10
Так как ты во всех делах любишь справедливость, тебе, несомненно, поможет также и такое размышление. Тебе ведь не была нанесена обида утратой брата, а, напротив, оказано благодеяние тем, что ты мог столь долго с наслаждением пользоваться его родственной привязанностью. Несправедлив тот, кто не предоставляет дающему право распоряжаться своим подарком, жаден тот, кто не радуется тому, что получил, а горюет о том, что пришлось возвратить. Неблагодарен тот, кто прекращение удовольствия называет оскорблением, глуп тот, кто считает, что есть польза только от сиюминутных благ, кто не находит успокоения в минувших благах и не считает их более надежными, так как не приходится опасаться, что они прекратятся. Слишком сужает свои радости тот, кто полагает, что наслаждается лишь тем, что имеет и видит в настоящий момент бывшее же считает ничем. Нас быстро покидает всякое наслаждение, оно течет, и проходит мимо, и отнимается у нас раньше, чем приходит. Поэтому нужно направлять душу в прошлое и воскрешать все то, что нас когда-то радовало, и частыми думами об этом воздействовать на душу: продолжительнее и надежнее воспоминание о радостях, чем радости существующие. Итак, рассматривай как высшее благо то, что у тебя был превосходный брат. Не думай о том, насколько дольше он мог бы с тобой пробыть, но о том, как долго он действительно пробыл с тобой. Природа, как и остальных братьев, не дала этого брата тебе в собственность, но лишь на время. Когда же она сочла нужным, то потребовала его назад и при этом руководствовалась не тем, когда ты насытишься, а своими законами. Если кто-нибудь недоволен тем, что он возвратил взятые им взаймы деньги, в особенности если он пользовался ими бесплатно, разве можно считать его справедливым человеком? Природа дала твоему брату жизнь, она дала ее и тебе. Если она, используя свое право, по своему усмотрению выбрав кого-то, потребовала свой долг раньше, то не она виновата, ее условия тебе известны, а жадная надежда человеческой души, которая часто забывает о сущности природы и никогда не помнит о своем уделе, разве лишь когда ей об этом напоминают. Поэтому радуйся, что ты имел такого благородного брата, и считай за благо, что общался с ним, хотя это оказалось короче, чем ты хотел. Подумай, ведь в высшей степени радостно, что он у тебя был, и совершенно естественно, что ты его потерял. Ведь нет ничего более несообразного, чем быть потрясенным тем, что такой брат достался ему на недостаточно долгий срок, вместо того чтобы радоваться, что он ему вообще достался.
11
«Но он был похищен неожиданно». Всякого обманывают собственное легковерие и добровольное забвение смертности тех, кого он любит. Природа никому не давала обещания избавить его от установленной ею неизбежности. Ежедневно перед нашими глазами проходят похоронные процессии знакомых и незнакомых, однако мы не обращаем на это внимания и считаем внезапным то, что предвещается нам в течение всей жизни. Итак, это не несправедливость судьбы, а ненасытная во всем порочность человеческого ума, который негодует, что его удаляют оттуда, куда он был допущен из милости. Насколько справедливее тот, кто при известии о смерти сына произнес слова, достойные великого человека: «Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет». Никак не приходится удивляться тому, что у него родился сын, который мог мужественно умереть. Известие о смерти сына он не принял как нечто неожиданное; действительно, что же неожиданного в том, что умирает человек, вся жизнь которого есть не что иное, как путь к смерти? «Когда я его родил, я уже тогда знал, что он умрет». Затем он еще добавил, что свидетельствует о благородстве его ума и души: «Для этого я его вырастил». Всех растят для этого; каждый, кто рождается, чтобы жить, обречен на смерть. Так возрадуемся тому, что нам будет дано, и возвратим его, когда от нас потребуют назад. Судьба каждого схватит в разное время, никого не обойдет: пусть душа остается в готовности и никогда не боится того, что неизбежно, и пусть всегда ожидает того, что скрыто от нас. Что мне сказать о полководцах и потомках полководцев и о тех, кто прославился многочисленными консульствами или триумфами, умерших по вине неумолимого жребия? Целые царства с царями, народы и племена перенесли то, что им готовила судьба. Не только все люди, но и все материальные вещи обращены к последнему дню. Конец у всех разный: одного жизнь покидает в середине его пути другого оставляет у самого входа, третьего с трудом отпускает в глубокой старости, уже утомленного и желающего уйти. Каждый в свое время, но все мы направляемся в одно и то же место. Я не знаю, безрассуднее ли не знать о законе смерти или же бесстыднее противиться ему. Возьми в руки знаменитые песни любого из двух авторов, которых ты многократно прославил силой своего таланта. Ты так перевел их, что хотя их структура немного изменилась по сравнению с авторской, но изящество сохранилось. Ты так переложил их с одного языка на другой, что — и это было весьма нелегко — все достоинства перешли в чужую речь. В этих сочинениях не окажется ни одной книги, которая не давала бы тебе многочисленных примеров, свидетельствующих о непостоянстве человеческой жизни и превратности случая, примеров слез, льющихся по тому или иному поводу. Перечти, с каким вдохновением ты гремел о замечательных деяниях: стыдно тебе будет вдруг потерять присутствие духа и спуститься с такой высоты своей же речи. Не допускай, чтобы каждый, кто будет сверх меры восхищаться твоими произведениями, спрашивал бы, как могла такая слабая душа создать столь возвышенное и мощное.
