О мальчике, который умел летать, или путь к свободе — страница 16 из 100

Он это не сразу осознает, а когда прозревает и видит, что оказался на кладбище, — он бросается назад, пытается вернуть хотя бы то, что было. Если ему встретится умный советчик или хватит собственного ума, он расслабляется и занимается только одним — ищет свободу. Ищет свободу (себя!) в том, что делает. Пока в один прекрасный день вдруг не ощутит, что его понесло, понесло, творческий процесс обрел самостоятельность, обрел инерцию и огонь чувства вырвался из груди, и стал материализоваться в слове, в линии, в звуке (легко, свободно, точно) и так понятно всем окружающим. Здравствуй, прекрасное мгновение вдохновения!

Но мы не случайно в начале разговора о нем подчеркнули, что он болен самоанализом. Вслед за вдохновением (состоянием, когда работа производится сама, без энергетических затрат художника) он переживает столь же недолгие минуты счастья (состояние, когда инерция чувства переполняет его положительными эмоциями), а затем на авансцену входит самоанализ, чтобы все испортить.

Почему талант-мастеровой спит спокойно?

Потому что он мерит себя только результатами своих трудов. А так как он и сработанные им предметы равновелики (ведь он выложился в их созидание весь!), то и в числителе, и в знаменателе стоят равные величины, и в результате — единица, иначе говоря, добротная целостность.

Почему талант-художник мучается бессонницей? Потому что он мерит себя другими художниками, результатами их трудов. Разумеется, он сориентирован не на бездарей (сравнение с ними его унижает), а на гениев. И вот, когда аплодисменты утихли, когда эйфория погасла, он видит, что даже в минуты вдохновения был всего лишь самим собой, но размерами таким же, как и всегда. То, что он сработал (выложившись весь!) получилось замечательно, но— по сравнению с тем, что получалось у гения — несоизмеримо.

Как ему быть? Где найти покой? Если в нем уже нет куража, достаточно научиться работать без оглядки на других. Если же кураж еще заставляет его бросаться в драку, если он все еще верит чувству больше, чем разуму — пусть наберется терпения и дочитывает эту книгу до конца. Мы обещаем, что он получит четкую программу, как действовать, чтобы подняться выше. Насколько? Насколько хватит куража.

И вот представьте, что мы подходим к этому художнику и говорим: твой талант — от Бога. Как он это воспримет? С благодарностью.

Если он нам верит — у него тяжесть упадет с плеч. Он успокоится. Он сразу поймет, что здесь ключ к миру в его душе. Он получит право переложить ответственность за свою судьбу на другого — да о таком подарке измученный самокопанием художник может только мечтать!

Еще раз напомним специфику его ситуации. Он материализует чувство, но оно так и остается чувством (и слава Богу! потому оно и становится явлением искусства), — предметом, который можно воспринять, но осмыслить невозможно.

Если вы в своей гордыне полагаете, что умеете явления искусства осмысливать, успокойтесь: ваши «мысли по поводу» — это всего лишь ваши мысли, которые привязаны к произведению искусства ниточкой паутины. Чтобы описать одно материализованное чувство, вам не хватит ни ста, ни тысячи мыслей, потому что это берет всего лишь сто или тысяча мыслей «по поводу» — и не более того. Воспользуемся знакомым вам сравнением: из тысячи зайцев не слепишь одного льва.

Так вот, если талант-мастеровой может описать весь процесс работы, поскольку материализовал чувство в мысль, то талант-художник объяснить механизм собственной оригинальности не в силах. Единственное, что он может растолковать — это секреты ремесла, потому что там все заканчивается мыслью. А уж цунами вдохновения понять он и не пытается. Вдохновение его ошеломляет, убеждая в несомненном присутствии где-то рядом некой могучей силы.

Короче говоря, миф о божественной творческой воле устраивает талантов-художников вполне. Он помогает им жить. Он им необходим для самоутверждения. Для самооправдания. Для самоутешения. Искренняя вера, что талантливая работа — результат вмешательства высших сил, — защищает их от стресса (излечивает от самоанализа; по крайней мере, делает его сравнительно безвредным).

***

Осталось разобраться, как относится к этой проблеме гений.

Гений вовсе не вершина творческих возможностей человека. Творец выше. Придет время и с ним разберемся: что он из себя представляет, как и с чем работает. Но всему свое время и место.

Гений — это уже серьезно; и достаточно редко — не на каждом углу встретишь. Правда, не каждый, причисляющий себя к гениям, является таковым, но если выбирать их не по декларациям и не по авансам («знаете ли, у меня родился колоссальный, фантастический замысел!»), а по конкретным делам, причем по делам определенного масштаба, по делам, как говорится, нетленным, — то получаем немалую вероятность попасть именно по тому адресу, который нам нужен.

Должны вам сказать, мы неплохо разбираемся в гениях: специально изучали эту публику, перезнакомились со многими, насмотрелись на всяких. И вывели закономерность: если это действительно гений, не яркая однодневка, не радужный мыльный пузырь, как говорится, гений без дураков, — он прост в обиходе и правдив в суждениях. Он не шаманит; не напускает на себя загадочности, на свои действия тумана. На вопрос, в чем суть работы гения, он отвечает ясно:

«В обнаружении истины».

