Освобожденный зверь с довольным ворчанием, с топотом, сотнями ног резво побежал в раскрытые ворота на улицу.
И радостью беспричинной, хмельной, звериной радостью жизни захмелели чекисты. В эту ночь невиданное увидел белый трехэтажный каменный дом с красным флагом, с красной вывеской. С часовыми у ворот и у дверей. Вышли за ворота с хохотом, с громкими криками сотрудники ГубЧК.
Срубов Председатель коллеги ГубЧК, мальчишкой забежал вперед, схватил горсть снега и снежком Ваньке Мудыне в морду.
Ванька, захлебнувшись снегом, взвизгнул:
- Я вам сейчас, товарищ Срубов, председательскую залеплю!
Мудыню поддержал мрачный Боже и слепив снежки бросили их...
...Срубову сразу в спину и в шею два белых холодных комка.
Срубов в кучу чекистов кинул ещё ком...
...и чекисты, как школьники, выскочившие на большую перемену на улицу, с визгом принялись лупиться снегом. Ком снега - ком смеха. Смех - снег. И радость неподдельная, беспричинная, хмельная, звериная радость жизни.
Срубова облепили, выбелили с головы до ног.
Попало и в лицо часовому-китайцу. Тот обиделся в взяв винтовку на руку с китайским акцентом крикнул:
- Моя неприкосновенная. Мая часовая!
Крик этот немного отрезвил чекистов. Прощались сердечно, как близкие родственники, которые помирились после серьезной размолвки.
Срубов на углу пожимал руку Кацу, смотрел на него прояснившимися, блестящими глазами:
- Да свидания, Ика. Всё хорошо, Ика. Революция - это жизнь. Да здравствует революция, Ика.
Сцена 81. Квартира Срубова. Павильон. Ночь. Зима.
Дома Срубов с аппетитом ужинал. И, вставая из-за стола, схватил печальную, черную женщину-мать, закрутился с ней по комнате.
Мать вырывалась: не знала сердиться ли ей или смеяться. Кричала, задыхалась от бешеных туров неожиданного вальса:
- Андрей, ты с ума сошел. Андрей... пусти!
Срубов смеялся:
- Всё хорошо, мамочка! Да здравствует Революция, мамочка!
Сцена 82. Кабинет Срубова. Павильон. Ночь. Зима.
Допрашиваемый посреди кабинета. Яркий свет ему в глаза. Сзади, с боков мрак. Впереди, лицом к лицу Срубов.
Допрашиваемый видит только его и двух конвоиров в границе освещенного куска пола.
Срубов работает с бумагами. На допрашиваемого никакого внимания. Не смотрит даже.
Часы на столе показывают час ночи.
Подследственный волнуется, теребит хилые, едва пробивающиеся усики. Со Срубова не спускает глаз. Ждет, что сейчас тот начнет его спрашивать. Напрасно.
Пять минут молчания. Часы на столе показывают пять минут второго.
Допрашиваемый нервничает.
Часы показывают десять минут второго.
Срубов что-то внимательно пишет.
Часы показывают пятнадцать минут второго.
Допрашиваемый расслабляется.
И вдруг как неожиданный удар голос Срубова, не поднимающего голову от бумаг:
- Ваше фамилия, имя, отчество?
И головы не поднял. Будто бы и не он. Всё бумаги перекладывает с места на место.
Допрашиваемый вздрогнул, ответил:
- Усов... Вениамин Алексеевич...
Срубов и не думает записывать. Опять занялся бумагами.
Часы показывают двадцать минут второго. И опять:
- Ваше фамилия, имя, отчество?
Допрашиваемый растерялся. Он рассчитывал совсем на другой уже вопрос. Запнувшись, ответил:
- Усов Вениамин Алексеевич.
Опять пауза. Срубов разрывает какой-то конверт.
Часы показывают половину второго.
И опять вопрос Срубова:
- Ваше фамилия, имя, отчество?
Это уже как удар молота. Допрашиваемый обескуражен.
А Срубов делает вид, что ничего не замечает.
Допрашиваемый слегка с раздражением:
- Усов же... Вениамин Алексеевич.
Еще пауза.
Часы показывают тридцать пять минут второго.
И снова вопрос:
- Ваше фамилия, имя, отчество?
Допрашиваемый обессилен, раскис. Не может собраться с мыслями. Сидит на табуретке без спинки. От стен далеко. Не к чему прислониться. И это свет в глаза. Винтовки конвойных.
Срубов наконец поднимает голову. Давит тяжелым взглядом. Вопросов больше не задает. Сам рассказывает:
- Усиевич Вениамин Залманович, 1899 года рождения, уроженец города Витебска, выкрест. Происхождение буржуазное. В 1916 году закончил 1-ю городскую гимназию. В тот же год поступил в Алексеевское военное училище в Москве, откуда выпустился в 1917 году прапорщиком в пехоту. На фронтах империалистической не был. В декабре семнадцатого бежал из Москвы на Урал, дезертировал. В 1919 году примкнул к Колчаку. Командовал взводом и ротой.Имеет от Колчака орден и повышение в чине за уничтожение складов продовольствия при отступлении белых из Уфы.
Срубов говорит уверенно, как по послужному листу читает.
Допрашиваемый молчит. От неожиданности даже головой кивает, подтверждая. Он в руках у Срубова....