12
Лучше от того, что тебя мучает, обратись к многочисленным и великим утешениям. Посмотри на превосходных своих братьев, посмотри на свою супругу, посмотри на сына. Ради их сохранности судьба рассчиталась с тобой в одной этой части. У тебя есть многие, в ком ты найдешь успокоение: обереги себя от позора, чтобы всем не показалось, что эта одна твоя скорбь имеет для тебя больше значения, чем все близкие, оставшиеся в живых. Ты видишь, что все они потрясены, как и ты, и не могут оказать тебе помощь; да ты ведь понимаешь, что они еще и от тебя ждут поддержки. Поэтому-то ты должен настолько же сильнее их сопротивляться общему горю, насколько у них меньше образованности и силы духа. Однако есть и в этом случае доля утешения: разделить свою скорбь со многими. Если горе распределяется между многими другими, то у тебя должна остаться только небольшая его часть. Я не могу удержаться, чтобы снова не обратить твое внимание на Цезаря: когда он правит народами и показывает, насколько лучше сохраняется империя благодаря благодеяниям, нежели силой оружия, когда он управляет человеческими делами, в это время не приходится опасаться того, чтобы ты ощущал потерю. В нем одном для тебя достаточно защиты, достаточно утешения. Ободрись, и сколько раз возникнут слезы на твоих глазах, столько же раз обрати глаза на Цезаря. Слезы сами высохнут при взгляде на величайшую и светлейшую божественность, его сияние ослепит их так, что они не смогут смотреть ни на что другое и, оцепенев, будут прикованы к Цезарю. Тебе нужно думать о нем, ведь ты смотришь на него днями и ночами, от него ты никогда не отвращаешь душу, он — твой заступник перед судьбой. Я не сомневаюсь (так как он по отношению ко всем своим близким исключительно мягок и снисходителен), что он уже залечил твою душевную рану многочисленными утешениями и нашел многое, что могло бы противостоять твоей скорби. Да что же, в самом деле? Даже если он ничего этого не сделал, разве не является для тебя высшим утешением всегда видеть и думать о самом Цезаре? Пусть боги и богини даруют его надолго всей земле. Да сравняется он в деяниях с божественным Августом, годами превзойдет его! Пока он будет жить среди людей, пусть он не ощутит, что в его семье есть кто-нибудь смертный. Пусть он со своей добросовестностью воспитает сына как правителя римской империи и пусть он раньше увидит его соправителем, нежели преемником отца. И пусть нашим внукам как можно позже станет известен тот день, когда его род примет его на небе.
13
О судьба, не прикасайся к нему своими руками и не проявляй свою силу по отношению к нему, разве только там, где ты приносишь благо. Позволь ему оказать помощь давно уже болеющему и обессиленному роду человеческому, позволь ему привести в порядок и поправить все, что расстроило безумие прежнего принцепса. Пусть всегда сияет это светило, что взошло над низвергнутым и погруженным во тьму миром. Пусть он успокоит Германию, пусть сделает доступной Британию и пусть празднует триумфы отеческие и новые. Его доброта обещает мне быть также зрителем этих триумфов. Поскольку среди его добродетелей доброта занимает первое место. Ведь он не столкнул меня так низко, чтобы не захотеть поднять, да он даже и не столкнул меня, а, напротив, поддержал, когда я падал от удара судьбы, и, проявив снисходительность, осторожно поднял меня, несущегося в бездну, своей божественной рукой: он вступился за меня перед сенатом и не только подарил мне жизнь, но и вымолил. Пусть он как угодно рассмотрит и решит мое дело. Либо справедливость Цезаря признает мое дело правым, либо таковым его сделает милосердие. В любом случае его благодеяние для меня будет одинаковым, ведь он или признает мою невиновность, или выскажет свое желание. А пока в моих бедах большое утешение видеть, как его милосердие царит во всем мире. Из того самого уголка земли, к которому и я прикован, оно извлекло многих, уже много лет заброшенных в несчастье, и вернуло к дневному свету. Так что я не беспокоюсь, что одного меня оно обойдет. Цезарь ведь сам прекрасно знает, когда он должен каждому прийти на помощь. Я постараюсь, чтобы ему не пришлось меня стыдиться, когда он придет ко мне. О как отрадна твоя снисходительность, Цезарь! Благодаря ей изгнанники при твоем правлении ведут более спокойную жизнь, чем еще недавно при Гае — виднейшие граждане. Они не дрожат и не ожидают каждый час меча и не содрогаются от страха при виде каждого корабля; благодаря тебе их судьба не только перестает быть жестокой, но они получают надежду на ее улучшение и покой в настоящем. Да, ты должен знать, что только те удары судьбы справедливы, которые почитают даже им подпавшие.