«Как это делается?»

«Истина всегда на виду. Фокус лишь в том, чтобы ее увидеть; чтобы разглядеть в золушке прекрасную принцессу. * Дальнейшее приближение к сути, материализация ее — дело техники.** Разумеется, все это недешево стоит; усилия приходится прикладывать колоссальные; порой отказываешь себе буквально во всем, отрекаешься от вчерашних неколебимых ценностей: семьи, комфорта, денег, собираешь себя буквально по крохам и бьешь, бьешь в одну точку. ***» «И не жалко?»

«Чего?»

«Всего остального — чем пришлось пожертвовать.»

«Нет, не жалко.»

Если в этих расспросах мы не напоминали о Боге — гений о нем не вспоминал. Видать — не было нужды. Если же спрашивали — гений только усмехался и пожимал плечами. Он знал истинный масштаб того, что сотворил; и знал цену, которую заплатил за это свершение; заплатил сам — до последней полушки.

•На языке концепции ЭПК видеть сущность — работа критичности.

** Формулировка замысла — работа психомоторики.

*** Материализация замысла — работа энергопотенциала.

***

Впрочем, один любопытный разговор на эту тему стоит привести. Нашим собеседником оказался знаменитый поэт; кстати — Нобелевский лауреат и человек компетентный. Он сказал, что для него Бог суть некая сверхсила, созидающая чудо. Поэт изобразил это на листе бумаги в виде формулы:

Бог = сверхсила — чудо.

«Если вы хоть немножко смыслите в математике, — сказал он, недоверчиво поглядывая на нас, — вы должны признать, что в этом уравнении три неизвестных.

Первое — Бог. Безусловно, это — материализованная идея, которую мы не понимаем ни в ее замысле, ни в реализации. Мы множество раз от нее отрекались, но снова и снова были вынуждены признать, что она есть. Но в чем ее смысл и в чем ее суть?..

Второе — сверхсила. Видимо, это энергия какого-то особого качества, скажем, позволяющая свободно перемещаться во времени и пространстве, то есть, не просто быть в пространстве и времени (наш удел), но владеть ими. Это можно вообразить; наверняка кто-то с помощью математики уже и доказал, что это возможно, как, скажем четвертое или семнадцатое измерения. Но разве это приблизило нас в понимании сверхсилы хотя бы на шаг? Мы дали ей имя; мы поверили: она есть. Но что она из себя представляет?..

Наконец, третье — чудо. И о нем мы практически ничего не можем сказать. Мы видим: вот оно. Мало того — мы можем им пользоваться: использовать какое-то одно его свойство. Но даже если не одно, если даже десяток, от этого ничего не меняется: ведь мы не знаем ни истинных размеров, ни сущности того, чем пользуемся.

И вот вывод. Три неизвестных. В одном уравнении. А уравнение с тремя неизвестными, как вы помните из алгебры, которую изучали в 5-м классе — неразрешимо!»

«Какова же мораль?» — спросили мы.

«Она в известных словах из Священного писания: не трепите имя Господа всуе. Приписывая Богу то, что сегодня не в силах понять, мы поворачиваемся спиной к проблеме — только и всего».

«Но можно всю жизнь простоять лицом к проблеме и не решить ее, — возразили мы. Чтобы дело двинулось, нужно хоть за что-то реальное зацепиться. Нужно по меньшей мере проблему увидеть!»

«Ваше «по меньшей мере» — это самое главное в творчестве! — засмеялся поэт. — Увидел проблему — уже знаешь, куда идти, над чем работать. Вот о чем бы молить Господа! — чтоб он глазам даровал силу, дал видеть то, что не видят другие. Ведь талант — это зрячий в стране слепых!»

Это было сказано походя, между прочим, но на нас произвело впечатление: как приятно убедиться, что разговариваешь с настоящим поэтом!..

«Обратите внимание, — продолжал он, — на этой стадии о Божьем промысле речи не идет. Бог вмешивается позже (его могут позвать, но может и сам явиться) — в процессе работы. В принципе — как технический помощник. Всего лишь!.. Представьте: человек идет, идет, идет (но идет к определенной, уже известной ему цели), тянет лямку, иногда пытается бежать, у него ничего не получается, все вокруг рушится, он доходит до отчаяния — и вот в какой-то момент из него вырывается мольба: «Господи, снизойди! обрати на меня внимание! я же не для себя прошу — ради дела: помоги исполнить мой тяжкий труд!..» Говорить об истинной вере здесь не приходится. Эта мольба — обычная самонастройка. Она может быть неосознанной; не воплощенной в слова. Но она звучит в душе — своеобразное признание: ты же видишь — я не смогу сам; так помоги!.. И вдруг (как бы в ответ), что-то в этом человеке происходит — и он ощущает: лечу— Лечу!.. А теперь судите сами: чем это не чудо?»

«Очень похоже. Хотя этому чуду есть вполне земное объяснение и название: прорыв в новое качество».