Звоню дочери: «Тут «Лянча» какая-то.» — «Мама, так у Пьеро — “Лянча”.» — «А-а-а-, ну да.»
Та «Лянча», правда, побольше моей будет: Пьеро-то — итальянский миллионер, руководитель благотворительного фонда. Еще он опекун моей дочери и наш итальянский друг. Оказывается, в Италии «Лянча» — очень даже престижная марка!
...Италия, итальянская машина — о таком я и во сне не помышляла! Впрочем, во сне я как раз-таки «помышляла» — всю ночь накануне своего грандиозного приобретения Италией грезила! Вот и «пригрезила» — сон оказался в руку. В общем, от Италии мне никуда не деться — даже итальянский автомобиль притянула.
Купить-то купила, а ездить как — прав-то еще нету: теоретический экзамен по вождению я сдала мигом — выучить-то я и теорию относительности смогла бы, а вот практика вождения. Практический экзамен я с ходу завалила, даже не начав показывать свое мастерство: с ручного тормоза машину не сняла — раз, ремень пристегнуть забыла — два: я и с места-то не сдвинулась, а уже отправили на пересдачу. Поэтому с авторынка на парковку машину пригнала не сама — пригнали те ребята-механики, которые мне ее выбрали, дала им за это по десять баксов. Ну, а потом. стала просто захаживать на парковку на свое авто полюбоваться и продлевать простой машины на стоянке — его требовалось регулярно проплачивать парковщикам. Вот тогда-то, двадцать второго мая, я и увидела Диму впервые. Но долго-то свои мысли на нем не фиксировала: как вышла с парковки, так сразу же о нем и позабыла — на дела переключилась...
Потом пришел день двадцать восьмого мая: я как раз от знатного гаишника возвращалась, свои дела по правам решала — вся расфуфыренная, в коже. Подъезжаю в троллейбусе к своей остановке — надо бы на парковку завернуть, уже пора простой оплачивать: квитанция у меня лишь до сегодняшнего дня. А ливень-то какой — все собаки мокрые! Идти неохота — по дождю, по грязи. Колебалась я, колебалась — чувство долга перевесило, пошла все-таки. А там — Дима. Увидела я его снова, и такая грусть легла на сердце, что не мой он. Стою у него за плечом в конурочке для парковщиков, и пока он мне квитанцию новую выписывает, все прикидываю, что ему такое сказать, чтоб на меня он внимание обратил. Вижу, что в его бытовке в верхнем углу разрывается телевизор. Может, спросить про его любимую передачу? Или сказать ему, например, что постоянное облучение от телевизора вредно для здоровья? Нет, не годится. Первое — шаблонно, этим внимание не привлечешь. Второе. Это вроде как нотацию читать, поучать. Да и чем тут еще в свободное время заниматься, если не телевизором, как его, свободное время, убивать-то? Наверняка и другие дамы тут паркуются, не менее расфуфыренные и смелые, они тоже могли пытаться обратить на себя внимание красавца-парковщика. Как же их всех перешибить-то, как всех переиграть? Нет, надо парковщику сказать что-то такое, чтобы было не пошло и не тривиально. И тут я вспомнила одну историю. Может, снова так попробовать? Рискованно, но. Все-таки один раз уже сработало.
Каким комплиментом укротить красавца?
Дима был очень красив. С усами и мягкой бородкой, он был как русский князь — очень благородная голова. И весь его облик был очень мужской, мужественный. Но было в нем и в его красоте еще что-то такое... такое особенное, что просто останавливало. «Этот мужчина должен как-то очень красиво раскрываться», — подумала я с грустью, впервые увидев Диму. Взгрустнулось мне, по-видимому, оттого, что я, обратив на Диму свой пристрастный женский взгляд, немедленно сделала логичный вывод: такой мужчина не одинок. Вероятнее всего, женат, и жена, конечно, держит крепко. А если не женат, так имеет подругу, женщину — такие, как он, в холостяках не засиживаются — про таких мужчин говорят: на дороге не валяются. Так что... он — не мой и моим не будет никогда, лучше и благоразумнее держаться от него подальше. «Увидела и позабудь!» — приказала я себе. С некоторым напрягом приказала, пришлось себя обуздывать, свои чувства.
