матереубийце Нерону. Держаться дальше от вершин, «сама высота которых поражает громом»8. Но в течение нескольких лет оставался первым министром императора, предоставившего ему управление страной. Пишет, что прекрасно обработанная речь «не пристала философу»9. Но излагает свои мысли тщательно ограненным слогом. Учит, наконец, умирать без сожалений. Но в роковой момент пытался сохранить себе жизнь и ушел только по принуждению10. А ведь он настаивал, что нужно не просто знать, но действовать согласно тому, что́ знаешь. Как тогда понимать все его поучения? Как догму, оторванную от жизненного содержания? Как чистую риторику, размышления на заданные учителями темы? Или наоборот, как попытку совместить философскую проповедь с жизненной программой? Что такое его моралистические писания? Самооправдание? Самовнушение? Род душевного отдыха, освобождение внутреннего человека, не способного реализоваться иначе как на бумаге? Во всех случаях ценность поучений оказывается если не уничтоженной, а то ослабленной.
Проблему невозможно игнорировать. Может быть, антагонизма жизни и творчества на самом деле нет: данные историков допускают более дружественную Сенеке интерпретацию? Основаны ли упреки на исторических фактах? То же сомнение касается его этической системы. Настолько ли ригористичны рекомендации философа, что с ними невозможно сблизить его биографию? Без вживания не возникает гениальной литературы. Очевидно, пересечения должны найтись. Двигатель всех биографических и философских сюжетов сидит в деталях: в теории, как и на практике, общие мнения возникают из правдоподобного истолкования частностей. Не стесняясь детально говорить об известном, мы обязаны, следовательно, рассмотреть сперва биографические свидетельства, а затем, хотя бы кратко, саму его проповедь. Своими этическими трактатами Сенека обычно откликается на события собственной жизни. Вопреки установившейся тенденции, нам тем не менее возбраняется, следуя большинству биографов, обосновывать его поступки цитатами из его же нравоучительных книг. Ведь, как всем понятно, учить можно одному, а жить совсем по-другому. Слова мыслителя пусть послужат отражением, не становясь мотивацией событий.
Что Луций Анней Сенека Младший родился в Кордубе, кроме его собственных стихов11, подтверждает Марциал12. Дату рождения, о которой ввиду отсутствия указаний в источниках долго полемизировали, вычислили по косвенным высказываниям самого философа в «Нравственных письмах» — 1-й год новой эры13. Отец прославлен в истории ораторской литературы: Сенека Старший («Ритор») оставил наследие уникальной ценности — пространный, пересеянный разнообразными наблюдениями и комментариями сборник декламаций, слышанных им от разных, в том числе и знаменитых, соотечественников. Цицерон, как известно, обрабатывал свои речи для опубликования, не боясь прослыть тщеславным. Другие римские общественные и судебные деятели так не поступали. Их речи не пережили античности, приемы доказательства и стиль абсолютного большинства римских ораторов известны в лучшем случае по отзывам; сохраненные древними грамматиками ради языковых частностей фрагменты малоинформативны. «Контроверсии» и «Свазории»14 риторических школ в подаче мемуариста являют взгляду фрагменты мозаики, большая часть которой утрачена, по-видимому, безвозвратно. Общее место биографов — унаследованные Сенекой от отца республиканские настроения, традиционные в его семье и в Кордубе, где когда-то Секст Помпей сдерживал легионы Цезаря. Политические убеждения Сенеки Старшего было бы легче выяснить, уцелей его главный труд — история гражданских войн15. Вычитать из «Контроверсий» и «Свазорий» республиканские симпатии нелегко, поскольку чаще всего приводятся мнения обеих сторон. От себя есть и похвалы, и упреки оппозиционерам. Цезаря автор именует в духе официоза «божественным Юлием», похвалы «божественному Августу» кажутся искренними16. Очевидна консервативная тенденция и приверженность стоической морали. Нравы праздной молодежи в новые времена критикуются очень убедительно. Идеалы учителя резюмирует отсылка к правилу древнего Катона: «Оратор — честный человек, искушенный в произнесении речей». Придворные Августа, как и его враги, восхваляются за невосприимчивость к ударам судьбы.