а тот продолжает методично:
- Также при отступлении с Урала и в Сибири под руководством полковника Крутаева участвовал в порках, истязаниях красноармейцев и крестьян, в поджогах сел и деревень... Подпишите протокол.
Усиевич безвольно подходит к столу и, взяв из рук Срубова чистенькую ручку из слоновой кости, не читая, подписывает протокол.
Срубов прячет бумагу в портфель. Небрежно бросает:
- Следующего...
А об этом ни слова. Что был тут Усиевич, что нет.
Усиевич отходит пару шагов от стола и тут до него доходит, что он сам себе, только что, подписал смертный приговор. Резко обернулся, сделал шаг навстречу Срубову, и вдруг неожиданно ломает руки, падает на колени и в истерике кричит:
- Умоляю, пощадите! Я буду вашим агентом! Я вам всех выдам!
Срубов - конвоирам:
- Оглохли... Я сказал - следующего.
Конвойные, волоча ноги, вытаскивают Усиевича из кабинета, а тот все кричит:
- Я же всех выдам! Я - полезный! А-а-а-а-а!!!
Следующий капитан-артиллерист. Открытое малороссийское лицо, прямой уверенный взгляд.
Срубов сразу заговорил:
- Долго у белых служили?
Капитан:
- С самого начала.
Срубов:
- Артиллерист?
Капитан:
- Артиллерист.
Срубов:
- Вы под Ахлабиным, случайно, не участвовали в бою?
Капитан:
- Как же, был.
Срубов:
- Так это ваша батарея возле деревни в лесу стояла?
Капитан усмехнулся:
- Моя.
Срубов засмеялся:
- Ха-ха-ха-ха...
И расстегивает френч, нижнюю рубаху.
Капитан удивлен, но сдержан.
Срубов хохоча оголяет правое плечо:
- Смотрите, вот вы мне как залепили...
На плече три розовых глубоких рубца. Плечо ссохшееся.
Срубов:
- Я под Ахлабиным ранен шрапнелью. Тогда комиссаром полка был.
Капитану вдруг стало не по себе, волнуется. Крутит длинные усы. Смотрит в пол. Хорошего не ждет.
А Срубов ему совсем как старому знакомому:
- Ничего. Это же в открытом бою.
И подписав постановление об освобождении, протянул.
- Вы свободны.
Расставаясь обменялись долгими человеческими взглядами.
Оставшись один Срубов закурил. Улыбнулся и на память записал в карманный блокнот: “Капитан Мусиенко”.
Из соседней комнаты послышалась возня. Заглушенный женский крик. Срубов прислушался. Снова крик, который жмут обручи пальцев. Крик в щели между пальцев рук.
Сцена 83. Коридор ГубЧК. Ночь.
Срубов в коридоре. Дверь его кабинета нараспашку. Из неё в коридор яркий свет в коридор.
Срубов метнулся к соседней двери. На ней табличка:
ДЕЖУРНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
Дернул - заперто.
Постучал - руке больно.
Застучал револьвером:
- Товарищ Иванов! Откройте, взломаю!
Не то взломал, не то Иванов сам открыл.
Сцена 84. Кабинет дежурного следователя. Павильон. Ночь.
Черный турецкий диван. На нем подследственная Новодомская. Белые голые ноги.
Белые клочки кружев.
Белое несвежее белье.
И лицо... Уже обморок.
А Иванов, весь красный, мокро потный.
Френч и брюки расстегнуты. Из под них нательная рубаха белая кричит.
Сцена 85. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.
Арестованный Иванов без ремней и оружия и Новодомская в кабинете Срубова. У левой стены рядом в креслах. Оба бледные. Глаза большие черные.
У правой стены, на диване и стульях ответственные работники ГубЧК. Френчи, гимнастерки защитные, кожаные куртки, брюки разноцветные и черные и красные и зеленые. Курили все. За дымом лица серые, смутные.
Срубов посередине за столом. В руке большой толстый карандаш. Говорил и чиркал:
- Отчего не изнасиловать, если её всё равно расстреляют? Какой соблазн для райской душонки.
Новодомской нехорошо. Стыдно. Холодные кожаные ручки кресла сжала своими руками.
Срубов говорит и чиркает:
- Позволено стрелять - позволено и насиловать?Всё позволено? И если каждый Иванов..., - взглянул направо и налево.
Молчали все. Посасывали серые папироски, трубки, самокрутки. Никто не возражал.
Срубов продолжает:
- Нет не всё позволено. Позволено только то, что позволено...
Сломал карандаш. С силой бросил на стол. Вскочил. Выпятил лохматую бороду:
- Иначе не Революция, а поповщина. Не террор, пакостниченье...
Опять взял карандаш:
- Революция - это не то, что моя левая нога захочет. Революция...
Опять попытался чиркнуть сломанным карандашом, но повертел и бросил на стол:
- Во первых...
Медленно, с расстановкой произнес:
- Орга-ни-зо-ва-нность!
Помолчал:
- Во-вторых...
Взял карандаш и стукнул им по столу:
- Пла-но-мер-ность! В третьих ...
Попытался опять чиркнуть, порвал бумагу
- Рас-с-чет!
Вышел из за стола. Пошел по кабинету. Бородой направо, бородой налево. Жмет к стенам: