Лейта медленно кивает. Но молчит.
— Смотри, что вырисовывается, — сказал я, на миг приподнимая лист с записями о её статусе. — Как я понял, твой класс сосредоточен на максимальном усилении целительных чар за счёт своеобразного донорства. Целитель не просто внедряет в пациента маноконструкты, призванные исправить вред, который выявлен диагностикой, но ещё и накачивает это всё собственной жизнью. Делится ею с больным. Что наверняка особенно эффективно в тех случаях, когда тот ослаблен.
— Да. Всё верно.
— Однако у метода явно есть недостатки. Они есть всегда и у всего, вопрос в том, как их вовремя распознать… кхм, кхм. Первое, что приходит мне на ум: инфекционные заболевания. Они сами по себе есть хищная микроскопическая жизнь, которая пожирает жизнь больного, как хищник — пойманную жертву. Очевидно, что идея дать инфекции больше ресурсов для размножения — не самое лучшее, что можно придумать, и жертвенность в таком случае скорее вредна, чем полезна.
Лейта моргнула.
— Ты много знаешь о целительстве для… не специалиста. Я ещё в начале… заметила. Откуда?
— Если бы я помнил! В моей голове столько осколков знаний, в том числе совершенно диких… вот ты, например, знаешь, что у звёзд есть своего рода жизненный цикл? Что они возникают, загораются, а потом либо невероятно медленно, десятки и сотни миллиардов лет, остывают — либо вспыхивают так, что на краткое мгновение по меркам их долгой жизни, на дни и недели, в одиночку затмевают совокупный блеск миллиардов иных звёзд, и… можно сказать, умирают?
— Не-е-ет…
— А я вот знаю. И даже могу описать процесс подробнее, в деталях. Откуда? Как ко мне попало это знание? Чего и кому стоило добыть нечто настолько… глубокое и масштабное? Память молчит. Я даже не могу гарантировать, что это знание достоверно, потому что в моей голове есть и знания, достоверность которых заведомо снижена и зачастую противоречит другим знаниям. Очевидно, что величественной картине медлительной звёздной жизни, озарённой термоядерным пламенем, полностью противоречит иная картина, повествующая о том, как солнце заправляют дровами и вручную выкатывают на небо обычные люди, что даже не воины и не маги.
— При чём тут солнце?
— Так ведь солнце — тоже звезда. Просто самая близкая и яркая.
Глаза и зрачки Лейты снова расширились до предела. Если так дальше пойдёт, я могу подсесть на это чудесное зрелище…
— Про звёзды я бы послушала потом. Это… интересно, но… есть более интересный вопрос. Что ты знаешь о целителях и исцелении? Пусть даже самое недостоверное.
— Недостоверное? Ну…
Один из осколков памяти блеснул особенно ярко и яростно. Вероятно, сработала ассоциация с ещё не вполне успокоившимся в моей душе зелёным громилой, хотя — какая разница? Я мог попробовать припомнить многое: историю о ветеринаре единорогов, рассказ о враче на космической станции, небыль о похождениях боевого жреца, на всю голову ушибленного войной, или даже про некромантку, которая за две повести и две книги не подняла ни единого зомби, зато много кого вылечила… жертвуя собственные кровь и боль, кстати, прямо как…
Но. Выбор сделан, выбора больше нет.
— Знаешь, Лейта, раз уж зашла речь о недостоверном, позволь рассказать тебе сказку.
— Сказку? — изящные брови приподнимаются парой лебединых крыльев.
— Да. Длинную и причудливую сказку про целителя из древнего ордена Азаринт…
Не то чтобы выдуманные истории вообще не имели хождения по Цоккэсу. Имели. Люди и прочие разумные всегда остаются собой, так что внесистемная способность воображать, придумывать и сочинять в магическом мире никуда не исчезает. Но…
Полагаю, потенциально самые лучшие, самые талантливые, отвязные и смелые сочинители в этом мире разделили участь иных потенциальных новаторов: инженеров, художников, архитекторов, учёных, математиков, философов и всех прочих, кто мог бы поменять Цоккэс безо всякой магии. Мечты особенно заманчивы, когда недостижимы; фантазии тем ярче, чем слабее и ущемлённей тот, в чью голову они нисходят, чтобы расцвести миллионами невыразимых оттенков.
А в этом мире способность мечтать ярко, мечтать выпукло и рельефно, мечтать достоверно — каким бы противоречивым ни казалось сочетание этих слов — слишком легко конвертировалась в личную силу. Полагаю, гениальные писатели в нём обычно не выдерживают соблазна и превращаются в магов.
Пусть тоже гениальных, но…
В общем, мир, полный реальных чудес, на бриллианты выдумки оказался до обидного беден. Это я ещё во время работы перепечатником отметил.
