Труба вывела Петра на склон оврага. Он выглянул наружу. Прислушался. Звук моторов отдалялся все дальше вправо — мотоциклисты потеряли его след.
Петр соскользнул вниз, но не успел перевести дыхания, как над головой раздались гортанные команды. Ринулся искать спасения в садах. Ветки хлестали по лицу, но он не чувствовал боли и бежал до тех пор, пока его не оставили силы. Рухнув пластом на землю, долго пролежал без движения. Горячее дыхание на щеке заставило его встрепенуться. Над ним склонилась собачья морда. Тихо поскуливая, раненый пес заглядывал ему в глаза.
«Бедолага, ты-то за что мучаешься? — рука Петра легла на холку пса, тот жалобно заскулил. — Да, попали мы с тобой в оборот. Что делать? Пробиваться к своим? Или возвращаться в абвер и выполнять задание? А если Погребинский с Чумаченко у фрицев? Тогда конец. Так уж и конец? Чумаченко не выдаст — ему деваться некуда. А Погребинский? Этот может. Боишься? Нет! Так в чем дело?.. Значит, в абвер», — Петр с трудом поднялся с земли и направился к большаку.
Над дорогой стоял столб пыли: колонны гитлеровцев двигались непрерывным потоком. Вся эта армада стремилась на восток, в сторону города Изюма. Оттуда доносились раскаты артиллерийской канонады; там последние защитники, несмотря на отчаянное положение, продолжали сопротивляться. В этом огненном котле остались Селивановский, Рязанцев и Ильин. При мысли о них страдальческая гримаса исказила лицо Петра. Всем своим существом он рвался к ним, но разум говорил другое — ты нужен в абвере!
Петр шагнул из кустов на обочину дороги: надо было найти абвер группу-102.
На дороге появилась очередная колонна гитлеровцев. В ее арьергарде катили мотоциклисты. Увидев Петра, головная машина свернула и остановилась в нескольких метрах от него. Пулеметчик угрожающе повел стволом пулемета. Мотоциклист стащил с глаз запылившиеся очки и пустым взглядом уставился на Петра. За последние сутки перед ним прошли сотни деморализованных, раздавленных безжалостным катком войны красноармейцев и командиров. Сплюнув под ноги Петра, он махнул рукой пулеметчику, и тот потянулся к пулемету.
— Я свой! Абвер! У меня важная информация! — крикнул Петр.
Пулеметчик снял палец с пускового крючка, и ствол клюнул вниз. В оловянных глазах водителя появился интерес.
— Мне надо срочно в Константиновку! — наседал Петр.
— О! Nein! Nein!.. Изюм! — мотоциклист развернул свой «харлей» и поехал к колонне.
Петр проводил его ненавидящим взглядом и побрел навстречу бронированной своре. Поблескивая свежей краской, танки и самоходки стремительно двигались к фронту. Клубы пыли снова окутали дорогу. Рев мощных двигателей и лязг гусениц оглушили Петра. В последний момент он услышал за спиной резкий скрип тормозов и отскочил в сторону. В сумерках, окутавших дорогу, что-либо рассмотреть было невозможно. Колонна прошла, пыль осела, и Петр не поверил собственным глазам: из кабины «мерседеса» на него таращился Мартин Рудель.
— Петренко, ты? Вот так встреча! — поразился он.
Петр только развел руками.
— Давай сюда, — позвал Рудель.
Отряхнув пыль, Петр забрался на заднее сиденье. Несколько минут они ехали молча. Рудель, дав ему прийти в себя, пойнтер есовался:
— Как ты?
— Слава богу, жив, герр оберлейтенант. Только внутри все горит. Попить бы, — попросил Петр.
Рудель достал фляжку. Вода отдавала запахом хлорки, но Петр не ощущал этого и жадными глотками опустошил все до дна. Сухость, дравшая горло, прошла. Он прикрыл глаза и в изнеможении отвалился на спинку сиденья.
— Что с Чумаченко и Погребинским? — как из подземелья донесся до него голос Руделя.
Петр встрепенулся, бросил взгляд на зеркало и, не увидев на его лице отражения какого-либо подвоха, ответил:
— Не знаю. Там сейчас такое творится… Наверно, погибли.
— Возможно. После семнадцатого они больше на связь не выходили, — согласился Рудель.
— Жаль, с ними можно было работать, — посетовал Петр.
— Ничего, найдем новых. Вон их сколько, — Рудель кивнул на обочину.
По ней брела колонна советских военнопленных. У Петра от жалости сжалось сердце и перед глазами ожили кошмары лета сорок первого: кровавое месиво из человеческой плоти, тысячные толпы истерзанных и деморализованных красноармейцев, которых, как скот, гнали на пересылки. А Рудель продолжал разглагольствовать. В душе Петра нарастало жгучее желание вцепиться ему в глотку. С трудом сдерживая себя, он вынужден был поддакивать. Не найдя в нем активного собеседника, Рудель смолк и до самой Константиновки они обменялись всего лишь парой фраз.
За неделю, что Петр отсутствовал в группе, внешне ничего не изменилось. Но атмосфера стала другой. Ее сотрудники пребывали в приподнятом настроении: фронт стремительно двигался на восток, и все сидели на чемоданах.
