Лабриола сказал бы, конечно, что он, как нельзя более, далёк от подобных, ничего не объясняющих объяснений. И это было бы верно. Вообще говоря, он прекрасно понимает всю их негодность и очень хорошо знает, с какой стороны надо подходить к решению задач вроде приведённой нами для примера. Но, признавая, что духовное развитие народов усложняется их расовыми свойствами, он тем самым рисковал ввести своих читателей в большое заблуждение и обнаружил готовность сделать, хотя бы и в незначительных частностях, некоторые вредные для общественной науки уступки старому образу мыслей. Вот против таких-то уступок и направлены наши замечания.
Мы не без основания называем старым оспариваемый нами взгляд на роль расы в истории идеологий. Он представляет собою простую разновидность той, очень распространённой в прошлом веке, теории, по которой весь ход истории объясняется свойствами человеческой природы. Материалистическое понимание истории совершенно несовместимо с этой теорией. Согласно новому взгляду, природа общественного человека изменяется вместе с общественными отношениями. Следовательно, общие свойства человеческой природы объяснить историю не могут. Горячий и убеждённый сторонник материалистического понимания истории, Лабриола признал, однако, до известной, хотя очень малой степени, также и правильность старого взгляда. Но немцы недаром говорят: Wer А sagt, muss audi В sagenp. Признав правильность старого взгляда в одном случае, Лабриола должен был признать его и в некоторых других. Нужно ли говорить, что это соединение двух противоположных взглядов должно было повредить стройности его миросозерцания?
VIII
Организация всякого данного общества определяется состоянием его производительных сил. С изменением этого состояния непременно должна раньше или позже измениться и общественная организация. Следовательно, она находится в неустойчивом равновесии везде, где растут общественные производительные силы. Лабриола очень верно замечает, что именно эта неустойчивость, вместе с порождаемыми ею общественными движениями и борьбою общественных классов, предохраняет людей от умственного застоя. Антагонизм есть главная причина прогресса, говорит он, повторяя мысль одного очень известного немецкого экономиста16. Но он тут же оговаривается. По его мнению, очень ошибочно было бы воображать, что люди всегда и во всех случаях хорошо понимают своё положение и ясно видят те общественные задачи, которые оно им ставит. «Думать так, — говорит он,— значит предполагать нечто невероятное, нечто никогда небывалое».
Мы просим читателя обратить большое внимание на эту оговорку. Лабриола развивает свою мысль следующим образом:
«Правовые формы, политические действия и попытки общественной организации были и бывают иногда удачны, а иногда ошибочны, т.-е. несоответственны положению, непропорциональны ему. История полна ошибок. Это значит, что если всё в ней было необходимо при данном умственном развитии тех, кому предстояло преодолеть известные трудности или решить известные задачи, и если всё в ней имеет свою достаточную причину, то не всё было разумно в смысле, придаваемом этому слову оптимистами. По прошествии некоторого времени, коренные причины всех общественных изменений, т.-е. изменившиеся экономические условия, приводили и приводят, иногда очень окольными путями, к таким формам права, к такому политическому устройству и к такой общественной организации, которые соответствуют новому положению. Но не надо думать, что инстинктивная мудрость мыслящего животного проявлялась и проявляется, sic et simpliciterq, в ясном и полном понимании всех положений, и что, раз дана экономическая структура, мы можем очень простым логическим путём вывести из неё всё остальное. Невежеством, — которое может быть объяснено в свою очередь, — в значительной степени объясняется, почему история шла так, а не иначе. К невежеству надо прибавить грубые инстинкты, унаследованные человеком от своих предков — животных — и ещё далеко не вполне побеждённые, а также все страсти, все несправедливости и все различные виды испорченности,— всю лживость, всё лицемерие, всю наглость и всю подлость, — которые неизбежно должны были родиться и рождаются в обществе, основанном на подчинении человека человеку. Мы можем, не впадая в утопии, предвидеть, и мы, действительно, предвидим, появление в будущем такого общества, которое, развившись по законам исторического движения из современного общественного порядка, — и именно из противоречий этого порядка, — уже не будет знать антагонизма классов... Но это дело будущего, а не настоящего или прошлого времени. Со временем правильно организованное общественное производство освободит жизнь от господства слепой случайности, теперь же случайность является многообразной причиной всякого рода неожиданных происшествий и непредвиденного сплетения событий»r.
Во всём этом много справедливого. Но, причудливо переплетаясь с заблуждением, сама истина принимает здесь вид не совсем удачного парадокса.
