— Я с себя вины не снимаю. Но хочу напомнить: это вы, господин Райхдихт, отвечали за его оперативную проверку и потому…
— Че-го-о? Ты мне своего выкормыша не подсовывай! Я тебя… — взорвался Райхдихт.
— Прекрати, Ганс! Сейчас не до того, — остановил его Гопф-Гойер и распорядился: — Самутин, через час представить мне полный список агентов, прошедших через руки Петренко! Полный! Вам ясно?
— Так точно, господин подполковник! — заверил тот и застыл свечкой.
— Ну, так что стоите? Идите и выполняйте! — рыкнул Гопф-Гойер.
Самутин метнулся к двери и мышью выскользнул в коридор. Гитлеровцы остались одни. Они хорошо отдавали себе отчет — семь или девять агентов, ставших жертвами Петренко, для Гемприха и в Берлине принципиального значения, по большому счету, не имели. Абвер ежедневно терял десятки агентов — такова была неумолимая логика тайной войны с русскими. Проблема заключалась в другом — Петренко стал первым советским агентом, которому удалось проникнуть в кадровый состав абвера.
«Первый!» — на скулах Гопф-Гойера заиграли желваки, а пальцы сжались в кулаки. Он представлял себе, как на служебном совещании Гемприх станет разносить его в пух и прах. Его, ветерана разведки, работавшего под началом самого аса тайных операций Вальтера Николаи, будут втаптывать в грязь на глазах выскочек — бывших лавочников, у которых ум и профессиональный опыт заменяли партийный билет наци. Все еще надеясь найти выход из ситуации, Гопф-Гойер тянул с докладом до последнего. Пробежавшись взглядом по понурым лицам подчиненных, он, избегая смотреть им в глаза, мрачно произнес:
— Господа, надеюсь, вам не надо объяснять, что на карту поставлена репутация нашей группы и честь каждого из нас?
— А если в Запорожье ситуацию раздуют? Нам не позавидуешь, — констатировал Рудель.
— Поэтому, господа, надо думать, как выйти из нее с минимальными потерями, — осторожно намекнул Гопф-Гойер. — Но каким образом?
Райхдихт понял этот прозрачный намек:
— Это уже зависит от того, как перед Гемприхом и Берлином повернуть дело с Петренко.
Гопф-Гойер оживился — заместители, похоже, дули с ним в одну дуду — и, приободрившись, заявил:
— Я надеюсь на вас, Ганс! Выбейте из мерзавца все, что можно, а там посмотрим.
— Постараюсь, господин подполковник.
— Очень старайтесь, Ганс! Очень!
— Не лишнее потрясти и Самутина. С этими русскими не знаешь, в какой момент они подложат свинью, — вспомнил о нем Рудель.
— С ним — потом, сейчас надо решать проблему с Петренко, — не стал дальше углубляться в опасную тему Гопф-Гойер и на том закончил совещание: — Всем за дело, господа! Время не ждет, оно работает против нас.
Покинув кабинет, Рудель отправился в учебный корпус, чтобы привести в чувство инструкторов с курсантами и возобновить занятия. Райхдихт остался в штабе и засел за досье на Петренко — доносы осведомителей, записи прослушки, надеясь найти в них то, что позволит сломать агента большевиков.
Сам же Петр томился в неизвестности. Но не столько неизвестность, сколько жажда и невыносимый смрад в камере изводили его. Попытки получить у часовых глоток воды наталкивались на угрозы. К муке душевной добавилась телесная. Каждый вздох отзывался в пересохшем горле болезненными спазмами. Вскоре от нехватки воздуха он начал задыхаться и, ища спасение, снял рубашку, майку и брюки. Это не облегчило страданий. Усилившийся в камере смрад мутил сознание и вызывал приступы тошноты. Его взгляд метался по каменному мешку в поисках отдушины. Между рамой и стеной светлой полоской прорезался просвет. Петр прильнул к щели. Слабый сквозняк живительной свежестью обдал губы, и тут за спиной громыхнула «кормушка».
— Ты што делаешь, гад?! — рявкнул часовой.
— Слепой, что ли? — просипел Петр.
— А ну, портки одень! — потребовал часовой.
— Не нукай, я не жеребец.
— Хуже, ты — сука конченая.
— Кто из нас сука, еще разберутся.
— Че-го-о? — опешил часовой.
— Так ты еще и глухой.
— Молчать, сволочь! Щас соплями захлебнешься!
— Не пугай — пуганый. Выйду, сам будешь глотать.
— Выйдешь, выйдешь… ногами вперед.
— Это мы еще посмотрим, — и Петр дернулся к двери.
Часовой шарахнулся в сторону, захлопнул «кормушку», и из коридора понеслись вопли:
— Гад краснопузый! Сука недобитая!
Вопли внезапно оборвались. В наступившей тишине послышался топот. Петр напрягся. Лязгнул засов. Дверь распахнулась. На пороге возник комендант.
От ударившей в лицо струи смрада губы коменданта искривила брезгливая гримаса. Прикрыв нос платком, он промычал:
— Что, сволочь, уже на тот свет собрался?
— Мне и на этом неплохо, — буркнул Петр.
— Поговори мне! Собирайся, пошли! — прикрикнул комендант.
Петр оделся, вышел из камеры и вопросительно посмотрел на него.
— Вперед! И не дури, — предупредил комендант.
— Я себе не враг, — успокоил его Петр и, чтобы узнать, к чему готовиться, спросил: — А что, цирк еще не закончился?
— Только начинается, — с ухмылкой ответил комендант и подтолкнул в спину стволом пистолета.
