14
Мое состояние, драгоценная мать, никак не может вызывать твои безутешные слезы. Значит, скорбь возбуждается твоими собственными причинами. Которых, собственно, только две: грусть о том, что потеряла поддержку, и щемящая сердце тоска по сыну.
Первой причины я коснусь кратко, поскольку знаю, что своих детей ты любишь только ради них. Пусть об этом поразмыслят другие матери, которые пользуются влиянием и силой сыновей, будучи как женщины лишены этой силы; которые чванятся сыновними должностями, потому что самим невозможно их добиваться; которые прихватывают и транжирят сыновнее наследство, истощают, сдавая внаем, сыновнее красноречие. Но для тебя успехи сыновей всегда были радостью — и никогда корыстью; ты умеряла нашу щедрость, не сдерживая своей; дочь богатого отца, ты умножала достаток состоятельных сыновей, а нашим наследством распоряжалась удивительно бережно, радея о нем, как о собственном, и сберегая, словно бы оно было чужим. Ты щадила наше влияние и силу, пользуясь ими, как если бы взяла их взаймы, а от наших высоких должностей тебе не доставалось ничего, кроме радостей и расходов. Твоя любовь всегда была бескорыстной, и ты не можешь тосковать по каким-то внешним благам, которых лишилась вместе со мной. Ведь ты считала эти блага посторонними себе уже в то время, когда мои дела обстояли наилучшим образом.
15
Моему утешению осталось справиться с источником одного только, хотя и сильнейшего, чувства — неподдельной материнской скорби. «Я больше не могу обнять любимого сына, лишилась бесед с ним, лишилась возможности с ним видеться! Где тот, на ком в грусти я могла успокоить свой взгляд, кому могла поверить все свои тревоги? Где разговоры, никогда меня не утомлявшие? Где ученые занятия, за которыми я следила с неженским интересом и в которых участвовала охотнее, чем это обычно у матерей? Где наши встречи? Где всегдашнее детское веселье сына при виде матери?» Вдобавок ко всему этому ты вспоминаешь места, где мы вместе проводили счастливое время, твоя память восстанавливает наши последние беседы, которые — что и естественно после такой разлуки — особенно сильно бередят душу. Ибо судьба готовила тебе испытание не только жестокое, но и внезапное: по ее воле ты уехала от меня всего за два дня до того, как меня постиг этот удар, причем была уверена, что я в полной безопасности и бояться нечего. Разделявшее нас до того пространство и те несколько лет, которые мы не виделись, были, оказывается, благом. Они подготовили тебя к нагрянувшей беде. Ты вернулась не с тем, чтобы радоваться встречам с сыном, но чтобы отчаяться в надежде на них. Если бы мы расстались задолго до печального события, ты легче перенесла бы его, поскольку само истекшее время смягчило бы тоску. Если бы ты тогда не уехала, то смогла бы на два дня дольше видеть сына и в последний раз насладиться общением с ним. А так безжалостный рок не дал тебе ни присутствовать при моем несчастье, ни привыкнуть к моему отсутствию. Но чем суровее участь, тем тверже должна стать призываемая на помощь доблесть, тем решительнее следует биться с врагом, хорошо известным и не раз побежденным. Не из гладкого тела струится кровь: новая рана нанесена в место, исчерченное старыми рубцами
16
Нельзя оправдывать себя тем, что женщинам дано почитай что законное право лить горчайшие слезы. Хотя безутешность, заметь, закон ограничивает. И недаром наши предки установили для жен, оплакивающих своих мужей, десятимесячный траур. Приняв официально такое постановление, они согласились с упорством женского горя, не запретив его, но ограничив. Ведь предаваться скорби бесконечно, когда потеряешь кого-то из своих самых близких людей, означает бездумное потворство себе, точно также как не горевать вовсе — бездушную черствость. Наилучшим представляется середина между любовью к родным и разумным отношением к жизни, то есть испытывать боль и вместе с тем подавлять. Тебе не пристало брать пример с тех женщин, чьему горю положила предел смерть. (Ты ведь знаешь таких, которые, облекшись в траур после смерти сыновей, носили его до самого конца.) Твоя жизнь всегда была доблестнее, чем у прочих, и требует от тебя большего: женское извинение не принимается от той, кто лишен всех женских недостатков. Распутство — главное зло нашего времени — не причислило тебя к большинству жен; драгоценные камни и жемчуг не искушали тебя; блеск богатства не манил, представляясь величайшим благом рода человеческого; воспитанную в строгих традициях благородного дома, тебя не испортило подражание худшим, опасное даже для благонравных. Ты никогда не стыдилась своей плодовитости, считая ее порочащей возраст, и в противоположность обычаю женщин, которые стремятся впечатлить окружающих только своей внешностью, никогда не пыталась скрыть свою округлившуюся талию, словно неприличную ношу. Ты не избавлялась от зачатого плода, ни разу не исторгла из чрева надежду иметь нового ребенка. Ты не портила лица кокетливыми румянами, любили ни косметики, ни одежд, снимая которые ничего не обнажаешь. Но тебя всегда отличало ценнейшее из всех убранств, неотразимая, недоступная времен и прелесть, великолепное украшение - целомудрие. Итак, именем женщины ты не извинишь себе постоянства в скорби. Твои добродетели лишили тебя этого оправдания, поскольку ты обязана быть настолько же далека от женских слез, насколько чужда женским недостаткам. Сами жены не позволят тебе чахнуть от твоей раны, повелев быстро воспрянуть от скорби, ибо ты удручена горем более легким, нежели то, которое действительно дает право скорбеть. Принимать в расчет нужно, как ты понимаешь, лишь тех жен, чье замечательное мужество позволило им встать наравне с великими мужами. Корнелия имела двенадцать детей. Судьба сократила их число до двух. Хочешь знать, скольких она похоронила? Отвечу: десятерых. Хочешь знать каких? Отвечу: Гракхов. Однако обществу плакавших возле нее и проклинавших злой рок она запретила обвинять судьбу, подарившую ей Гракхов. От такой женщины должен был родиться сказавший в собрании: «Ты станешь злословить мать, давшую жизнь мне?» Но слова матери, по-моему, гораздо сильнее: сын гордился жизнью, а мать — также и смертью Гракхов. Рутилия отправилась в ссылку следом за сыном Коттой, будучи так связана своей любовью, что предпочла терпеть изгнание, лишь бы не тосковать. Но когда она потеряла его, восстановленного во всех правах и преуспевавшего политика, то перенесла смерть сына с той же отвагой, с которой разделила его изгнание. Никто не видел ее плачущей на похоронах и после. При изгнании сына она проявила мужество, а при его кончине здравомыслие. Ничем нельзя было смутить ее материнское чувство, однако и скорбь, излишняя и безрассудная, не получила над ней власти. С такими женщинами тебя хотелось бы поставить наравне. Их жизни ты всегда подражала; их примеру тебе лучше всего следовать, сдерживая и подавляя свою печаль.