Лабриола безусловно прав, говоря, что люди далеко не всегда ясно понимают своё общественное положение и не всегда хорошо сознают те общественные задачи, которые из него вытекают. Но, когда он, основываясь на этом, ссылается на невежество или на суеверие, как на историческую причину возникновения многих форм общежития и многих обычаев, то, сам того не замечая, Он возвращается к точке зрения просветителей XVIII века. Прежде, чем указывать на невежество, как на одну из важных причин, объясняющих нам «почему история шла гак, а не иначе», следовало бы определить, в каком именно смысле может быть употреблено здесь это слово. Было бы очень большой ошибкой думать, что это понятно само собою. Нет, это вовсе не так понятно и не так просто, как кажется. Посмотрите на Францию XVIII века. Все мыслящие представители её третьего сословия горячо стремятся к свободе и равенству. Для достижения этой цели они требуют отмены многих устарелых общественных учреждений. Но отмена этих учреждений означала торжество капитализма, который, как это нам теперь очень хорошо известно, трудно назвать царством свободы и равенства. Поэтому можно сказать, что благородная цель философов прошлого века оказался недостигнутой. Можно сказать также, что философы не умели указать средства, необходимые для её достижения, можно обвинить их поэтому в невежестве.
как это и делали многие социалисты-утописты. Сам Лабриола поражается противоречием между действительной экономической тенденцией тогдашней Франции и идеалами её мыслителей. «Странное зрелище, странный контраст!» восклицает он. Но что же тут странного? И в чём заключалось «невежество» французских просветителей? В том, что они смотрели на средства достижения всеобщего благополучия не так, как смотрим мы в настоящее время? Но ведь тогда об этих средствах не могло быть и речи: — их ещё не создало историческое движение человечества, т.-е., — правильнее, — развитие его производительных сил. Прочтите «Doutes, proposes aux philosophes economistes»s Мабли, прочтите «Code de la nature»t Морелли — вы увидите, что, поскольку эти писатели расходились с огромным большинством просветителей во взглядах на условия человеческого благополучия, поскольку они мечтали об уничтожении частной собственности, постольку они, во-первых, становились в явное и вопиющее противоречие с самыми существенными, самыми насущными и общенародными нуждами своей эпохи, а во-вторых, смутно сознавая это, они и сами считали свои мечты совершенно неосуществимыми. Следовательно, ещё раз — в чём же состояло невежество просветителей? В том, что они, сознавая общественные нужды своего времени и верно указывая способы их удовлетворения (отмена старых привилегий и проч.), приписывали этим способам крайне преувеличенное значение, т.-е. значение пути к всеобщему счастью? Это ещё не очень дикое невежество, а с практической точки зрения его надо признать даже и не бесполезным, так как чем более верили просветители в универсальное значение требуемых ими реформ, тем энергичнее они должны были их добиваться.
Несомненное невежество обнаружили просветители и в том смысле, что они не умели найти нить, связывающую их взгляды и стремления с экономическим положением тогдашней Франции, и даже не подозревали существования такой нити. Они смотрели на себя, как на глашатаев абсолютной истины. Мы знаем теперь, что абсолютной истины нет, что всё относительно, всё зависит от обстоятельств места и времени, но именно поэтому мы должны очень осторожно судить о «невежестве» различных исторических эпох. Их невежество, поскольку оно проявляется в свойственных им общественных движениях, стремлениях и идеалах, тоже относительно.
IX
Как возникают юридические нормы? Можно сказать, что всякая такая норма представляет собою отмену или видоизменение какой-нибудь старой нормы или какого-нибудь старого обычая. Почему отменяются старые нормы и старые обычаи? Потому, что они перестают соответствовать новым «-условиям», т.-е. новым фактическим отношениям, в которые люди становятся друг к другу в общественном процессе производства. Первобытный коммунизм исчез вследствие роста производительных сил. Но производительные силы растут лишь постепенно. Поэтому лишь постепенно растут и новые фактические отношения людей в общественном процессе производства. Поэтому лишь постепенно растёт и стеснительность старых норм или обычаев, а следовательно, и потребность в придании соответственного юридического выражения новым фактическим (экономическим) отношениям людей. Инстинктивная мудрость мыслящего животного обыкновенно следует за этими фактическими изменениями. Если старые юридические нормы препятствуют известной части общества достигать своих житейских целей, удовлетворять свои насущные нужды, то эта часть общества непременно и чрезвычайно легко придёт к сознанию их стеснительности: для этого нужно немного больше мудрости, чем для сознания того, что неудобно носить слишком узкую обувь или чересчур тяжёлое оружие. Но от