. Исторические свидетельства говорят лишь о его принадлежности к партии сестер Калигулы — Агриппины и Юлии Ливиллы, равно как и о враждебности к нему круга Мессалины69. Не успел Клавдий прийти к власти, а сестры — вернуться из ссылки (в 41 году), как Сенека был обвинен в преступной связи с Юлией. Дело было вынесено на обсуждение в сенат, и Сенека снова оказался на краю гибели. На этот раз он избег ее благодаря личному вмешательству Клавдия, заменившего смертный приговор на изгнание. Юлию сослали на маленький остров Пандатерию в Тирренском море (где она вскоре умерла от голода). Рассказ Диона Кассия обеляет Сенеку, информируя об истинных причинах обвинения: Мессалина ревновала Клавдия к красивой Юлии70. Считают, что изгнание было юридически оформлено как «релегация», а не «депортация»71, то есть изгнанник не лишился ни своего имущества, ни гражданских прав. Однако при «релегации» обычно предоставлялся выбор места ссылки, чего в данном случае определенно не случилось, иначе Сенека вряд ли избрал бы Корсику. По признаниям автора двух написанных в ссылке «Утешений» — «К матери Гельвии» и «К Полибию», - пользоваться всеми деньгами он не мог (да и негде было), но жил сносно, занимаясь естественно-научными изысканиями и сочинительством. Оба «Утешения» достигли адресатов; очевидно, и прочие его вещи попадали в столицу. Вместе с тем он не имел нужных книг72, к нему вряд ли могли приезжать люди его круга. Находя утешение в литературной работе, он, как в свое время Цицерон, больше всего на свете желал вернуться.
«Утешение», обращенное к Полибию, который занимал при Клавдии должность личного секретаря и заведовал канцелярией, служило и служит поводом для упреков в угодничестве. Враждебный льстецам философ, находясь в изгнании, послал своим недругам полную восхвалений книгу, которую позднее «из стыда запретил». Так у Диона Кассия73. Источником послужили слухи, использованные учеными недоброжелателями Сенеки. Парафразируемые Дионом критики не знают названия острова, не читали книги, за которую бранят, и потому, очевидно, выдумали подробность о ее запрете. Новые снисходительнее древних: Сенека воспользовался смертью брата влиятельного вольноотпущенника как поводом похвалить императора и его слугу — с расчетом добиться возвращения из ссылки. Конечно, такой расчет был, и «Утешение к Полибию» — не самое искреннее и не самое остроумное произведение философа. Но ведь Клавдий действительно спас Сенеку от гнева Мессалины, а Полибия она впоследствии «ложно обвинила и привела к гибели»74. Конечно, с изъявлениями лояльности контрастирует свободомыслие автора «Утешения к Марции». Но ведь несчастная Марция — дочь Кремуция Корда, погубленного Сеяном за республиканский пафос его «Истории», а после падения Сеяна, объявленного государственным преступником, любые похвалы его жертвам приветствовались. С другой стороны, мало найдется в мировой литературе вещей, в которых абсолютистская идеология выражалась бы с такой убедительностью, как в дошедших главах трактата «О милосердии». Конечно, адресуясь к Полибию, Сенека хвалит Клавдия, а в «Отыквлении» издевается над ним. Но ведь призыв пересмотреть дело, высказанный открытым текстом в 13-й главе «Утешения», остался неуслышанным, и на неуютной Корсике писатель отбыл немалый срок. Сам Полибий, которому Сенека так настойчиво предлагал найти успокоение в службе Цезарю, был в итоге этим Цезарем казнен; в сатире на смерть Клавдия он назван первым в ряду вольноотпущенников, радостно встречающих императора на том свете. Оглядывая жизненный путь философа до возвращения из корсиканской ссылки, где, кроме двух «Утешений» и натурфилософских этюдов, он, вероятно, сочинил свои прославенные трагедии75, не находим, таким образом, поводов ни возвышать его над средой, ни корить за проступки. Жизнь, как и творчество, обнаруживает умеренно монархические убеждения и честолюбивые притязания, сбыться которым помогли стартовые условия, но больше — талант. Республиканские институты никогда не утрачивали веса в Риме, хотя в описываемое время они чаще санкционировали решения, чем их проводили. Сенека вызывает восхищение сената своим ораторским дарованием. Однако он научился восхищать и других, научился гибкости, сумел стать своим в обществе женщин и слуг властителя, делавших реальную политику, приблизился к личности, от воли которой зависело все. Насмотревшись на ужасы Тиберия и Калигулы (книги «О гневе» вдохновлены не только личными, но и государственными обстоятельствами), он прекрасно понимал, какой риск связан с подобной деятельностью. Неизвестно, возникло ли у Сенеки по возвращении с Корсики желание отойти от политики76. Советы префекту Паулину в сочинении «О краткости жизни», написанном сразу после приезда, наводят на мысль, что возможность удалиться в частную жизнь философ обдумывал77. Но вернули его не с тем, чтобы такое позволить.
