17.
Как видим, уже в ту пору, когда книжники свирепо расправлялись с «вероотступниками», заповеди Торы, касающиеся семьи и брака, подвергались серьезной критике. В противовес законодательству Торы, с ее мрачным взглядом на человека неиудейской веры, возникало сознание, которое считало всех людей равноправными. Убежденность в праве человека вольно любить и любовью творить добро ярко воплощена в Песне песней.
Многие исследователи Ветхого завета полагают, что Песнь песней — это собрание фольклорных интимно-лирических песен, обнародованное во второй половине III в. до н. э. Почти все библиоведы согласны с датировкой книги, но многие из них возражают против определения ее жанра как стихотворного сборника лирики. Исходя из того факта, что народы Ближнего Востока торжество венчания обставляли веселыми песнями и плясками, а невесту и жениха величали царицей и царем, библеист Будде, например, утверждал, что Песнь песней представляет собою древнееврейское стихотворное свадебное драматическое действие. Советский ученый И. М. Дьяконов также считает, что Песнь песней — это «сборник песен, исполнявшихся на свадьбах, а не единое произведение» 18.
Основанием для такого вывода служит то, что герой и героиня Песни песней, пастух Соломон и пастушка Суламита, именуются царем и царевной, что характер и чувства действующих лиц не описаны, а выражены в монологической и диалогической формах. Но независимо от того, к какому жанру следует отнести исследуемое произведение, ясно одно: главный герой стихов «Песни песней» — это любовь.
Отвергая религиозное ханжество, поэт свободно и откровенно воспевает любовь, ее величие и бесстрашие. Песнь песней — не плавный рассказ о любовных переживаниях юноши и девушки, а страстная поэма. По структуре своей она необычна, ибо «пламенные любовные излияния, — по словам Гете, — нанизаны на сюжетную канву, напоминающую древние пасторали». Сюжет поэмы едва уловим: пастушку Суламиту поставили стеречь виноградники «сыновей ее матери», но, замечает поэт, собственного виноградника она не смогла уберечь. Ее тянет к любимому, она ищет его повсюду и днем, и ночью. «Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стада товарищей твоих» (I, 6).
Братья недовольны поведением Суламиты, они препятствуют ее любви, но разлука с милым горше смерти. «Возлюбленный мой, — поет пастушка, — принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями… Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его» (II, 16; VII, 11). Любовь Суламиты преодолевает все препятствия, ибо сильна, как смерть, любовь, тяжела, как яд, ревность, стрелы любви — стрелы огненные: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» (VIII, 7). С чувством подлинного гнева поэт защищает любовь от самодовольной священнической знати, высокомерно полагающей, что любовь можно купить за золото и звания: «Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением» (VIII, 7).
Тонкий художник, проникший в духовный мир женской натуры, показал мятущийся характер прекрасной Суламиты. Она любит своего юношу-пастуха, не думая и не умея извлечь какую-либо выгоду из любви. Вечная тема жизни, выраженная в поэме, оказала огромное влияние на мировую поэзию.
Характеризуя Песнь песней, Гете писал в «Западно-Восточном Диване»: «Кругом веет мягкий воздух ханаанского ландшафта; простые задушевные отношения, работа в винограднике, садоводство и разведение пряных кореньев… Сюжетом остается цветущая склонность двух молодых сердец, которые то ищут друг друга, то находят друг друга, взаимно отталкиваются и снова притягиваются друг к другу под влиянием самых простейших обстоятельств».
Поражает реалистический подход автора поэмы к жизни. Все сравнения и метафоры пронизаны тонким восприятием природы и естественности человеческих чувств, неиссякаемой любовью к жизни. «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами».
Поэт откровенно любуется телом Суламиты, дерзновенными людьми, отважно и мужественно рассказывающими о силе и нерасторжимости своих естественных и здоровых чувств: «…прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая… живот твой — круглая чаша… шея твоя, как столп из слоновой кости… голова твоя на тебе, как Кармил, волосы на голове твоей, как пурпур… стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти» (Песнь песней, VII, 2–8). Культ красоты тела, навеянный эллинизмом, имел для поэта мировоззренческий смысл. Культ этот был направлен против религиозного аскетизма и мистической интерпретации истоков брака и семейных отношений. Антиклерикальный характер поэмы подчеркивается и тем, что в ее 117 стихах ни разу не упоминается имя бога. Именно потому талмудисты хотели уничтожить Песнь песней. В Талмуде по этому поводу сказано: «Книга Притчей Соломоновых, Песнь песней и книга Екклесиаста были схоронены, ибо они содержат басни и не принадлежат к священному писанию» (Авот де рабби Натана, I). Поэма в каноне сохранилась случайно, по воле талмудиста Акибы (50–132). Он утверждал, что она «в святости стоит выше всех других произведений Писаний», так как героиня книги будто бы олицетворяет народ иудейский, который страстно ищет Яхве и с повинной возвращается к нему (Ядаим, III, 5). Рабби Акиба слыл крупным авторитетом среди иудейских богословов, его толкование было принято, и потому Песнь песней включили в состав Ветхого завета. Отметим, что евангелисты, обильно цитируя произведения Ветхого завета, ни разу не ссылаются на Песнь песней. Однако «отцы церкви» приняли аллегорическое толкование талмудиста, включив книгу в христианский канон Библии.
