чувств и суждений, вместо совести — защитные рефлексы (те действия, что его ограждают, не дают пропасть — те и нравственны). Значит, это существо, душа которого — не живое цветущее растение, а когда-то замороженный, лишенный признаков жизни черенок. Но он-то убежден, что он другой! В десятый раз повторим: он считает себя средоточием истины, добра и красоты. Сами посудите: на кой ляд ему смотреться в зеркало, если он рискует при этом потерять свой покой. И даже если обстоятельства поставят его перед зеркалом, он не поверит зеркалу. Ни за что. Никогда. Значит, он константен в оценке себя. Он всегда таков, каким был всегда. Зеркало ему ни к чему.
А что же наш герой?
Как вы помните, территория человека на уровне чувств ограничена его телом. Как и у раба. Но от раба потребитель отличается тем, что вокруг него — сияющий ореол чувств. Он все время нацелен на гармонии. Он ищет их. И если не находит — воображает их. Мечтает, фантазирует. Причем эти мечты и фантазии для него столь же реальны, как и реальные гармонии (иначе мечты утратят функцию источника энергии). Здравствуй, Манилов! Вот где, оказывается, ты, — прекраснодушный, чудесный человек.
Чем он занят? Он постоянно, неутомимо потребляет. Если вдуматься — чем он отличается от коровы, непрерывно жующей свою жвачку? Да ничем! Но это сравнение вряд ли понравится нашему блистательному герою, поэтому он прибегает к старому как мир приему: называет черное белым. А это, как вы помните, отработано именно им, человеком на уровне чувств, с помощью облагораживания зла.
Не ловите нас на слове — мы вовсе не пытаемся утверждать, что он творит зло. Помилуй бог! Он на это не способен, во всяком случае, осознанно. Как не способен и творить добро. Все потому же — мал энергопотенциал. И тем не менее зло, которое он несет в мир, совершенно реально, потому что он — яркий, привлекательный, отзывчивый — демонстрирует себя и свой образ жизни окружающим, как образец для подражания. Вот где он активен! (Потому что, возвышая себя — хотя бы только в своих глазах, он становится для себя источником положительных эмоций.) Он читает прорву книг, бегает на все выставки и концерты классической музыки, ходит в турпоходы и даже сочиняет недурные песенки на приятный мотив. Вот где жизнь! Вот как и для чего только и стоит жить! — неутомимо внушает он (вы, конечно, вспомнили — это сцена из любимой им роли Данко) окружающей его толпе рабов. А они видят: он такой же, как они, и при этом насколько красивее живет; значит, и они могут так же?..
Он вешает им на уши лапшу (уверенный, что несет им истину, так как другая истина ему не ведома), а они верят, что это — идеал. Такой понятный, такой близкий, каждому доступный…
Значит, творимое им зло не в том, что он навязывает толпе свой образ жизни и тем ведет ее за собой. Зло в том, что он ведет не по тропе к оазису, а через дикие пески навстречу миражу.
Его зло в том, что он проповедует потребление. Потребление ради потребления. И единственное, чем он отличается от коровы: она потребляет траву, а он — гармонии. Но корова хоть молоко дает! А наш потребитель — ничего. И проку от него для других ровно столько, чтобы поддержать свое существование; его сияние озаряет лишь его собственную жизнь, возле его огня согреться невозможно; тем и знаменит, тем и ловок человек на уровне чувств, что он дает — не отдавая, а монетка, которую он кладет в руку нищему, даже не фальшива! Ее просто нет, она фантом. Нищий радуется ей лишь до тех пор, пока его кулак зажат, но стоит ему взглянуть в свою раскрытую ладонь — в ней пусто…
Потребитель не действует — потому что ему нечем действовать. Он идет только на контакт (с предметами, процессами, явлениями, людьми — теми, что гармоничны), а контакт никогда не был действием.
Теперь мы можем сделать вивисекцию его душе.
Ясно, что доминируют в ней чувства. Ими он знаменит, заметен, интересен. Но не показалось ли вам странным, что в связи с ним мы все время талдычим: «чувства, чувства, чувства», и ни разу: «мысли»? Самые толковые из вас уже поняли: а у него — у потребителя — дальше чувств дело не идет…
Вот вам и противоречие. Ведь нормальный процесс — это когда чувство, созрев, как личинка в бабочку, выкристаллизовывается в мысль. «Чувство умирает в мысли», — столько раз писали мы эту фразу. А тут, оказывается, умирать не хочет. Почему?
Ответ — самой природе потребителя. Наша бабочка перепархивает на другой цветок не в тот момент, когда выпила весь нектар досуха (вот когда процесс завершен и наступает кристаллизация), а при первом же признаке: сейчас будет дно. Ощущение дна — это уже дискомфорт, и потребитель никогда его себе не позволит. Чувство не только непознаваемо, оно еще и бесконечно, и потребитель ощущает комфорт именно в потоке этой бесконечности. Пока живет чувство — мир прекрасен; зачем же досужим любопытством («что получится, если это чувство уморить в мысли?») убивать свой вечный кайф?
Напомним: для потребителя любая мысль — это знак дисгармонии. Невозможно представить, чтобы он добровольно проколол свой радужный шарик этим гвоздем.
Как же он умудряется сохранить лицо — жить погруженным в чувства, ловко лавируя между мыслями?