Казнь Полибия была политической ошибкой Мессалины: вольноотпущенники императора перестали доверять ей, и вскоре она погибла. В начале 49 года Агриппина становится женой Клавдия, уговорив его усыновить Нерона. Сенеке была назначена роль наставника. В 50 году по настоянию Агриппины он получил очередную в карьере римского политика должность — стал претором. Учитывая предъявленные Сенеке впоследствии обвинения, думаем, он мог заместить одну из преторских должностей, которые Клавдий назначил для контроля за исполнением «фидеикомиссов» — завещаний, по которым имущество — все или часть — передавалось кому-то помимо пассивных наследников. Такая претура была законным средством поправить финансовые дела: даже если с изгнанием он не лишился всего, ясно, что для придворного высшего ранга средств недоставало. Римская интеллигенция должна была приветствовать приближение Сенеки ко двору. Симпатия к учителю, прославленному в риторике и философии, в политике же ничем себя не запятнавшему, изгнанному без явной вины, должна была, по угаданному Тацитом расчету Агриппины, перейти и на ученика. Но Тацит не настолько разочарован в людях, чтобы не предполагать у Агриппины иных мотивов, кроме политических. Ее муж управлял страной, а она — им, и поводья нельзя было выпускать из рук. Времени на сына не было. Луцию Домицию Нерону исполнялось 12 лет, он входил в возраст влияния. Она желала, «чтобы отроческие годы Домиция протекли под руководством выдающегося наставника», мечтала, если ее планам суждено будет сбыться, располагать помощью лучшего из советников78. Для Сенеки же новый пост означал головокружительные перспективы; надежды философа выдает тот бодрый настрой на жизнь, которым отмечен трактат «О спокойствии духа»79.
Дело повели основательно: Нерон знал греческий не хуже родного языка и в плане литературного образования не уступал никому из современников. Однако — при таком учителе! — он не получил ни правильной риторической подготовки, ни философских знаний. Светоний пишет, что император в юности овладел всеми искусствами, с отрочества занимался поэзией, ваянием и живописью, вдобавок был тренированным борцом и колесничим80. Агриппина исключила из обучения философию, «уверяя, что для будущего правителя это — помеха», а может быть, и потому, что не чувствовала в Домиции склонности к умозрительным наукам. В то же время Сенека, ценя стиль красноречия, который воспринял от учителей, не давал ему изучать ораторов республиканского прошлого81. Необычная образовательная программа строилась на развитии природных способностей ребенка, подмеченных матерью и наставником. Но они допустили ошибку, вместе с поэтическим поощряя исполнительский талант принца82. Возможно, Сенека пытался направить его актерские увлечения в нужное русло: правдоподобно предположение, что он разыгрывал с юным Нероном свои трагедии перед избранными гостями83. Так или иначе, театрализация собственной жизни стала фактором душевного недуга, названного психологами «безумием Цезарей», и центральным моментом в том кровавом водевиле, который, по описанию римских историков, представляло собой единоличное правление Нерона. Кстати, именно сюжеты трагедий оправдывали матереубийцу. По наблюдению Аристотеля, высказанному в «Поэтике», убийство близких больше всего будоражило зрителя и потому действие трагедий строилось вокруг подобных мифов. Неужели стоило наполнять ими ум принцепса?
Одной из причин воспитывать в Нероне поэта, но не правителя было стремление Агриппины проводить через его посредство собственную политику. Здесь она просчиталась и не нашла у Сенеки чаемой поддержки. К моменту смерти Клавдия в октябре 54 года влияние учителя было сильнее материнского. Еще ближе Нерону он стал, сочинив для ученика надгробную похвалу Клавдию, которая при чтении в сенате вызвала запланированные насмешки; в то же время публика веселилась, читая «Обовоществление». Народу давали понять, что после жестокого в своей тупости Клавдия на трон воссел юный мудрец. По словам Тацита, тогда было замечено, что прошлые императоры не нуждались в чужом красноречии, Нерон же с детства занимался чеканкой, рисованием, слагал стихи, «обнаруживая ученость», правил колесницей, но не умел говорить перед собранием, как подобает государственному деятелю. Похоже, Сенека функцию главы сената назначил себе, проявив ту же недальновидность, что и его благодетельница. Афраний Бурр, обеспечивавший Нерону поддержку военных, также был ставленником Агриппины (в 52 году она настояла на назначении его префектом преторианской когорты) и также не оправдал ее расчетов. Бурр во всем совпадал с Сенекой: историк отмечает, что такое единодушие двух высших государственных сановников — большая редкость