«Контроверсии» открывает обращение к юным сыновьям, названным по старшинству: «Сенека приветствует Новата, Сенеку, Мелу». Воспоминания написаны по их просьбе. Новат, старший брат философа, был позднее усыновлен овдовевшим другом отца, тоже ритором и автором трактатов о риторике, сенатором Юнием Галлионом, и стал зваться Луций Юний Галлион. Предполагалось, что сыновья будут делать карьеру в политике. Карьере помогали знакомства. Добиваться должностей, дающих право на кресло в сенате («курульных»), было дорого, а пройти вверх по всей карьерной лестнице стоило огромных денег. Многодетность угрожала банкротством, и родители ничуть не возражали против усыновления их отпрысков бездетными друзьями-аристократами, боявшимися остаться без наследников. Усыновить могли и взрослого, ничего противоестественного в этом не усматривалось. Даже в богатой семье Сенеки, принадлежавшей к известному, выдвинувшемуся в эпоху поздней республики всадническому роду Аннеев, три сына — предел финансовых возможностей. Галлион (Новат) возвысился до консульства17, при Клавдии исполняет должность проконсула провинции Ахея, то есть Греции. В надписи из Дельфов 52-53 годов н. э.18 от имени императора он назван «другом». Надпись свидетельствует о заботе, проявляемой правителем к опустевшему селению близ древнего оракула. Примечательное событие этого года — встреча Галлиона с апостолом Павлом в Коринфе, куда проконсул приехал, чтобы разбирать судебные дела: вопреки требованию иудеев он не стал судить проповедника новой веры, заявив, что споры об иудейском законе вне его компетенции19. О его службе во времена Нерона есть любопытное сообщение: Галлион прокричал в театре имя августейшего исполнителя перед памятным выходом того на сцену с кифарой в руках. Если информация верна, то на роль глашатая его, по всей вероятности, назначил всемогущий брат20.
Галлион отличался как искусный оратор21. Но младшего сына автор «Контроверсий» ставит выше двух других22, информируя попутно о решении Мелы в противоположность братьям отказаться от государственного поприща23; тем большее внимание талантливейшему из сыновей следует, говорит отец, уделять занятиям риторической декламацией. Мела управлял семейным имуществом. И не только им: при Нероне он стал прокуратором принцепса, то есть заведовал его имущественными делами. Мало сомнений, что должности распорядителя для брата-финансиста добился Сенека. Сыном Мелы был Марк Анней Лукан, третий по значению, после Вергилия и Овидия, римский эпик. Мать Сенеки принадлежала к тому же древнему роду, что и мать Цицерона: знатностью обе Гельвии превосходили мужей. Но Цицерон о своей матери ни разу не вспоминает, тогда как Сенека обращается к Гельвии с «Утешением», полным биографических подробностей. От него мы узнаем о ее утратах, о духовных запросах, интересе к наукам и философии, образованности, которой не дал развиться в ученость строго римский традиционализм мужа, бывшего, по всем указаниям, старше своей жены24. «Утешение к матери Гельвии» содержит сведения еще об одной родственнице философа, принимавшей в нем самое теплое участие и помогавшей его взлету. Тетя, сестра матери25, была замужем за префектом Египта, чиновником, которому поручили весьма ответственный участок: Александрия продолжала оставаться столицей Востока. Гай Галерий занимал свой пост дольше других — шестнадцать лет, с 16 по 31 год26, что в правление Тиберия, пристально следившего за делами в Египте, требовало недюжинных административных способностей.
Семья не всегда настолько уж существенна для творческой биографии, и масса писателей, подобно Цицерону, по разным причинам не вдохновляется своей родословной. Но такая семья важна. Тем более что Сенека всегда помнит о ней. Сохранившийся отрывок из начала труда «О жизни отца» — свидетельство не только сыновнего почтения, но и заботы о литературном наследии родителя. Философ сожалеет, конечно, что отец не позволил жене заниматься философией, однако — с намеком на формулу Катона — называет его «лучшим из людей» и превозносит как историка. Старшему брату Сенека посвятил три своих сочинения: «О счастливой жизни», «О гневе» и «О лекарствах от случайностей». Путь братьев в государственной жизни и отношение к ней схожи27. Мелу философ хвалит почти в тех же выражениях, что отец; несколько трогательных строк в «Утешении к Гельвии» посвящает он и племяннику, будущему поэту. Обращения к матери говорят о духовном родстве, панегирик тетке — о глубоком почтении. Семья Сенеки, по всей очевидности, была семьей преданных друг другу единомышленников. Никого из них нельзя заподозрить в оппозиционных настроениях. Они готовы служить императорам, и едва ли будет ошибкой думать, что единоличное правление представлялось им благом для Рима, Август — идеалом правителя. Необходимым злом они считали не монархию, но плохого монарха