В первый же свободный вечер Петр пригласил их «обмыть» свое второе рождение. Оба — не дураки выпить; они охотно согласились, тем более за чужой счет. После окончания занятий с курсантами все трое, переодевшись в «гражданку», вышли в город. По предложению Шевченко, успевшего изучить злачные места Ростова, компания направилась в «Казачью хату», которая славилась отменной ухой и крепчайшей самогонкой.
«Хата» не произвела впечатления на Петра; она мало чем отличалась от подобных заведений, где расслаблялись младшие чины и чиновники из администрации города. О казацком духе в ней напоминали разве что подкова на входе да шашки с нагайками, развешанные по стенам.
Шевченко выбрал место у окна, с него открывался вид на реку, и взял на себя роль хозяина — сделал заказ. Как только подали закуску, он, не дожидаясь ухи, понес с места в карьер — один тост следовал за другим. К тому времени, когда уху подали, Шевченко с Лысым основательно опьянели, и у них развязались языки. Не стесняясь, они костерили, на чем свет, Райхдихта, Ко-ломийца, а больше всего досталось Замуте. Ярый националист Лысый, несмотря на белогвардейское прошлое Самутина, видел в нем не только проклятого москаля, но и стукача Райхдихта, и предупреждал:
— Паскуда вин, Петро, продаст з потрахами и не моргнет! Держись от него далече.
— Ни одной ходки не сделал, а черти те што корчит из себя, — вторил ему Шевченко.
— Лизожоп хренов! — все больше распалялся Лысый.
— Оно, конечно, начальству надо лизать жопу. Так он же, сука, еще повизгивает от удовольствия, — не унимался Шевченко.
— Я так скажу, Петро, дуже не повезло тоби з Замутой. Знай, сволота вин конченая, — предупредил Лысый.
— Он мне не начальник, — подталкивал Петр новоявленных земляков к другим пьяным откровениям.
— Ты, Петро, ще его не знаешь! Рома не даст сбрехать, цэ вин, падлюка, пидставил Мыколу Мащука, — вспомнил давнюю историю Лысый.
— Кто такой?
— До тэбэ у Замуты був в помощниках, — пояснил Шевченко.
— Гарный хлопец, ни одному краснопузому кишки пу-стыв, — посетовал Лысый.
— И что с ним стало? — допытывался Петр.
— Яж казав, Замута пидставыл. Тэби ще дуже повэзло, а Мыкола, бедолага, у лагерь загремел.
Перемыв как следует кости Самутину, Шевченко с Лысым перешли на службу. Петр не пожалел о потраченном вечере — под пьяный треп о службе Шевченко проговорился о прошедшей накануне заброске группы диверсантов Загоруйко в район Новороссийска.
В расположение группы Петр возвратился в приподнятом настроении — список агентов абвера пополнился еще семью человеками. Но радость оказалась недолгой; с фронта приходили вести одна хуже другой. Несмотря на отчаянное сопротивление частей Красной армии, гитлеровцы прорвались на Кубань, и их бронированный каток стремительно приближался к Северному Кавказу. Положение под Сталинградом было и того хуже; казалось, еще одно усилие вермахта — и судьба битвы на Волге будет решена.
В штабе группы ликовали, предвкушая скорый переезд на благодатную Кубань. Речь шла о Краснодаре или Анапе. Кравец, выходец из Новороссийска, взахлеб рассказывал о тех райских местах. Петр же находился в отчаянии, так как был бессилен помочь своим. Сведения, собранные на агентов, лежали бесполезным грузом в тайнике, а связник от капитана Рязанцева так и не дал о себе знать.
В тот, пожалуй, один из самых трудных периодов в жизни разведчика Петра Прядко, судьба необыкновенно щедро наградила его.
В 18 часов в дверь его кабинета постучался дежурный по группе и напомнил: подошло время сдавать помещение под охрану. Петр сложил в сейф дела на агентуру, закрыл дверь на ключ и опечатал. Дежурный проверил печать и, расписавшись в журнале, принял кабинет под охрану.
До ужина оставалось около часа. Петр не стал его ждать; отправился в общежитие, переоделся в «гражданку» и вышел на прогулку в город. В той удушающей атмосфере всеобщей подозрительности и доносительства, что царила в группе, короткие вылазки за забор, подобно глотку чистого воздуха, очищали ему душу. Жара спала. Из садов потянуло бодрящей свежестью. Тенистые улочки казацкой слободы напоминали Петру милые сердцу Каневцы. Здесь он на время забывал о войне, коварстве Райхдихта и мерзости, которой, казалось, пропитались в группе все и вся. На короткое время Петр мог освободиться от ненавистной личины холуя фашистов и стать самим собой.
Он шел хорошо знакомой дорогой и жадно, в полную грудь, вдыхал воздух, напоенный запахом цветов и зреющих яблок. После колодца дорога пошла вниз. Петр невольно замедлил шаг. Справа вот-вот должен был показаться хорошо знакомый зеленый забор. За ним, в глубине вишневого сада, пряталась аккуратная мазанка. В ней жила она! Та, что с первого взгляда запала в душу. Стройная девичья фигурка, которую выразительно подчеркивал простенький сарафан, тонкие черты лица, густые каштановые волосы, пышными волнами ниспадавшие на плечи, не могли оставить его равнодушным. Каждый раз, проходя мимо двора, Петр искал взглядом девушку. Его так и подмывало окликнуть ее, но разум разведчика брал верх над чувством. Извечное проклятие профессии — провал — могло принести семье девушке одни страдания.
