И я пошёл. Я знал, что меня ждёт. Ни одной разведке мира эта работа была не по силам. Матёрый агент «Моссад», получив такое задание, от отчаяния вступил бы в Союз православных хоругвеносцев; глубоко законспирированный крот из ЦРУ, осознав всю безнадёжность миссии, заливаясь слезами раскаяния и осознания, пал бы на колени перед мемориальной доской Андропову на Лубянке.
Советский офицер ничего этого сделать не имел права, поэтому я начал поиски.
В те годы Рода и Виды Вооружённых Сил, подобно амёбам на предметном стекле микроскопа, то объединялись, то, наоборот, распадались на части, а штабы и службы бессистемно бродили по Москве, ненадолго задерживаясь в самых неожиданных местах. Помню, одна солидная организация почти полгода прожила на продуктовом складе на Ходынском поле, а другая снимала угол у Института космической медицины. Судя по запаху, это был угол вивария.
Телефонов этих штабов и служб никто не знал, потому что они всё время менялись. В некоторых конторах городских телефонов не было вообще, и с чиновниками приходилось общаться с помощью полевого телефона на тумбочке дневального.
Как я и предполагал, никто точно не знал, что секретно, а что нет. В результате трансформации Вооружённых Сил СССР в ОВС СНГ, а потом и в ВС РФ часть документов попросту исчезла. Окончательную стройность и законченность картине придало объединение ВВС и ПВО. Однако, все в один голос повторяли, что где-то в одном из высоких штабов есть некто, и этот некто знает точно. Через две недели поисков его удалось найти.
Это тоже был очень странный дом. Чудовищная трёхметровая входная дверь, украшенная бронзовым милитаристским инвентарём, казалось, не открывалась лет сорок. Приглядевшись, я обнаружил, что в ней сбоку прорезана дверь обычных, вполне человеческих размеров.
Больше всего это напоминало зал ожидания на железнодорожной станции Конотоп. Какие-то доисторические чугунные лавки, крашеные десятью слоёв краски стены, устойчивый запах прокисшего табачного дыма и бойлерной.
Громадное здание было построено по какому-то запутанному, бестолковому плану. Я шёл по тёмным коридорам, которые неожиданно поднимались на полметра и также неожиданно сворачивали в тупик. Я поднимался на лифтах, которые ходили почему-то только с четвёртого до седьмого этажа и спускался по коротким, плохо освещённым лестницам. Через некоторое время я полностью потерял ориентировку, потому что окон на набережную мне не попадалось, а спросить было не у кого. В самый разгар рабочего дня здание казалось пустым и заброшенным, во многих коридорах не горел свет, табличек на дверях тоже не было. Наконец, за дверью одного из кабинетов я услышал голоса. В комнате расположилась компания полковников, которые вкусно кушали рыбку под «Очаковское специальное», расстелив на столе какие-то чертежи. О том, что сидят давно и хорошо, свидетельствовало обилие «стреляных гильз», аккуратно составленных под столом. На меня полковники отреагировали вяло, впрочем, один всё-таки нашёл в себе силы поинтересоваться, «Какого, собственно…» Я объяснил. Полковник надолго задумался, покачиваясь над столом, и разглядывая младшего по званию, нахально оторвавшего его от любимого дела, потом сосредоточился и одним ёмким жестом показал, куда идти, примерно так, как это делают лётчики, поясняющие ход воздушного боя. Я, в свою очередь, напрягся, запоминая дорогу. О том, чтобы переспросить, не могло быть и речи.
Наконец, нужный кабинет обнаружился, за столом в углу сидел какой-то полковник.
– Разрешите?
– Заходи, – приглашающе махнул рукой полковник, – тебе чего?
Я на одном дыхании выдал уже заученную наизусть фразу о рассекречивании.
– Ишь, – удивился полковник, – точно, ко мне. Ну, садись. Повезло тебе, – почему-то добавил он. – Понял?
– Так точно, понял! – механически ответил я.
– Пока ещё ты нихрена не понял, но сейчас поймёшь.
Хозяин кабинета, не глядя, протянул руку и выволок из открытого сейфа толстую тетрадь.
– На! Садись, где нравится. Чего будет непонятно, спросишь. Понял?
Видимо, словечко «понял» у полковника было любимым.
Я стал разглядывать тетрадь. Это даже была не тетрадь, а книга вроде гроссбуха в потёртой обложке «под мрамор». «Рабочая тетрадь инженер-майора… (зачёркнуто)… подполковника… (зачёркнуто)… полковника… Начата в 195…. Записи в книге велись разными почерками, чёрными и фиолетовыми чернилами, по-моему, кое-где даже химическим карандашом. Но там было всё! То есть, в буквальном смысле все авиационные средства, которые когда-либо выпускались в СССР, начиная с допотопной ламповой станции, когда-то стянутой у американцев, и кончая самыми современными изделиями. Даты приёма на вооружение, номера приказов, грифы, приказы о рассекречивании, заводы-изготовители, словом, всё, о чем можно было только мечтать. В аккуратно разграфлённой тетради, чётким, канцелярским почерком.
– Ну, теперь-то понял, что тебе повезло? – спросил полковник.
– Теперь понял! – восторженно подтвердил я.