На этом фоне уже сама завязка истории Илеи Спирс, подразумевающая перемещение не на иной материк, а в иной мир — причём оба мира, исходный и конечный, совершенно не походили на Цоккэс… о да: одно только это могло стать диким, не умещающимся в голове новаторским приёмом. А уж то, что в ином мире может быть радикально иная система развития, с другой структурой примерно всего… ещё один революционный ход. То, что один-единственный человек, достаточно жестокий к себе и щедрый к другим, способен стать достаточно сильным, чтобы менять политический рельеф целых держав просто как не самый важный побочный результат своего развития… и более того: в конечном итоге превзойти как хтонических чудищ, так и космических богов родом из других измерений…
Полагаю, шансов на то, что неискушённую душу Лейты не заворожит история целителя Азаринта, существовало примерно так ноль. Даже совершенно точно зная, что мой пересказ — выдумка, фантазия, не имеющая отношения к реальности фикция, о чём я не ленился напоминать всю следующую неделю, пока длился этот самый (весьма вольный, должен признаться) пересказ, Лейта всё равно ждала каждой новой порции, как голодный ждёт миску, полную наваристого бульона.
И когда я закончил, попросила добавки. А то!
— Не имею ничего против, — ответил я, — мне и самому приятно вспоминать всякие небылицы. Но, как сказал один мудрый человек, в грёзы нельзя насовсем убежать, краток век у забав… реальность вокруг требует заботы. И, в частности, надо вспомнить про выбор пути развития.
— Хотела бы я повторить путь Илеи… — вздохнула Лейта. — Хотя бы его начало.
— Да, было бы здорово. Но за неимением чудесных мутагенов…
— Мутагены есть. И даже чудесные.
— А вот с этого места поподробнее. О чём ты говоришь?
После чего всю следующую неделю уже Лейта «развлекала» меня сказками Венского леса… хм. То есть совершенно правдивым по большей части повествованием о том, какие ценные ништяки можно, если повезёт, налутать в Лесу Чудес с местной флоры и фауны. А также грузила азами теоретической алхимии и другими ценными сведениями, которые мы совместными интеллектуальными усилиями сводили в нечто более цельное, последовательное и упорядоченное. Ну, старались свести.
Чаще не получалось. Но тем ценнее выходили редкие успехи.
Надо заметить, обучение это оказалось обоюдно продуктивным. Ведь Лейта благодаря своей новой особенности могла не только вспоминать, но и переосмысливать известное; а я ещё и подбрасывал в топку дровишки наивных вопросов пополам с нетривиальными подходами.
Взять, например, такое прекрасно знакомое большинству Ассур явление, как смещение природы маны к живе, то бишь энергии жизни. Когда я обозвал это алхимической мутацией, Лейта в первый момент посмотрела на меня, как на младенца, не понимающего, что он лепечет… а потом ка-а-ак пояснила, почему это полнейшая глупость и бред… да так допояснялась, что итоговый вердикт, совмещённый с результатами самодиагностики, оказался ещё жёстче:
— Это что же получается? Я — тетанический магический мутант! Моя особенность Целительный Сдвиг обеспечивает меня духовным органом, подвергающим ману в резерве алхимической трансформе по нестихийному пути. И если посмотреть на меня как на монстра, то я определённо являюсь источником ингредиентов серебряного ряда ценности.
— Ничего страшного, с кем не бывает.
— Но…
— Ничего страшного, — надавил я. — Владетельные аристократы — мутанты ещё почище. Иначе с его бы они имели такую жёсткую привязку к своим чародейским оазисам?
— Так это выходит, что они своими духовными телами стабилизируют спектр маны? Как монстры?!
— Да. Процесс обоюдный: оазис задаёт «волну», его обитатели по принципу резонанса удерживают её и усиливают. Полагаю, для магических обитателей Леса Чудес и владетельных сей двусторонний процесс ничем принципиально не отличается. Все территориальные монстры в чём-то схожи.
— Ух. И ведь я это знала, но… ух!
Впрочем, свою порцию неожиданных откровений наловил и я.
— …при смешивании спектры маны могут контаминировать, но основа остаётся неизменной. Такова общепринятая спектральная теория, доказанная впервые на примере контаминатов плотных иллюзий.
— Прости. Что?
— Если интересно, могу рассказать подробнее, хотя это и не моя область. Моя — контаминаты маны нейтрального спектра и живы, а также нейтралки и спиритуалки, то есть чисто духовных гармоник.
— Очень интересно. Так что там с плотными иллюзиями?
— Ну, само сочетание «иллюзия» и «плотность» — оксюморон. Любые стабильные конструкты, что воплощены из маны любого спектра, уступают предметам из реальной материи, но иллюзорные даже на этом фоне особо эфемерны. Мана иллюзий запредельно пластична, пластичнее её разве что астральная, применяемая в наиболее тонких чарах школы прорицания — поэтому иллюзию можно развеять чуть ли не косым взглядом с капелькой сомнения, а уж любая антимагия распыляет иллюзии, просто не замечая. Это фундаментальное следствие пластичности иллюзорной маны. Но при этом всё же существуют самые настоящие плотные иллюзии. Как же так, в теории такого быть не должно!
— И с чем связана стабильность плотных иллюзий?
— С их смешанной природой, конечно. Иллюзии так пластичны, что могут имитировать даже ману иных спектров — поэтому плотная иллюзия дерева перенимает часть свойств дерева, воплощённого из древесной маны, а плотная иллюзия камня так же имитирует воплощение стихии земли. Но при этом иллюзорная имитация воплощения камня будет уступать воплощению камня, а то, в свою очередь, реальному камню. Кажется, с этим связано понятие меры реальности, но подробностей я уже не расскажу.