Дождавшись начала очередного часа занятий, Петр прихватил с собой мед и отправился к Коху. Любитель почесать языком, он маялся в одиночестве и при появлении гостя оживился.
— Привет, Густав. Скучаешь? — поздоровался Петр.
— О чем ты, Петр? При моей-то службе скучать? — посетовал тот.
— Да, не расслабишься. Все дороги нашей группы ведут к тебе.
— Скорее, к Шойриху.
— Не скажи. После него некоторые из сортира не вылезают.
— Ха-ха, — хохотнул Кох и скосил хитрющий взгляд на пакет в руке Петра.
Петр тряхнул пакетом и предложил:
— Может, чайком побалуемся?
— Ну, ты же знаешь, в рабочее время… — замялся Кох.
— Так, все же на занятиях. А у меня отличный мед — каштановый. Помнишь, я тебя угощал?
— О! — сладкоежка ефрейтор засиял, и, не устояв перед искушением, открыл дверь секретки.
Первая часть плана Петра сработала, оставалось добраться до папки Лысого. Он пробежался взглядом по безликим стеллажам. Здесь каждый предмет и документ знали свое место — были пронумерованы и имели владельца. Папка Лысого значилась под номером 23 и находилась на верхней полке. Петр несколько раз порывался подобраться к ней, но вынужден был отступить. Неугомонный Кох крутился под самым носом и не давал сделать ни одного лишнего движения.
Шанс появился, когда чайник сердито засипел, и ефрейтор захлопотал над столом. Петр стремительно шагнул к стеллажу и засунул под обложку папки листовку вместе со списком 18 агентов и курсантов. Это движение не укрылось от Коха:
— Ты чего там? — насторожился он.
— Не возражаешь, если возьму свою папку, а потом распишусь в журнале?
— Успеешь, иди пить чай.
— Ладно, — согласился Петр и подсел к столу.
Банка меда сыграла свою роль. Кох расщедрился и вместо пересохших галет достал краюху свежего белого хлеба. Смакуя мед, он ударился в воспоминания. Пчеловодство ему было знакомо не понаслышке. Детство Кох провел на пасеке у деда и с упоением рассказывал о тех счастливых днях. Петр поддакивал и украдкой поглядывал на часы. Приближалось время перерыва в занятиях, и не в его интересах было попадаться на глаза Райхдихта, а тем более Лысого. Кох же, сев на любимого конька, и не думал останавливаться. Петр нервно елозил на стуле и напряженно думал, как бы поскорее выбраться из секретки. Его ссылки на неотложную работу не возымели действия — Кох продолжал разглагольствовать. И только появление двух инструкторов, пришедших сдавать документы, положило конец чаепитию. Забрав свою папку и расписавшись в журнале выдачи, Петр наконец смог выбраться к себе в кабинет.
Остаток дня он провел, как на иголках. Совещание, на которое Рудель вызвал всех старших инструкторов, прошло рутинно, о Лысом не было сказано ни слова. Сам он до отбоя так и не появился в группе. Встретились они только на следующий день за завтраком. Ничего необычного в поведении Лысого Петр не заметил. Он пребывал в хорошем настроении и после утреннего развода снова отправился с группой курсантов на полевые занятия. Все основные события, связанные с ним, начали стремительно развиваться после обеда.
Свободные от занятий инструкторы отправились отдыхать в общежитие, но отдыха не получилось. Вслед за ними туда нагрянул Райхдихт вместе с комендантом, чем вызвал немалый переполох. Перевернув верх дном все, что было в комнате Лысого, они забрали чемодан и унесли его в штаб. Затем в кабинет Райхдихта начали таскать по одному курсантов, значившихся в его списке. Это окончательно убедило Петра в том, что его «послание» дошло до нужного адресата.
К вечеру по группе поползли слухи: Лысый «спалился» на языке. Его самого доставили в группу под конвоем и посадили на гауптвахту. Там за него взялся Райхдихт. Клятвы Лысого, что он ни в чем не виноват, а листовка — это дело агента большевиков, гитлеровцев не убедили. Так оуновская листовка похоронила одного из самых рьяных инструкторов абвергруппы-102 и заставила подергаться Шевченко.
Прошло два дня после исчезновения Лысого из группы, но ни Шевченко, ни Петра не вызвали на допрос к Райхдихту. История с Лысым стала забываться. Шпионское колесо абвера продолжало катиться, так и не коснувшись Петра.