17
Знаю, что это не в нашей власти. Сильное чувство, особенно болезненное, по сути, неподотчетно воле, неукротимо и устойчиво к любому лечению. Бывает, что мы хотим пересилить его, заставляем себя глотать рыдания, но по застывшему, скованному усилием воли лицу бегут слезы. Мы пробуем рассеяться, ходим на представления, смотрим гладиаторские бои. Но развлекаемую зрелищами душу посреди всего вдруг надламывает какой-нибудь случайный намек на ее тоску. Следовательно, чем пытаться провести, лучше победить это чувство. Обманутое и успокоенное работой или увеселениями, оно снова поднимает голову и, пока спит, только копит силы для удара. Тогда как, уступив разуму, оно унимается раз и навсегда. Не буду поэтому предписывать тебе того, к чему, по моим сведениям, люди нередко прибегали, а именно — отвлекать себя долгим путешествием или развлекать приятной поездкой, аккуратно приводить в порядок счета, тратя много времени на управление наследным имуществом, постоянно трудиться над чем-то новым. Все это помогает ненадолго и не исцеляет, а только залечивает недуг. Между тем я желал бы не просто остановить или перехитрить, но совершенно устранить его. И с этой целью я призываю тебя к тому, в чем можно и должно найти прибежище всем, кто хочет обезопасить себя от капризов фортуны, — к ученым занятиям. Они излечат твою рану, без остатка вытравят горечь из сердца. Даже если бы ты совсем не была знакома с науками раньше, теперь стоило бы к прибегнуть к их помощи. Но ведь для тебя эти занятия не совсем внове: усвоенная от древних твердость моего отца не позволила тебе овладеть всеми свободными науками, дав, однако, ко всем прикоснуться. О, если бы мой отец, лучший из людей, был не так предан обычаям предков! Возможно, он пожелал бы, чтобы интерес к философии повел тебя дальше поверхностного знакомства с ее наставлениями. Правильно наученной, тебе не нужно было бы в нынешних обстоятельствах приобретать средство от судьбы, но лишь усиливать и продолжать испытывать на себе его действие. Муж препятствовал твоему увлечению книгами, думая о тех женах, которым книги нужны не ради обучения мудрости, но как пища для сластолюбия. Одаренная цепким умом, ты тем не менее за малый срок успела перенять удивительно много: фундамент заложен, основы всех предметов пройдены, вернись теперь к ним — и станешь неуязвимой. Они успокоят, они будут усладой твоей душе, дадут ей надежную защиту. Никогда больше не пронзит ее грусть, не смутит тревога, не обеспокоит тщетная боль пустой обиды. Твое сердце перестанет впускать подобные чувства, ведь для прочих слабостей оно уже давно закрыто. В ученых занятиях ты обретешь надежнейшую защиту, и только они смогут вырвать тебя из когтей судьбы.
18
Но пока ты не достигла обещанной ими безопасной гавани, необходима поддержка в пути. Хочу поэтому показать тебе твои ближайшие утешения. Взгляни на двух моих братьев: пока с ними все обстоит благополучно, ты не вправе сетовать на судьбу. Каждый обладает собственной, по-своему радующей тебя добродетелью. Один уверенно добился государственных должностей, другой мудро презрел их. Найди отраду в гордых отличиях одного, в безмятежном спокойствии другого и в сыновней преданности обоих. Мне известны сокровенные чувства моих братьев: один достиг почестей лишь для того, чтобы служить тебе украшением, другой выбрал тихую и мирную жизнь, с тем чтобы иметь досуг для общения с тобой. Судьба сослужила тебе благую службу, дав сыновей, могущих и помочь, и развлечь: высокое положение первого защитит, а общество второго порадует. Они будут соперничать в стремлении служить тебе, и тоска по одному сыну восполнится почтением двух. Итак, относительно сыновей могу заверить: ты не ощутишь недостатка решительно ни в чем, кроме их числа.