Прогрессивные мыслители высмеивали церковное искаженное толкование книги любви. Любопытна в этом плане сцена, описанная Феофаном Прокоповичем[39]. В «Рассуждении о книге Соломоновой, нарицаемой Песнь песней» (напечатано в 1774 г.) он пишет: «В недавно прошедшее время… в беседе дружеской… произнеслось нечто и от книги Соломоновой, глаголемой Песнь песней: некто[40] … по внешнему виду человек негрубый, поворотя лицо свое в сторону, ругательно усмехнулся… Вопросили мы его с почтением, что ему на мысль пришло? И тотчас от него нечаянный ответ получили: „Давно, рече, удивлялся я, чем понужденный не токмо простыи навеки, но и слывно учеными мужие возмечтали, что Песнь песней есть те книги священного писания и слово божие. А по всему видно, что Соломон, раздираясь похотию к невесте своей царевне египетской, сие писал, как то и у прочих любовно жжемых обычай есть“» 19. Приведенная оценка Песни песней выражала скептическое отношение передовых умов России к священному писанию в целом, к богословской версии о небесном происхождении Ветхого завета.
Глава 6БИБЛИЯ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК
Возникновение и развитие библейской мифологии прослеживается на протяжении двух тысячелетий. Первые мифы сложились среди скотоводческих древнееврейских племен в XV–XIV вв. до н. э. и в годы перехода от кочевой жизни к оседлой (XIII–XII вв. до н. э.). Мифотворческий процесс продолжался в эпоху образования классов и государства на территории Палестины (XI–VII вв. до н. э.) и завершился в местах рассеяния (диаспоре) в III–IV вв. н. э. Мифообразование, эволюция древнееврейских мифов и литературы отражены не только в Библии, но и Агаде[41].
Библия, как литературный памятник древней письменности, включает ритуальные и юридические кодексы, хроники, мифы, народные песни (победные, погребальные, сатирические, свадебные) и гимны, эротическую лирику, притчи, басни, загадки, сказания, легенды и т. п. Фрагменты древнейшего героического эпоса, вошедшие в Библию, имеют характер народного творчества, которое долгое время передавалось изустно, пока не было частично зафиксировано в письменной форме — вероятно, в X в. до н. э. Значительно позже начали собирать народные сказания — лучшие образцы библейского народного эпоса, которые культивировались и передавались из поколения в поколение почти исключительно в прозаической форме. Эти сказания разбросаны по книгам Торы (Пятикнижие), в книгах Судей, Царств и т. д. При дальнейшем развитии они принимают вид целых «новелл»: сказание о «Продаже Иосифа», «Восстании Авессалома», «Дочери Иеффая», «Самсоне и Далиле». Древнееврейское художественное творчество нашло свое выражение в философских поэмах и в обличительных или увещевательных речах пророков.
Но Библии, как отмечает Гёте, «предстояла еще особая судьба, которая с течением времени сделалась неотвратимой. Именно, до сих пор принималось чистосердечно на веру, что эта книга книг составлена в одном духе, даже что она вдохновлена божеством и как бы продиктована им» 1. Эту «особую судьбу» ей уготовили иудейские и христианские богословы.
Кодексы разного рода, мифы и притчи, Элохист и Яхвист, летописи о жизни и деятельности царей обрели, очевидно, литературную форму еще в X–VIII вв. до н. э. Однако до вавилонского пленения никто в Иудее не утверждал, будто эта литература обязана своим происхождением небу. Судя по материалам Ветхого завета, исключение составила кн. Закона (Второзаконие), генезис которой жрецы Иерусалимского храма связали с чудом. И это не случайно. По замыслу авторов этой книги ее идеи должны были стать богословским основанием для оправдания религиозной реформы, задуманной в 621 г. до н. э. царем Иосией и духовной знатью. Политеистическая концепция первоначального иудаизма предполагала свободу отправления культа, не препятствовала существованию местных и даже домашних святилищ. И Яхве в соответствии с этой концепцией был родовым божеством, находился рядом с людьми, вместе с ними делил их радости и невзгоды. В противовес этому кн. Закона пыталась обосновать этно-генотеистическое учение. Хотя Яхве, согласно этому учению, воплощает в себе интересы и судьбы только одного еврейского народа, но как выразитель этой этнической общности Яхве уже живет не рядом и не среди своих почитателей, а на небе. Общение с ним возможно в одном единственном месте — в Иерусалимском храме.