Этот настрой передался чопорному аккуратисту Гопф-Гойеру. Несмотря на замызганный вид Петра, он принял его сразу, но не стал допекать вопросами. В них отпала необходимость. То, что не доделали агенты абвера, довершил вермахт — ударная группировка Юго-Западного фронта перестала существовать. И теперь в голове Гопф-Гойера рождались новые дерзкие замыслы: создание мощной агентурной сети на Кубани и под Сталинградом. Не последнее место в них он отводил опытному и надежному агенту Петренко. Завершая с ним разговор, Гопф-Гойер сделал многозначительный намек. Что он имел в виду, Петр узнал на следующий день.
Сразу после завтрака дежурный по группе объявил общее построение для постоянного состава. Выйдя из столовой, сытая и благодушно настроенная толпа направилась к плацу. Петр собрался идти в общежитие, но его остановил Самутин:
— Петренко, ты тоже на построение.
— Я? Но я ж не постоянный состав? — удивился Петр.
— Райхдихт приказал.
— Он? А зачем?
— У него спроси, — буркнул Самутин, и в его глазах вспыхнул ревнивый огонек.
Теряясь в догадках, Петр направился к плацу. Там шло построение офицеров и инструкторов, и он занял место на левом фланге. Отрывистая команда дежурного по группе положила конец разговорам и заставила застыть строй. На крыльце штаба появился Гопф-Гойер. Он строгим взглядом прошелся по лицам, задержался на Петре и объявил:
— Господа офицеры! Господа инструкторы! Сегодня для одного из нас наступил счастливый день! — и после короткой паузы приказал: — Господин Петренко, выйти из строя!
Петр качнулся вперед, а затем, отчеканив три шага, замер по стойке «смирно». Гопф-Гойер сошел с крыльца, стал рядом и продолжил речь:
— Господа, перед вами находится мужественный борец с большевизмом! Господин Петренко дважды с риском для жизни выполнил задания и добыл ценную информацию. О вашей работе, господин Петренко, нужно рассказывать всем агентам, и это для них будет поучительно. Если бы все были такие, как вы, то мы бы давно покончили с большевиками. Господа, это пример достойного служения великой Германии и ее фюреру!
— Хайль Гитлер! — рявкнул Петр.
— Хайль! — вальяжно произнес Гопф-Гойер и довел приказ по группе: — Господин Петренко, вы назначаетесь на должность старшего инструктора. Желаю успеха.
— Служу великой Германии и ее фюреру! Я вас не подведу, герр подполковник! — заверил Петр.
— Я на это рассчитываю. Сегодня, господин Петренко, вы можете отдохнуть, а завтра — за работу. Господин Самутин, даю вам три дня, чтобы ввести его в строй! — распорядился Гопф-Гойер.
— Есть, господин подполковник, — без особого энтузиазма ответил тот.
— По рабочим местам, господа! — приказал Гопф-Гойер.
— Разойдись! — последовала команда дежурного по роте. Строй распался. К Петру подошли Райхдихт с Руделем и поздравили с назначением. К ним, помявшись, присоединился и Самутин. На скуксившейся физиономии бывшего заплечных дел петлюровского подполковника не было заметно следов радости по поводу назначения к нему попавшего в разряд любимчика начальников быстрорастущего инструктора.
Но это особенно не опечалило Петра; в душе он ликовал. Назначение на исключительно важный участок работы, связанный с подготовкой документов прикрытия на агентуру, открывало перед ним широчайшие возможности. Он получил доступ к святая святых в любой разведке. О такой удаче вряд ли могли мечтать Рязанцев и Ильин.
В тот же день Петр, демонстрируя служебное рвение, отказался от увольнения и сразу приступил к работе.
Состояние дел у Самутина находилось на самом высоком уровне. Души предателей были разложены по разным сейфам и полкам. Картотека на особо мерзких негодяев хранилась в отдельной ячейке, к которой имели доступ, помимо Самутина, только Гопф-Гойер, Райхдихт и Рудель.
Эту тайную бухгалтерию Петр изучил досконально за четыре дня, но доступа к особому архиву абвергруппы так и не получил. Но и то, чем он уже располагал, представляло несомненный интерес для советской контрразведки. А это — подлинные и вымышленные имена и фамилии агентов абвера, их задания и места заброски. Надеясь, что рано или поздно придет связник, Петр стал накапливать эти сведения и складывать в тайник.
Шло время, а на связь никто не выходил. Рязанцев и Макеев были мертвы, а те из работников особого отдела, которые выжили и имели отношение к операции «зюд», полагали, что зафронтовой агент Гальченко давно погиб. Петр остался один на один с врагом. Его ожиданию, что рядом появится надежный помощник, не суждено было сбыться.
Знойное лето сорок второго года обернулось чудовищной катастрофой для советских войск на Южном и Юго-Западном фронтах. Отчаянные попытки Ставки Верховного главнокомандования спасти положение не дали результата. В знойных Донских степях части Красной армии, оставшись без воздушного прикрытия, становились легкой добычей для фашистской авиации. На земле бронетанковые и моторизованные части вермахта, как мельничные жернова, перемалывали остатки истрепанных в непрерывных боях 51-й и 64-й армий.
Фронт все дальше откатывался на восток, к Сталинграду. Вслед за ним продвигались разведывательно-диверсионные подразделения абвера. Новым местом дислокации абвергруп-пы-102 стал Ростов-на-Дону. Там, на улице Первая Баррикадная, разместился ее штаб. Несколько дней ушло на обустройство, а затем школа шпионов заработала на полную мощь. Чуть ли не каждую неделю группы агентов забрасывались в тыл советских войск, чтобы шпионить, взрывать мосты и из-за угла убивать командиров.