– И опять ты нихрена не понял, – терпеливо сказал полковник. – У меня вот диабет, жрать ничего нельзя, о водке я вообще молчу. И уколы. А я переслуживал, сидел тут. Потому что квартиру ждал. А вчера ордер получил, так что мне здесь осталась крайняя неделя. Ты вот здесь кого-нибудь, кроме меня, видишь?
– Нет… – удивился я. – Не вижу.
– Правильно, что не видишь, потому что кроме нас с тобой здесь никого нет и быть не может. Я в отделе остался один, все поувольнялись. Когда я сюда пришёл, майором ещё, мне эту тетрадь передал полковник, который на дембель уходил, и объяснил, что к чему. А ему – другой полковник. А когда я уйду, знаешь, что будет?
– Ну… – замялся я, – не знаю…
– А вот я – знаю! Все мои рабочие тетради автоматом полетят в печь, кто в них разбираться-то будет?
– Ну да, наверное…
– То-то, что «наверное»! Я вообще крайний, кто знает! Понял теперь, как тебе повезло?
Комплексная проверка
Комплексное число состоит из действительной части и мнимой.
(героический эпос)
Есть вещи, которые понять умом головного мозга невозможно, их надо прочувствовать, так сказать, на собственной розовой, нежно-пупырчатой шкурке. Эти вещи не подаются рациональному анализу, они просто существуют, что-то вроде рукотворного явления природы.
Например, итоговая проверка. Смысла итоговой проверки я понять не мог никогда, она оставалась, так сказать, кантовской вещью в себе, причём советские Военно-Воздушные Силы могли находиться в одном из двух состояний: «Подготовка к итоговой проверке» и «Устранение недостатков по результатам проверки». Впрочем, был ещё незначительный по времени, но крайне болезненный переход из одного состояние в другое, то есть, собственно проверка.
Как уже говорилось, потаённой сути итоговой проверки я постичь так и не смог. Нет, то, что проверять части, соединения и даже объединения Вооружённых Сил надо, как раз понятно и вопросов не вызывает. Непонятно другое. Почему, несмотря на то, что из года в год, в общем, проверяют одно и то же, что порядок и содержание проверки определены, а в часть заблаговременно поступает план, сроки проверки и состав проверяющих, проверяемые никогда не бывают готовы?! Этого я понять так и не смог.
Месяца три перед проверкой вся часть пишет конспекты, обновляет штакетник на газонах и красит гудроном колеса автомобилей, особо въедливые штабисты переписывают книги приёма-сдачи нарядов, а над каждой электрической розеткой помещается плакатик, возвещающий, что в ней ровно двести двадцать вольт. Начальник штаба лично проверяет правильность развески термометров в спальных помещениях и наличие ответственных за противопожарную безопасность.
И всё равно! Всё равно, комиссия, как жандармы при аресте большевика-подпольщика, переворачивает вверх дном весь полк и торжественно записывает в акт проверки удивительные и разнообразные недостатки, которые и предстоит устранять до приезда следующей комиссии. Никто и слова бы не сказал, если бы проверяющие в учебных воздушных боях выявляли недостатки лётной и огневой подготовки пилотов и пробелы в подготовке авиационной техники, это было бы хорошо и правильно. Но проверяют почему-то наличие иголки с нитками за околышами офицерских фуражек и толщину конспектов по теме «Взвод в обороне на болоте». Хорошо хоть не штангенциркулем. Командир полка, получавшего на «Итоговой» три раза подряд оценку «Отлично», представлялся к ордену, обычно «За службу Родине в Вооружённых Силах», а надо бы ввести почётное звание «Командир-великомученик».
Боевые части проверяют дважды в год, военные кафедры – реже. Их положено проверять раз в три года, но на самом деле, комиссии приезжают раз в четыре-пять лет. Такие комиссии и проверки называются комплексными. Я для себя решил так: раз комиссия комплексная, у неё должна быть действительная и мнимая часть. Действительная – это когда проверяют по делу, знания преподавателей и студентов, скажем, а мнимая часть… Ну, мнимая – это всё остальное. Включая пехотную дурь. Лишь бы только мнимая часть не придавила до смерти действительную.
Удивлённый читатель может спросить: А хрен ли упираться?! Ну получили «трояк», и живите себе ещё пять лет спокойно. Ага. Щазз. В штабах, видите ли, тоже сидит народ хитромудрый. Если кафедра получает оценку «удовлетворительно», то следующая проверка назначается не через три года, а через шесть месяцев и весёлое представление повторяется. Кстати, за «неуд» начальника кафедры снимают.
И вот совпало так, что в ноябре *** года должен был закончиться мой контракт, который я в связи с достижением предельного возраста пребывания на воинской службе продлевать не собирался, а в сентябре кафедра должна была в очередной раз подвергнуться.
Начальник кафедры понимал, что дембель мой совершенно неизбежен, поэтому в преддембельские месяцы я могу впасть в здоровый армейский пофигизм, помешать которому он не сможет никак. А цикл, которым я командовал, был самым ответственным, выпускающим. Вся секретная техника кафедры была у меня, и техника эта должна была работать. А ещё на мне были кафедральные компьютеры и компьютерный учебный класс.