сената, заговорщики не сумели, план был провальным с самого начала, и поверить Диону Кассию, что этот план составил сам Сенека вместе с префектом претория Фением Руфом, никак нельзя. Здесь Дион, как и живший в эпоху Антонинов военный писатель Полиэн, по чьим словам, Сенека замыслил покушение на принцепса в сообществе самого Пизона107, расходится с Тацитом, причем снова очевидно, насколько трезвее анализ римского историка, получавшего сведения о событиях из уст их непосредственных свидетелей. Сенека не планировал убийства Нерона — хотя бы потому, что знал цену людям, с которыми пришлось бы сотрудничать в этом деле. Он не участвовал в заговоре — хотя бы потому, что возле Кальпурния Пизона едва ли стал бы тем, чем был подле своего ученика. Фений Руф, командовавший преторианцами при Тигеллине, во всем уступал Бурру (и предал заговорщиков); нет сведений о том, что философ был с ним дружен. Догадывался ли он о готовящемся покушении? Тацит не рассказывает разговоры о предопределенной для Сенеки заговорщиками роли главы государства: эти слухи и дали почву для измышлений, отраженных позднейшими историками. Среди немногих близких, дружбу с которыми Сенека сохранил, могли оказаться причастные к заговору. Соучастником Пизона был племянник философа Лукан, о заговоре определенно был извещен и отец Лукана — Мела108, а возможно, и старший брат Сенеки — Галлион. Все они погибли вскоре после него. От общения с Пизоном он отказался, хотя и отписал прозорливо, что его, Сенеки, здоровье зависит от того, будет ли цел Пизон. Только об этом Нерону и донесли, других обвинений не было, хотя заговорщики, как бывает в таких обстоятельствах, страшась смерти и пыток, доносили на самых близких людей, клеветали, преследовали друг друга, участвуя даже в казнях.
Итак, упреки в злом умысле против бывшего ученика, а тем более клеймо «заговорщика», подтвердить нечем. Когда в последние дни апреля 65 года к Сенеке, приехавшему в одну из своих усадеб, неподалеку от Рима, явился посланный Нероном трибун преторианцев философ объявил честно, что близко не подходит к политике и не видит никаких причин «подчинять свое благоденствие благополучию частного лица». Отсюда понятно, что ему сообщили содержание доноса дословно. Ответ пересказали принцепсу «в присутствии Тигеллина и Поппеи», Нерон не поверил, осведомился, не собирается ли Сенека уходить сам (стоит привести справку Светония: император «священной клятвой клялся, что скорее умрет, чем сделает наставнику зло»)109, получил разочаровавшее его указание, произнес приговор. Далее в изложении Тацита следует прославленная сцена смерти. Ничего непоследовательного в поведении Сенеки не видим. Он не просил о помиловании, как другие, — иначе об этом сообщили бы источники Диона. Он не отговаривал от самоубийства жену, но и не советовал ей погибнуть — как описано у Диона. Истечь кровью Паулине помешали посланные императором люди110. Он сопоставил себя с афинским мудрецом, но только бездушный критик может назвать позерством эти намеки на Сократа — «заранее заготовленную» цикуту и диктовку последних мыслей в присутствии друзей: жизнелюбивому хвалителю смерти простительно желание чем-то подбодрить себя. Тацит опирался на сообщение очевидца и друга философа — Фабия Рустика. Источниками Диона Кассия могли быть Клувий Руф и Плиний Старший111. К друзьям Сенеки они не относились, и полому версия Диона не сталь поэтична: прежде чем умереть, Семена позаботился внести правку в «написанную им», читай — последнюю, книгу (надо думать, последние из «Писем», не пережившие Средневековья) и передать ее вместе с прочими писаниями надежным людям, боясь, что Нерон велит все это сжечь. Деталь кажется правдоподобной: до конца он остается внимательным к жизни, практичным мыслителем.
Финал, как и вся биография, доказывает верность самооценок, разбросанных повсюду в его трудах: Сенека «пробивается» (термин стоиков) к своему идеальному человеку, никогда не претендуя на мудрость, но и не теряя цели112. Остаться на пути, который школа назначила ему в молодости, при описанных жизненных условиях смог бы не каждый. Разбор этих условий с вниманием к источникам доказывает праздность упреков в нравственной несостоятельности. При его положении обвинения подобного рода необходимо возникали и тиражировались современниками, после его смерти их усиливают, превращая в непреложные «данные», тенденциозные историографы времени Флавиев, чьи сведения в соответствующей эмоциональной окраске заимствуют и дополняют новыми, поражающими воображение подробностями авторы II-III веков. От античных ученых их перенимает XIX век, и тем более охотно, что немецкий романтизм, конкурируя с классической древностью, перестает видеть в римском моралисте серьезного философа113. В неогуманистической науке ожили голоса времен Нерона и Сенеки. Эхо той критики мы слышим и сегодня, а значит, обязаны освободиться и освободить его нравоучительную проповедь от призрачных помех. Норм практической морали он не преступал, его дидактика не конфликтует с поступками. Стремился ли он воплотить в жизнь теоретические принципы своей философии? Чтобы ответить, объясним в завершении, какова эта философия и кого она призвана обслуживать. Нет необходимости разбирать стоическую этику во всех ее узловых положениях, тем более что о каждой частности легко прочесть в специальных статьях и книгах. Выберем два-три жизненных момента.