А вот когда произошла вторая встреча, я про все свои категорические решения и приказы позабыла, а принялась лихорадочно обдумывать, как привлечь Димино внимание, заострить на себе. Пришлось напрячься — но не энергетически, а творчески. Напряглась — и вспомнила.
В общем, однажды в Италии, лет десять назад, я такой красивый «финт» сделала.
...Анжело был моим ухажером, наивным и чистым, он был лет так на одиннадцать моложе меня. У Анжело не было машины, и потому он являлся ко мне чаще всего с Томмазо, у которого машина была, мы могли вместе куда-нибудь проехаться, «прошвырнуться»: не сидеть же в помещении в такую погоду, не париться на жаре — надо на море или куда-нибудь повыше — в горы, в прохладное место. Ну, или просто прокатиться с ветерком, порезвиться.
Томмазо был маститый и зрелый, к тому же красавец. Он был лет так на одиннадцать старше меня и раза в два старше Анжело, так что я была удивлена, когда они впервые заявились ко мне вместе. Впрочем, компания «втроем» оказалась намного интереснее и предпочтительнее компании «вдвоем», тем более что без Томмазо это была вовсе и не компания, а так. два человека с непонятными отношениями.
Томмазо был не то чтобы приятелем Анжело, скорее он был его хорошим знакомым — они жили по соседству на одной улице, здоровались, болтали иногда. Пожалуй, в силу мужской солидарности, хорошего воспитания и не особой занятости Томмазо не отказывал Анжело в просьбах составить ему компанию, когда тот решал меня навестить. По отношению ко мне Томмазо вел себя просто и корректно — был по-итальянски разговорчив, дружелюбен и не более того. Поэтому отношения у нас были легкими, открытыми, но и сдержанными, дистантными, к чему склоняла не только разница в возрасте, но и положение Томмазо в обществе.
Томмазо был писателем, журналистом и в недавнем прошлом — коммунистом. Из рядов итальянской коммунистической партии он выбыл не по своей воле, а потому, что она развалилась вслед за советской компартией. Этим фактом Томмазо был весьма недоволен — судя по всему, ему нравилось быть коммунистом. Только что поделать — «est la vie»: все мы на переломе 90-х годов были чем-то недовольны и жили в условиях непонятных и непредсказуемых, жили в растерянности и неопределенности — под бурными политическими ветрами, от которых перекроило Восточную Европу и трясло весь мир.
Ну, а мне в ту пору — летом 1994 года — исполнилось тридцать пять, в Италии я была впервые в жизни и очень мало смыслила в итальянских мужчинах и в правилах тамошнего этикета. К счастью, мои новые знакомые были не только хорошо воспитаны, но и по-настоящему добры, так что в общении с ними я не испытывала никаких затруднений и никогда не задумывалась о том, пристойно и прилично ли я выгляжу, бросаясь вместе с ними во всякие увлекательные авантюры. Вместе мы колесили по той части Пулии (южной провинции Италии), которая расположена вдоль побережья Адриатики чуть выше «каблука» Апеннинского полуострова. Мы посещали красивые города из белого камня, приморские крепости, отдыхали на разных пляжах и везде фотографировались — благо Томмазо повсюду таскал с собой огромный «Зенит», который он всем охотно демонстрировал, гордясь качеством фотосъемки и надежностью питерского фотоаппарата, который он приобрел в русском магазине в Бари. Томмазо нравилось все русское. Эта привязанность была легко объяснима — ведь в 80-е годы его повесть «Синяя спецовка» была напечатана в журнале «Иностранная литература». Этой своей публикацией в одном из самых популярных русских литературных журналов Томмазо, безусловно, очень гордился и охотно общался с ех-sovietica gente, то есть с «бывшими советскими» людьми, которые знали не понаслышке про «Иностранную литературу», а случалось, и в руках ее держали, и даже читали, так что понимали, каков писательский уровень авторов, публиковавшихся в этом журнале. А оценив этот уровень, они могли оценить и свое знакомство с одним из авторов журнала. Что ж, это был «мой случай»: «Иностранную литературу» я читала регулярно — мы журнал выписывали, и конечно же, я была в восторге от знакомства с писателем, чье произведение было опубликовано в любимом мною издании. Томмазо, в свою очередь, был в восторге от того, что нашел новую почитательницу своего таланта, которая искренне гордилась своим с ним знакомством. Так что, пожалуй, у него среди прочих аргументов была еще и эта уважительная причина для того, чтобы любезно отзываться на просьбы Анжело покатать нас всех на своей машине.
