Батышев молчал. Он по-прежнему был уверен в своей правоте. И наверное, смог бы найти аргументы пожестче и посильней. Но к чему они, аргументы?
Вот ему этот незнакомый мужчина заглазно неприятен, и Батышев вполне обоснованно вывел, что он трус и ничтожество. А девочка его любит, и по трезвым законам той же логики для нее он хороший человек. У Батышева логика неприязни, у нее логика памяти, губ, кожи, коленок, дрожавших тогда на берегу, изворотливая и жадная логика измученного ожиданием тела…
— Жаль, — сказал Батышев и вздохнул, — жаль, что у тебя с ним все это было. — Он хотел выразиться проще и прямей, как говорит она, но губы сами преобразовали грубоватое слово во вполне пристойный эвфемизм. — Теперь тебе трудно будет от него освободиться.
Она не сразу поняла:
— A-а, вы об этом. Нет, это ерунда. Тогда, в лесу, мне с ним было никак. И еще комары кусались. Может, я вообще холодная, не знаю. Понимаете, для меня главным был сам факт, что вот это — он. Да и сейчас мне все равно, с кем он спит. Если бы только знать, что я ему хоть зачем-нибудь нужна…
— Ты меня извини, — сказал Батышев, — но я здорово устал. Давай-ка ложиться.