Он обогнул куст крапивы и привычно бросил взгляд направо. Сердце екнуло — на месте забора зиял провал. В следующее мгновение вздох облегчения вырвался из груди — забор лежал в малиннике, и над ним копошилась женская фигурка. Ураган, накануне обрушившийся на город и натворивший немало бед, не обошел стороной и казацкую слободу. Охая и причитая, мать девушки, в ней угадывались черты дочери, пыталась починить забор. Тяжелый топор в ее слабых руках не держался и валился на землю.
— Хозяйка, не устала мучиться? — вопрос Петра застиг ее врасплох.
Хозяйка вздрогнула и, прикрывая глаза от солнца, окинула его настороженным взглядом.
— Может, помочь?
— Ой, спасибо. Туточки работы не на один день.
— Натворил делов ураган, — посочувствовал Петр.
— Та если б тилькэ цэ. Крышу разворошил. Шо нам с Веркой теперь робыть?
— А где хозяин?
— Немає.
— А соседи?
— Яки? Одни бабы.
— Начнем с крыши, — сказал Петр и решительно шагнул во двор.
— Ой, та як же я з вами рассчитаюсь? — засуетилась хозяйка.
— Сделаю, а там посмотрим.
— Ой, спасибочко, мил человек. Наверно, сам Господь тебя к нам послал.
— Не зная, ему виднее, — с улыбкой произнес Петр и направился к дому.
Осмотр крыши показал: положение не столь уж плачевное. В ней зияла одна большая прореха, а в трех местах ураган лишь разворошил снопы камыша; требовалась только перетяжка.
— Не все так страшно, хозяйка. Работы всего на два вечера.
— Правда? — она радостно всплеснула руками. — Это за кого ж мне Господа молить?
— Петр, — представился он. — Вас-то как величать?
— Лидия Семеновна.
— Инструмент у вас найдется — плоскогубцы, проволока?
— Щас потукаем. Щас, — засуетилась Лидия Семеновна. Они прошли к сараю с перекосившейся дверью. Чувствовалось, что здесь давно не бывала твердая мужская рука. Но Лидия Семеновна хорошо знала хозяйство мужа, через несколько минут нашла и плоскогубцы, и проволоку. Затем вместе стали собирать по двору разбросанный камыш и вязать его в снопы.
Вскоре Петр услышал за спиной шаги, оглянулся и застыл. На дорожке сада появилась она! Луч заходящего солнца упал на девушку, и Петр уже не мог оторвать от нее взгляда. Нежный овал лица, чувственные губы; они подобно магниту притягивали к себе. Ее темно-зеленые глаза, напоминавшие лесные озера, так и манили заглянуть в их загадочную глубь. Под взглядом Петра Вера смутилась и певучим донским говорком произнесла:
— Мамо, дядько Мыкола тильке завтра сможе помочь.
Лидия Семеновна бросила лукавый взгляд на Петра и, улыбнувшись, сказала:
— Одын помощник, да який гарный, вже е.
Очарованный Петр, забыв про сноп, подал руку девушке. Камыш рассыпался и накрыл Веру. Задорный девичий смех вогнал его в краску.
— Вера, то шо ты смиешься? Человик так старался! — напустилась на нее Лидия Семеновна.
— Мамо, а шо — мини плакать? Я ж не крыша, шоб мэнэ накрывать, — отшучивалась она.
— Извините, Вера. Извините, — смущенно повторял Петр.
— Чего тут звиняться. Цэй козе тилькэ бы зубы поскалить, — ворчливо заметила Лидия Семеновна и распорядилась: — Вера, ступай в хату и накрывай на стол.
— Спасибо, но уже поздно. Я пойду, — стал отнекиваться Петр.
— Никуды ни пидешь! Шо мы, нехристи яки? — решительно отрезала суровая казачка.
Петр подчинился, не столько ее натиску, сколько жгучему желанию видеть и слышать Веру. Сложив снопы камыша в кучу, он отнес инструменты в сарай и прошел в хату. Крохотные сенцы, в которых пахло сушеной мятой, чисто убранная горница, мирно тикающие ходики на комоде вернули его в уже давно забытый мир. Он безоглядно отдался во власть Веры и Лидии Семеновны. Трепетный огонек керосинки придавал их лицам то трогательное выражение, которое можно встретить на полотнах Николая Ярошенко. Каждое слово, сказанное Верой, ее мимолетный, ускользающий взгляд, задорный смех отзывались сладостным томлением в его сердце.
Тревожный стрекот мотоцикла, гортанная немецкая речь вырвали Петра из этого сна и вернули к жестокой действительности. Приближалось время комендантского часа. Он с трудом нашел в себе силы покинуть гостеприимный домик Пивоварчуков.
Простившись с хозяйками, Петр отправился в группу. Впереди его ждала изматывающая, выворачивающая наизнанку душу жизнь фашистского холуя. При одной мысли о Райхдихте и Самутине в нем все восставало против и нарастало жгучее желание разом покончить с ними.
«Взять автомат и косить, и косить сволочей! Стоп! Не пори горячки! Уберешь их. А что дальше? Этим шпионский конвейер не остановишь. На их место найдут других. И потом — Вера. А что — Вера? А то — эти псы по твоему следу выйдут на нее и тогда… Надо терпеть и вживаться. Сжать зубы и терпеть, другого выхода пока нет. Терпеть!» — твердил про себя Петр.