— Это почему же? — удивился Кулагин.
— Понимаешь… — и Петр замялся.
— Понимаю, не густо. Но если надо, организуем встречу со Струком, чтобы, как говорится, лицом к лицу…
— Чего?! С этой сволочью?
— Да ладно тебе. Не комплексуй, делов-то. Я их подлые рожи вижу каждый день — и ничего.
— Одно — видеть, а другое — жить.
— Не заморочивайся. Человек ко всему привыкает.
— Легко сказать. А если сорвусь? Задание насмарку.
— Перестань! Лучше тебя его никто не выполнит.
— И все-таки как представлю, что с гадами жить и из одной миски хлебать, так колотить начинает, — продолжал терзаться Петр.
— Зря себя накручиваешь, смотри на это проще.
— Стараюсь, ни черта не получается. Башка скоро расколется.
— Ты вот что, — Кулагин понизил голос, — лучше подумай о Зинаиде, ведь мается бедная баба.
— Что-о?
— А чего я такого сказал? Все при ней. А попка? Как орех, так и просится на грех.
— Да иди ты! — вспыхнул Петр.
— Все-все, ухожу, а ты присмотрись; глядишь, голове легче станет, — хмыкнул Кулагин и вышел в горницу.
В сенях еще какое-то время звучали голоса, затем скрипнула петлями входная дверь, и в доме воцарилась тишина. Петр проводил взглядом мелькнувшую за окном внушительную фигуру Кулагина и посмотрел на папку. В нем проснулось любопытство.
Рука потянулась к папке, и под пальцами зашелестели протоколы допросов гитлеровских агентов, захваченных особистами, схемы расположения зданий и сооружений аб-вергруппы-102 в городе Славянске. На глаза попались листы со знакомым почерком Струка — и кровь прихлынула к лицу Петра. Перед ним, как наяву, возникла с поразительной точностью картина боя у моста…
Отряд, зажатый между дорогой и рекой, попытался вырваться из кольца. Но гитлеровцы подтянули минометную батарею, интенсивным огнем накрыли отряд и отсекли отход к лесу. Спасение было только за рекой. Те, кто уцелел, решились на отчаянный шаг — прорываться к мосту. Петр поднял бойцов в атаку. Смяв первую цепь гитлеровцев, они вырвались на мост. Впереди, в десятке метров, начинался спасительный берег, и тут с обеих сторон обрушился кинжальный огонь пулеметов. Западня, устроенная Струком, захлопнулась. После этого гитлеровцы бросили в бой полицаев.
Пьяная орава в черных бушлатах, сотрясая воздух отборным матом, высыпала из перелеска и устроила безжалостную охоту на измотанных боем и голодом красноармейцев. Они, израсходовав все патроны и гранаты, не собирались сдаваться и бросились в рукопашную. Клубок человеческих тел, изрыгающий проклятья и стоны, скатился в болото. Зловонная жижа отбирала последние силы у раненых и слабых. На другой берег вместе с Петром выбрались всего девять человек.
Все это и истязания, которым подверглись попавшие в плен красноармейцы, излагал Струк в своих показаниях. У Петра уже не оставалось сил читать дальше. Он швырнул на стол эти, казалось, сочащиеся кровью его бойцов листки и заметался по комнате. В нем все клокотало от ненависти к предателю. Отбросив штору в сторону, он закричал:
— Зина, самогону!
Голос, а больше его вид напугали ее. Всплеснув руками, она вскрикнула:
— Божечка, та шож случилось? Петро, на тебе лица нэма!
— Самогон! Самогон давай! — твердил он и молотил кружкой по столу.
— Щас-щас, — запинаясь, повторяла она, трясущимися руками достала из кладовки бутыль и плеснула в кружку.
— Себе тоже! — потребовал Петр.
— Лью… лью. Только успокойся, милок.
Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном; самогон плескался и на стол, и на руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о товарищах, погибших, замученных в застенках гитлеровцев, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами; калейдоскоп лиц живых и мертвых товарищей стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку — он провалился в нее.
Очнулся Петр от боли — спазмы перехватили горло — и открыл глаза. Полоска света, сочившегося через неплотно задернутую штору, упала на лицо — это Зинаида спозаранку растопила печку и разогревала мешанку для теленка. Тряхнув головой, он на нетвердых ногах вышел в горницу. Его вид вызвал тяжелый вздох у Зинаиды. Отложив кочергу в сторону, она захлопотала вокруг Петра.
— Выпей рассольчика, Петро Иваныч. Выпей, сразу полегчает.
Петр пил-пил, пока не прошла сухость в горле и дрожь в пальцах, а затем возвратился к себе в комнату. Отлежавшись, принялся приводить себя в порядок: побрился до синевы, поменял подворотничок на гимнастерке и после завтрака полный решимости направился в особый отдел.
Дежурный — им оказался Семенов — без задержек проводил его в кабинет Рязанцева. Тот, несмотря на ночную поездку к линии фронта, был, как всегда, подтянут и, крепко пожав руку, предложил:
— Проходи, Петр Иванович, садись. Почаевничаем.
— Спасибо, Павел Андреевич, я позавтракал, — отказался Петр.
— Присаживайся, присаживайся. По тебе вижу, разговор предстоит серьезный.
Петр промолчал, присел на табурет, положил на стол папку и замялся, не зная, с чего начать. Рязанцев пододвинул папку к себе и, стрельнув в него испытующим взглядом, спросил:
— Изучил?
— Лучше бы не читал. До сих пор тот бой у моста стоит перед глазами.
— Да-а, попали вы в мясорубку, — посочувствовал Рязанцев.
— Не то слово.
— А все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы…
— Павел Андреевич, я не пацан. Я все понимаю, — перебил его Петр и, потупив взгляд, сказал: — Извините за вчерашнее, вел себя как последняя…
— Перестань!
— Обещаю, заднего хода не будет. Я пойду на задание.
— Другого ответа я от тебя не ожидал, — в голосе Рязанцева зазвучали теплые нотки, и суровые складки, залегшие у губ, разгладилась.
Он деловито зашелестел документами, нашел лист со списком сотрудников абвергруппы-102, с данными, которые удалось собрать контрразведчикам, и, потрясая документами в воздухе, спросил:
— Что скажешь об этом зверинце?
— Клейма негде ставить. Ненавижу! Попадись мне, убил бы на месте! — глаза Петра гневно сверкнули.
— А вот это для разведчика уже плохо. Ненависть — плохой советчик. Запрячь ее подальше.
— Как? Понимать — понимаю, а сделать… — Петр развел руками.
— Надо, Петр Иванович. Абверовцы — они, как те собаки, которые чужака за версту чуют.
— Ну вот, а мне с ними в одной стае бегать, да еще подвывать. На этом и боюсь сорваться.
— С таким настроем — да, но… — Рязанцев задумался, а затем огорошил: — Помнишь, в сороковом тебя вызывали в особый отдел по недостаче на складе ГСМ? — и, не услышав ответа, спросил: — Что тогда было на душе?
Петр помрачнел и глухо сказал:
— Не хочу даже вспоминать.
— А все-таки?
— Честно?
— Конечно!
— Я бы таких, как Рохлис, и близко к органам не подпускал.
— Всяко бывает. Как говорится, в семье не без урода. Но дело не в нем, а в тебе. Так все-таки, что думал? — возвратился к своему вопросу Рязанцев.
Петр замялся.
— Ну, говори, говори, дело-то прошлое, — мягко, но настойчиво подталкивал к ответу Рязанцев.
— Враги пробрались в советскую власть, чтобы веру в нее в народе подорвать.
— Та-а-к, с врагами понятно. А как с властью?
— В каком смысле?
— В прямом. Что о ней думал?
— Э-э… — Петр не знал, что сказать.
— Наверно, обида была? Ты ей верно служил, а она тебя — под трибунал?
— Не, Павел Андреевич, я ее с Рохлисом не путал.
— Оставь его в покое. Если думаешь, я старое решил ворошить, то ошибаешься.
— Павел Андреевич, о чем вы? У меня этого и в мыслях нет. Вы меня, можно сказать, с того света вытащили. Я вам по гроб обязан! Я…
— Перестань! Речь не обо мне, а о том, как тебе выполнить задание и живым вернуться. А для это надо с одним важным вопросом разобраться.
— Каким?
— Скажу. Но сначала ответь: как ты относишься, нет, не к Рохлису — с ним все понятно, а в целом к органам?
— Ну-у, как и все.
— Это не ответ. Боялся? Ненавидел? Ну уж точно, не любил? — продолжал допытываться Рязанцев.
Петр смешался и, опустив глаза, невнятно пробормотал:
— А за что вас любить. Я…
— Давай-давай, дальше.
— По правде говоря, ничего хорошего я от вас не видел. Не успело заглохнуть дело по ГСМ, так меня с другого конца зацепили. Бойцы на складе языками чесали, а опер им антисоветскую агитацию начал шить. Я уж не говорю про Макеева. Этот меня с ходу в шпионы записал! Если бы не вы, то червей бы уже кормил.
— Выходит, тебе не за что нас любить? — заключил Рязанцев и следующей фразой снова поставил Петра в тупик: — А уж ненавидеть нас и советскую власть причин было более чем достаточно.
— Ка-ак? Вы что!
— Вот тебе и решение проблемы с абвером.
— То есть… — Петр осекся.
В следующее мгновение, просветлев лицом, воскликнул:
— Павел Андреевич, я все понял! На этом строить легенду?
— Совершенно верно! Ничего не надо накручивать, только боком выйдет. Идти от жизни.
— А если сюда еще Макеева приплести, то точно поверят.
— Плети-плети. И не стесняйся костерить нас, на чем свет стоит, — с улыбкой произнес Рязанцев и предложил: — А теперь чайком побалуемся.
В тот день к обсуждению операции они больше не возвращались. Рязанцев дал Петру время отдохнуть и как следует осмыслить ситуацию. Но гибкий и изобретательный ум разведчика не знал покоя: утром он предложил Рязанцеву легенду внедрения в абвер. Опытному контрразведчику в ней почти ничего не пришлось исправлять. В оставшееся до заброски время Петр с Кулагиным занялись изучением маршрута выхода в расположение гитлеровцев и доработкой способов связи.
12 января Рязанцев доложил в особый отдел фронта о готовности зафронтового агента Гальченко к участию в операции «ЗЮД» и уже вечером получил разрешение на ее проведение.
В ночь с 14 на 15 января Петр под видом дезертира-перебежчика перешел линию фронта. Его появление в блиндаже гитлеровцев вызвало переполох. Мордастый фельдфебель схватился за автомат, остальные застыли свечками и таращились, как на страшное привидение, на обросшего густой щетиной, а от того имевшего еще более зловещий вид, русского старшего лейтенанта.