Одна из первых тем школьной этики — семья и друзья. Любить их всем сердцем стоик не советует. Твои близкие — разумные существа, с которыми по воле судьбы, или миропорядка, божества (что́ Оно такое, стоик не уточняет), ты связан теснее, чем с прочими разумными существами. В силу этой их избранности следует проявлять к ним любовь в большей степени, чем к прочим. Обратное поведение, разрушая связь, противится определенной тебе как разумному существу функции, приводит к конфликту с самим собой, несчастьям, в итоге — к хаосу. Вместе с тем нельзя забывать, что данная связь дана не тобой, иначе ты сам был бы разлитым в миропорядке и устанавливающим его бесчисленные связи божеством. Для тебя сложившиеся отношения эфемерны, в каждую минуту они могут распасться, поскольку высшая воля постоянно создает новые, и все в мире существует в силу определенных законов. Твои близкие бросят тебя, уедут или их сошлют в другие земли, они умрут или будут убиты. Произойдет это по желанию судьбы, а значит, правильно для разумного существа, сознающего свою роль в этом мире. Поэтому внутренней привязанности к своим родственникам и друзьям ты не должен испытывать: помни всегда, что, обнимая их, ты обнимаешь обычного, такого же, как ты, смертного. В стоическом смысле твой близкий — каждый человек на земле, теснейшую же внутреннюю привязанность необходимо испытывать только по отношению к божеству и постоянной тренировкой достигать благодарного ощущения присутствия разума в мире и Его содействия лично тебе.
Смежные темы — любовь к родной земле и гражданская позиция. Учебник учит, а литература обязывает быть гражданином. Стоик говорит, что твое появление на свет в определенном месте в определенное время относится к обстоятельствам для тебя вполне случайным, которыми распоряжается способный распоряжаться всем мирозданием, обнимать совокупность всех жизней. Помещенный Им сюда, ты обязан придерживаться принятых здесь правил. Но родина и государство стали предметом твоей заботы не благодаря тебе самому. В каждый миг (см. выше) ты можешь их лишиться. К родным местам, не иначе чем к родным людям, ты привязан как существо подчиненное. При этом тебя наделили разумом, а разум свободен. Свобода выбора не должна ограничиваться признанием своего подчиненного положения. По учению стоиков, родиной человека будет не тот угол земли, в котором он родился и проживает, а вся ойкумена. В этом истинном государстве рабы наделены равными правами с князьями, мужчины с женщинами: в вопросе о равенстве полов стоик столь же принципиален, как и относительно равенства сословий. Обязанность также у всех одна — повиноваться истинному монарху, правящему божьим миром. Достойный гражданин считает родным домом любое место, в котором поселился, развивая в себе чувство гражданской ответственности за все мироздание.
Сказанное объясняет, как философ велит относиться и к менее существенным для школьной этики вещам — достатку, карьере, общественному положению. Условия «нормальной» в расхожем понимании жизни принадлежат к установленным разумной природой, а значит, предпочтительным. Точно так же здоровье лучше болезней, и каждый законным образом стремится его сохранять. Двигаясь предопределенным нам путем, мы должны искать лучшего положения для себя, если не причиняем этим ущерба другим мыслящим существам. Это и называется добродетелью. Мы станем домогаться должностей, денег, будем, конечно, стремиться и к телесному здоровью. Однако все перечисленное касается только нашего внешнего человека, не являясь предметом свободного выбора. Ты свободен предпочесть богатство бедности, но не свободен выбрать его, потому что выбор обстоятельств тебе недоступен: имущество, почести, здоровье — преходящи. Внутренний, свободный в своем выборе человек считает предпочтительной лишь волю божества и разумно выбирает подчинение. Если судьба решила, что ты должен обеднеть и потерять здоровье, значит для тебя хороши болезни и нищета, а не противоположные состояния. Настрой себя так, чтобы желать того, чего раньше избегал. Таким образом, телесная крепость, достаток, а тем более известность и должности, лишены какого бы то ни было значения, и одной из задач твоей духовной борьбы будет воспитание в себе полного безразличия к ним.