Томмазо был Лев по гороскопу, и я бы сказала, что это был типичный Лев. Всем основным характеристикам своего гороскопа он соответствовал вполне: большой, массивный, с гривой длинных волнистых волос, которыми он то и дело встряхивал, откидывая назад. Где бы он ни появлялся, он всегда оказывался в центре внимания — и потому, что сразу собою много места занимал, и потому, что всегда производил вокруг себя много шума, рассказывая всяческие истории, вступая в диалоги и непременно сообщая всем и каждому, что он писатель и что его творчество... Тут насколько терпения у слушателей хватало. Конечно же, Томмазо старался выглядеть значительным и всегда немного рисовался, однако никто не смог бы упрекнуть его в том, что он выглядит смешно или пошло, — вот что значит хорошее итальянское воспитание!
Тот вечер мне запомнился по многим причинам: и потому, что я увидела собственными глазами Полиньяно-аль-Марэ — дивный город на скалах, врезавшихся в море, и потому, что затем Томмазо повез нас в горы в уютный ресторанчик к своим знакомым, которым это заведение принадлежало. Великолепный теплый вечер длился вечность. Томмазо трещал без умолку, найдя благодарных слушателей в лице меня, Анжело и своего друга, хозяина ресторана, с женой.
За столиком я расположилась рядом с Томмазо напротив Анжело, и потому, сидя в пол-оборота к писателю и вежливо его выслушивая, я все время смотрела на него в профиль. Профиль был в буквальном смысле слова «римским» — точеным. И у профиля было большое красивое ухо, которое мне и приходилось, в основном, обозревать. Рассматривая профиль Томмазо и его ухо, я стала невольно вспоминать сеансы иглоукалывания, поскольку во время этих сеансов моя знакомая врач-рефлексотерапевт Жанна Васильевна обязательно «ставила» мне в уши несколько длинных иголочек и подробно объясняла при этом, почему иголки направляются в данные места. Жанна Васильевна любила побалагурить, а заодно пофилософствовать на темы, связанные с ее профессией. Она могла довольно долго разглагольствовать о том, как точки акупунктуры связаны с теми или иными органами человека и с его энергетическими каналами. Она была уверена, что форма ушей человека тесно связана с его характером, с личностью в целом. «Каков человек, таково и его ухо!» — не раз заявляла она. «У человека, гармоничного душой и телом, и уши красивые, а у дурного человека уши будут уродливыми». Для наглядного подтверждения своих слов Жанна Васильевна гордо демонстрировала мне свои уши — по-видимому, она считала их образцом отличных ушных форм. Один раз я не удержалась и заметила: «Так они ж большие!» Однако мое негалантное замечание не обескуражило оптимистичную докторшу, и она тут же парировала: «Большие уши — долгая жизнь». Вот вся эта «философия» из области акупунктуры постепенно всплывала в моей голове за ужином при виде