го способен перехватить даже внезапный испуг или неожиданно услышанный резкий оглушающий звук. И мы дивимся смерти одного, тогда как все должны умереть? Разве есть что-нибудь необыкновенное в том, что он распался? Для него смертельны и запах, и вкус, и утомление, и бессонница, и питье, и еда, и еще масса всего, без чего он не может прожить. Где бы он ни находился, всюду будет сознавать свою слабость, ибо он не способен переносить любой климат; он заболевает от новой воды, от ветра, к которому не привык, и от всяких других ничтожных причин и толчков; он гнил, хрупок, плач при рождении — знамение всей его жизни. Но какой же шум вызывает это презренное существо? До каких мыслей доходит он, забывая свою природу? Он думает о бессмертном, о вечном, распоряжается за внуков и правнуков, а смерть захватывает его, набрасывающего столь далекие планы; и то, что мы называем старостью, есть лишь круговорот немногих лет.
12
Взгляни на свое горе, о Марция! Основано ли оно на твоем несчастье или на несчастье умершего — если оно вообще имеет какое-нибудь основание? Вызвано ли оно тем, что ты не имела радости от своего сына, или тем, что ты надеялась иметь больше, если бы он дольше жил? Если ты не имела наслаждения, тебе легче перенести потерю, ибо люди меньше стремятся к тому, что не дает им ни радости, ни отрады. Если же ты утверждаешь, что получила от него большую радость, то ты не должна жаловаться на то, что это было от тебя отнято, а благодарить за то, что ты получила, ибо прекрасные плоды твоих трудов принесло само воспитание. Иначе выходило бы, что лишь ухаживающие за щенками, птицами и занятые другими подобными пустыми забавами получают наслаждение от прикосновения, взгляда и милых ласк бессознательных животных, а для других, воспитывающих детей, самое воспитание не является достаточной наградой. Если бы он даже ничего не доставлял тебе своею деятельностью, не проявлял заботы, не давал умных советов, все-таки в том, что он у тебя был, что ты его любила, уже заключается наслаждение. «Но он мог бы оставаться дольше, стать старше». И все же это лучше, чем если бы его не было совсем, ибо, если надо выбрать, быть ли счастливым короткое время или совсем не быть, все же лучше иметь кратковременное счастье, чем никакого. Неужели ты хотела иметь развратного сына, который бы только считался одним из твоих детей и носил семейное имя, или такого по своим способностям, каким был твой? Юношу, рано начавшего понимать и любить, рано ставшего мужем, отцом, рано взявшего на себя заботы о различных общественных делах, рано бывшего жрецом — все словно бы стремясь успеть. Никто не пользуется великим и в то же время продолжительным благом; только неспешное счастье длится и остается до конца. Хотя боги и не захотели дать тебе сына надолго, зато дали тебе такого, которому не требовалось долгой жизни, чтобы проявить себя.
Ты не можешь даже сказать, что боги определили тебе не иметь возможности насладиться своим сыном. Брось взгляд на многочисленный круг знакомых и незнакомых: всюду ты встретишь людей, которые претерпели худшее. Это же испытали военачальники и государи; даже и богов не пощадили наказания, и, я думаю, именно для того, чтобы при наших потерях мы имели утешение в том, что и божественное разрушается. Посмотри на всех; ты увидишь, что нельзя найти такого несчастного дома, который не имел бы утешения, видя другой дом еще более несчастным. Но я не так дурно думаю о твоем характере, чтобы предполагать, что ты будешь легче переносить свое несчастье, если я напомню тебе об огромном числе печалящихся. Большое число несчастных есть нечто вроде злорадного утешения. Лишь некоторых я все-таки хочу привести, и не для того, чтобы ты видела, что это случается с людьми — ибо смешно приводить примеры смертности, — но дабы ты убедилась, как много было людей, которые покорной выносливостью смягчали суровую судьбу.
Я хочу начать с самого счастливого. Луций Сулла потерял своего сына; и это несчастье не повредило ни его коварной силе, ни жестокой отваге применительно к врагам и гражданам; даже то прозвище, которое он получил после потери сына, не показалось приобретенным безосновательно. Причем он не боялся ни ненависти своих сограждан, на бедах которых он построил свое слишком большое счастье, ни зависти богов, которым столь великое счастье Суллы служило укором. Впрочем, вопрос о том, каков был характер Суллы, принадлежит к числу пока не разрешенных; но даже его враги признавали, что он ловко брался за оружие и ловко умел его положить. Из сказанного можно вывести по крайней мере одно: что не может быть величайшим злом происходящее даже с наиболее успешными людьми.
13
Пусть Греция не особенно удивляется тому отцу, который, узнав во время жертвоприношения о смерти своего сына, лишь приказал флейтисту замолчать и сиял с головы венок, остальное же совершил в соответствий с обычаем. Ибо так действовал и понтифик Пульвилл, узнавший о смерти сына в ту минуту, когда он стоял, касаясь дверей, на пороге храма и освящал Капитолий. Он притворился, будто ничего не слышал, и произносил торжественные слова священной формулы, не прерывая молитвы ни единым вздохом, а, произнося имя своего сына, попросил милости у Юпитера. Надо думать, что должна была иметь конец скорбь, которая даже в первый день, в минуту первого удара, не смела отвлечь отца от общественного алтаря и горячей молитвы о победе. Поистине, этот человек был достоин памятного посвящения храма, достоин почетнейшей жреческой должности, ибо он не перестал почитать разгневанных богов. Лишь вернувшись домой, позволил он слезам затуманить свои глаза и произнес несколько скорбных слов, а когда было совершено все, что полагается мертвым, он снова принял вид, какой имел в Капитолии.
В дни знаменитого триумфа Павел, влекший за своей колесницей скованного Персея, сдал двух своих сыновей в приемыши и похоронил других двух, которых оставил при себе. Можешь себе представить, каковы были оставленные, если между отданными был Сципион? Не без грусти смотрел народ на пустую колесницу Павла, он же держал к народу речь и благодарил богов, что достиг исполнения своего желания. Ибо он просил их, что если величайшая победа требует уступки зависти, то пусть это произойдет за его, а не за государственный счет. Видишь, с каким величием переносил он свою участь. Он благодарил за лишение детей. И кого такой удар должен был поразить сильнее? Ведь он потерял одновременно и утешение, и опору. Но все же Персею не пришлось увидеть Павла печальным.
14
К чему приводить тебе бесчисленные примеры великих людей и искать несчастных, тогда как гораздо труднее найти счастливых? Ибо какие дома до конца твердо стояли во всех своих частях, без того чтобы произошло какое-либо разрушение? Возьми какой угодно год и представь себе начальствовавших в тот год лиц, например Луция Бибула и Гая Цезаря, и ты увидишь, что обоих враждебных друг другу товарищей по должности постигла схожая судьба. Двое сыновей Л. Бибула, человека скорее доброго, чем храброго, были одновременно убиты, причем египетские воины еще и поглумились над ними. Как потеря сыновей, так и ее причина были достаточным поводом для слез. Но Бибул, некогда вследствие недоброжелательства своего товарища проведший весь год своего служения дома, отправился выполнять свои служебные обязанности на следующий день после того, как ему было объявлено об этом двойном несчастье. Кто мог бы посвятить двум сыновьям меньше одного дня? Так быстро окончил скорбь о детях тот, кто целый год оплакивал свое консульство. Гай Цезарь услышал о смерти своей дочери, повлекшей перемену в судьбах государства, в то время, когда проходил через Британию, не желая позволить даже океану ограничить свой успех. Он живо представлял себе уже тогда, что Гней Помпей не будет равнодушно смотреть на величие в государстве другого и захочет положить конец росту его влияния, казавшегося невыносимым, хотя бы и было оно обращено на общую пользу. Но уже через три дня он снова принялся за дела военачальника и так быстро победил скорбь, как побеждал все остальное.
15
Есть ли смысл рассказывать тебе о похоронах в семьях других Цезарей? Думаю, судьба их часто ранит для того, чтобы они и этим принесли пользу человеческому роду, показав, что даже те, о ком говорят, что они произошли от богов и собираются произвести на свет богов, имеют над своей судьбой не больше власти, чем все остальные. Божественный Август, после потери сыновей и внуков, после того, как вымерла многочисленная императорская семья, посредством усыновления дал новую опору опустевшему дому. Он сумел так мужественно перенести горе, словно бы уже тогда имел личный интерес в делах божественных и предметом личной заботы — не давать повода для жалоб на богов. Цезарь Тиберий потерял обоих сыновей, как своего, так и приемного. Он сам произносил на ростральной трибуне похвалу своему сыну, имея перед глазами выставленное тело покойного, и только наброшенное покрывало прятало труп от глаз жреца. Он не изменился в лице, когда народ проливал слезы; он показал стоявшему рядом с ним Сеяну, как твердо он переносит потерю своих. Согласна ли ты, что низвергающий всех и вся случай не сделал исключения для множества великих людей, хотя им и было дано столько душевных благ, столько блеска как в их частной, так и общественной жизни? Да, страшно кружится этот вихрь, и уничтожает все без разбора, и к уносит с собой, как свою собственность. Вели каждому поделиться своим опытом и поймешь: никому не дано родиться безнаказанно.
16
Предвижу твое возражение: «Ты забыл, что утешаешь женщину: ты приводишь в пример мужчин». Но разве кто-нибудь утверждает, что природа поступила немилостиво с чувствами женщин и ограничила их добродетели? Они также способны к нравственной высоте, если только этого захотят; также могут переносить боль и напряжение, если к ним привыкнут. Но в каком городе, боги милостивые, говорю я это? В том, где Брут и Лукреция освободили римлян от царского ига. Бруту мы обязаны свободой, Лукреции — Брутом. В том, где Клелия, презревшая и врага, и водную стремнину, своей исключительной храбростью достигла того, что единственное, чем мы не можем ее считать, — это мужчиной. В оживленном месте на священной улице стоит конная статуя Клелии и упрекает восседающих на носилках молодых людей за то, что они так ездят в городе, где даже женщинам мы даровали всадническое достоинство. Если хочешь, чтобы я привел тебе примеры женщин, твердо переносивших потери близких, то мне не придется искать их в разных домах: из одной семьи могу назвать двух Корнелий. Во-первых, дочь Сципиона, мать Гракхов. Двенадцать похорон напомнили ей о двенадцати рожденных ею детях. Потеря, как и приобретение, прочих, может, и прошло незамеченным для страны. Но мать видела убитыми и непогребенными Тиберия и Гая, которых даже тот, кто не считает их хорошими людьми, все же должен признать великими. Но, несмотря на это, она отвечала тем, которые утешали ее и называли несчастной: «Я никогда не назову себя несчастной, потому что я родила Гракхов». Корнелия, жена Ливия Друза, потеряла своего прославленною сына, юношу выдающихся дарований, пошедшего по следам Гракхов: п