Поднялись на второй этаж и прошли в душевую. Там уже находился Райхдихт. Его мрачная физиономия и сама обстановки ничего хорошего не сулили. Петр не дал слабины и продолжил игру:
— Герр оберлейтенант, старший инструктор Петренко по вашему приказанию прибыл!
Гитлеровец не ответил, обошел вокруг Петра и, покачиваясь с носка на пятку, зловеще прошипел:
— Тварь ты, а не инструктор!
— Это ошибка, герр оберлейтенант, — не сдавался Петр.
— Мы потеряли трех агентов! И ты, падаль, называешь это ошибкой? — наливался злобой Райхдихт.
— Я не виноват. Я…
Петр поперхнулся. Сокрушительный удар в живот отбросил его к стене. Дыхание перехватило, из глаз брызнули искры. Он сполз на пол, и над ним, покачиваясь, нависли две физиономии. Они что-то кричали, но их голоса тонули в звоне, стоявшем в ушах. В чувство Петра привел ушат воды. Он тряхнул головой и попытался подняться, но поскользнулся и распластался на полу.
— Встать! — рявкнул Райхдихт.
Опираясь о стену, Петр приподнялся на непослушных ногах и немигающим взглядом уставился на своего мучителя. Тот угрожающе надвинулся на него.
— Говори, кто тебя к нам заслал? Кто?
— Никто. Я сам. Самутин мне…
— Хватит врать! Кто тебя заслал? — сорвался на крик Райхдихт.
— Это чудовищная ошибка, герр оберлейтенант. Это ошибка. Я…
Райхдихт обрушил на Петра град ударов. Пытаясь защититься, Петр прикрывал руками живот и голову, но сапоги пробивали эту ненадежную защиту, и вскоре он потерял сознание.
Вернула его к жизни струя воды, хлеставшая в лицо. Судорожно сглотнув попавшую в рот воду, он с трудом открыл глаза. Райхдихт подался к нему и, тыча в лицо красноармейской книжкой, заорал:
— А это что такое? Кто тебе приказал делать липу?
— Я делал по образцу. Я все делал по образцу, — еле шевелил языком Петр.
Остервенев от его упрямства, Райхдихт продолжил пытку, но на этот раз перестарался. Петр надолго потерял сознание, а когда оно возвратилось, то был не в силах что-либо сказать. Райхдихт прекратил допрос, и истерзанное тело Петра конвой оттащил в камеру.
Очнулся он от запаха нашатыря, шибанувшего в нос. Веки, будто налившиеся свинцом, медленно поднялись. Перед ним, как сквозь туман, проступили три физиономии. Они дергались и корчили рожи. Луч солнца упал на них — то были инструкторы Роман Лысый, Трофим Шевченко и комендант. Взгляд Петра остановился на коменданте. Тело, откликнувшись на боль, судорожно дернулось.
— Живучий.
— Кажись, оклемался.
— Главное, шо б кости, та потроха булы целы, а мясо нарастет, — как из подземелья до Петра доносились их голоса.
Затем чьи-то руки приподняли голову, влажная тряпка коснулась щеки, смахнула с запекшихся губ сукровицу, и в нем с прежней силой проснулась жажда. Он с трудом произнес:
— Пи-и-ть.
И чудо — мучители сжалились! Холодная струйка воды пролилась на нос и скатилась в рот. Петр жадными глотками пил и не мог напиться.
— Хорош, Рома, а то лопнет, — комендант остановил Лысого и спросил: — Петренко, двигаться можешь?
Петр сделал попытку подняться, но руки и ноги отказывались повиноваться, а от острой боли в животе потемнело в глазах.
— Не дергайся, — буркнул комендант. — Рома, Трофим, тащите носилки.
Они принесли носилки, переложили на них Петра и отнесли его в душевую. Райхдихта в ней не оказалось. Его отсутствие и суета коменданта наводили Петра на мысль — положение не безнадежно. Подтверждением тому являлось поведение Лысого и Шевченко. Они старательно хлопотали над ним, приводя в божеский вид и, не стесняясь в выражениях, костерили мудака Замуту, поставившего всех раком. Петр догадался: в расследовании произошел резкий поворот, какой именно — узнал на следующий день.
После развода курсантов по местам занятия к нему в комнату пришел Рудель с объемистым свертком. В нем находились бутылка коньяка, отменный продуктовый набор и конверт с 200 марками. От своего имени и имени Гопф-Гойера он принес Петру извинения за досадную ошибку, вкравшуюся в образец красноармейской книжки. Виновником оказался Самутин, но ему повезло — Гопф-Гойер не стал выносить сор из избы. Дело спустили на тормозах, а потерю трех агентов списали на издержки в их личной подготовке. Самого Самутина по-тихому сместили с должности и посадили на «бумажки». Теперь он, как сыч, с раннего утра и до позднего вечера просиживал в кабинете и боялся показать нос.
Жизнь группы вернулась в прежнюю колею.
Петр на четвертый день встал на ноги и приступил к работе. При встрече с ним Самутин чувствовал себя, как побитая собака, и лишний раз старался не попасть ему на глаза. С одной стороны, Петр был рад этому — одним соглядатаем стало меньше, с другой — сожалел, потому что потерял доступ к картотеке на половину агентуры.
После истории с красноармейскими книжками Гопф-Гойер разделил работу отделения подготовки документов прикрытия на два независимых участка. Выход из положения нашелся быстро. Петру наиболее удачной показалась мысль собирать данные на шпионов и диверсантов через инструкторов, занимавшихся их подготовкой. Осуществление своего замысла он решил начать с земляков — Лысого и Шевченко. Благо повод нашелся — 200 марок Гопф-Гойера, полученные в качестве компенсации за «досадную ошибку».