Откроем его секрет: его мышление соответствует его образу жизни; оно — чувственное; попросту говоря — он мыслит образами.
Здесь мы вынуждены разбить еще один миф.
Сколько раз вы слышали похвалу мышлению образами! Учителя музыки и рисования именно его превозносят. Мол, это обязательное условие творчества. И если человек, воспринимая картину или музыку, умеет растворяться в художественном произведении, отдаваться ему, — значит, у него душа художника, значит, он сам без пяти минут творец. И достаточно ему только захотеть…
Хочет он часто, а вот не может — всегда. Потому что отличительная черта творчества (любой талантливой работы) — задача навязывается творцу, задача заставляет творца заниматься собою. Задача вцепляется в него, как баскервильская собака, и не ослабляет своей хватки, пока творец ее не решит.
Творить вообще («хочется, знаете ли, что-то эдакое налудить») — нельзя. Если человек садится за пишущую машинку или рояль сотворить нечто (например, передать свое настроение или запечатлеть какой-то эпизод) — он может написать стихотворение, или картину, или музыку, но к искусству это не будет иметь отношения. Потому что здесь не было предшествующего дискомфорта, не было преодоления — не было задачи.
А что же было? Была демонстрация технической умелости. Ремесло. Память дает материал, а руки привычно кладут кирпич к кирпичу — глядишь, получилось нечто… Только что не было этого — и вот уже есть; но если оно вдруг исчезнет — мир не потеряет ровным счетом ничего.
Отчего же такое «творчество» бесплодно?
Потому и бесплодно, что в основе его — только настроение, чувственность и переливы образов.
Творчество — всегда впереди; это задача, которую еще только предстоит решить. А «творец», оперирующий образным мышлением, обращен назад. В прошлое. Потому что чувство возникает из узнавания, то есть оно всегда — мост из прошлого. Куда? В данный миг. А может ли чувство протянуть мост в будущее? Может. Но тогда возникает два варианта:
1) чувство напарывается на неведомое, и возникший дискомфорт превращает его в мысль — для потребителя случай совершенно неприемлемый;
2) чувство уносится в некую беспредельность, в эмпиреи — вот она, фантазия! Но если самокритично проанализировать, куда оно залетело, потребитель будет вынужден признать: в прошлое.
Потому что любая фантазия — это воспоминание.
Давненько мы не баловали вас законами — кирпичиками нашей парадигмы. А очередной напрашивается, он уже рядом стоит. И мы уверены, что если вам сейчас его не представим — через два-три абзаца будет поздно: вы скажете, что открыли его прежде нас. Так уже случалось, и это было досадно. А потому примите в вашу коллекцию очередной маленький
закон самодостаточности комфорта:
человек, который откладывает действие ради наслаждения, — творческий импотент.
И — следствие из этого закона:
творец — действуя, решая задачу, создавая новое (ассимилируя дискомфорт) — переживает свои собственные чувства;
потребитель наслаждается чувствами чужими — и не знает об этом.
Любя триаду, мы не успокоились, пока не нашли и второе, и третье следствия этого закона. Но пока не приводим их сознательно — даем вам возможность проверить свои силы. Кто из вас жаловался, что не может увидеть задачу? Вот она — получите!
Образное мышление потому и бесплодно, что оно не способно конденсироваться в мысль.
Чем же оно так привлекательно? Тем, что имитирует творческий процесс.
Но творчество невозможно без работы мысли, без смены поколений мыслей, когда одни мысли умирают, чтобы родить новые, приближающие творца к решению задачи. Образное мышление имитирует этот процесс, занимая воображение чередой образов. Если бы хотя б один из этих образов можно было задержать, рассмотреть и зафиксировать — родилась бы мысль. Однако этого не происходит. Что же в таком случае ощущает, угадывает, чем вдохновляется наш любитель прекрасного?
Пред-мыслью.
Пред-мысль — это инструмент компромисса, который позволяет избыточную энергию (получаемую от гармоний) направлять не на действие, а на сохранение комфорта.
Вот еще одна ловушка. От этой конфетки так трудно отказаться!.. Она — неиссякающий источник радости, грез нарву; но она и умертвляет потребность в творчестве! Зачем оно, если и так хорошо?..
«Мысль изреченная есть ложь», — сказано как раз о пред-мысли. Потому что — зафиксированная — она оказывается либо банальной, либо пустой. Потребитель чувствует это — и всеми способами избегает любой конкретики. Хорошо — и слава богу.
На этом вивисекцию души потребителя закончим. Что же мы получили? Каковы его память, мысль и совесть?
Душа потребителя живет данным, сиюсекундным, текущим мгновением. Напрашивается вывод, что памяти у него нет. Но так у здоровых людей не бывает (а все потребители — практически здоровые люди). Следовательно, его память — только прислуга. Она на подхвате. Причем это образная память. Он «читал», «слушал», «видел» — и от этих процессов осталась память чувств. Мыслей там нет, и сформулировать, что именно он помнит, потребитель внятно не сможет; ничего, кроме восторженных междометий и выражающих превосходные степени прилагательных, вы от него не добьетесь. Разумеется, все эти столь бережно лелеемые им чувства — чужие. Ведь он не сотворил ни одного, все до единого — потребил, и запомнил — ну конечно же! — именно то удовольствие, которое получил при потреблении.