Успех в нейтрализации Лысого окрылил его. Следующий удар он нанес по одной из ключевых фигур — фельдфебелю Аппельту. На нем «висели» финансы, в том числе и те, которые выдавались агентуре. Найти у него уязвимое место, как это было в случае с Лысым, оказалось делом гораздо более сложным. Ап-пельт, «истинный» ариец со своим особым статусом, держался на расстоянии от «черной кости» — инструкторов-славян. И все-таки он оказался не безгрешен — допускал нарушения в работе с секретными документами и нередко брал их с собой на квартиру. Петр воспользовался этим.
Самым подходящим днем для выполнения задуманного являлась суббота. После традиционного совещания руководящего состава группы Рудель вместе с Райхдихтом, Аппельтом, Шойрихом и Бокком отправлялись, как правило, ужинать в ресторан «Золотая подкова». И на этот раз они не изменили своим вкусам.
Петр отправился на квартиру фельдфебеля. Она находилась в пятнадцати минутах ходьбы от штаба. Ее хозяйка, молодая, разбитная бабенка, сдавала в поднаем две комнаты и, судя по тем продовольственным пайкам, что Аппельт таскал со склада Шойриха, водила с ним шуры-муры. Лишним подтверждением тому были их частые появления в ресторанах «Золотая подкова» и «Райх». Петр несколько раз встречался с ней и опасался, как бы она не опознала его. И чтобы не подвергать себя риску, заранее купил на рынке новую куртку, фуражку, шкурку нутрии, из которой сделал усы. Весь этот маскировочный гардероб болтался за его спиной.
На подходе к квартире Аппельта Петр свернул в развалины и там переоделся. Дольше всего пришлось повозиться с усами — они никак не хотели держаться. И когда с ними было покончено, он поднял валявшийся под ногами осколок зеркала, глянул, ине узнал себя: на него таращилась хмурая физиономия с воинственно топорщащимися усами.
«Не красавец, конечно, но сойдет. Главное, чтоб не узнала», — Петр остался доволен своим видом и решительно направился к дому Аппельта. В душе он надеялся, что, возможно, хозяйка ужинает вместе с фельдфебелем в ресторане, и в этом случае у него будут полностью развязаны руки. Но надежде не суждено было сбыться — она оказалась дома. Петр решил не отступать и, войдя в сенцы, постучал.
— Хто там? — из глубины комнаты откликнулся молодой голос.
— Со службы господина фельдфебеля, — Петр добавил металла в голос.
— Так его нэма.
— Он вот-вот должен подойти. Я подожду.
— Ну, тогда заходьте, я щас.
Петр прошел в горницу. Через минуту из кухни выглянула хозяйка — молодая, лет тридцати, крепко сбитая, с пышными формами; перед ними такому бабнику, как Аппельт, трудно было устоять. Задорные ямочки на щеках и черные глаза-смородины, в которых скакали лукавые чертики, говорили, что баба далеко не промах и свое не упустит. Петр понял, что с ней ухо держать надо востро, и вежливо поздоровался:
— Здравствуйте.
— Здрасте, — ответила хозяйка и оценивающе пробежала по нему быстрым взглядом. — Може, чайку или компотику?
— Нет, спасибо, не буду мешать вам. Я лучше подожду в комнате господина фельдфебеля, — отказался Петр.
— Як знаете, — не стала настаивать она и открыла дверь в его комнату.
В комнате Аппельта царил образцовый порядок. «Легче будет искать», — отметил про себя Петр и, чтобы отделаться от хозяйки, спросил:
— У вас на кухне ничего не горит?
Та поняла все по-своему и предложила:
— Могу яйца вам поджарить.
— А вот этого не надо. Они мне еще нужны.
— Шо-о? — в следующее мгновение хозяйка зашлась хохотом, а затем плотоядным взглядом окинула ладную фигуру Петра. В сравнении с пузаном Аппельтом, он явно выигрывал. Игриво хохотнув, она предложила: — А може, вишневой наливочки, чи самгоночки?
— Спасибо, в следующий раз. Я на службе.
— Ну, тады борщика. Свежий, тильке с огня, — не отставала она.
«Чертова баба! И послать не пошлешь. Скандала только не хватало», — проклинал в душе Петр похотливую бабенку и предпринял еще одну попытку выставить ее из комнаты:
— Знаете, без господина фельдфебеля как-то неудобно, давайте подождем.
— Як знаете, — с нотками разочарования в голосе произнесла хозяйка и направилась на кухню.
Петр прикрыл плотнее дверь и, достав из-за голенища сапога тесак, принялся взламывать ящики стола. В левом верхнем лежали семейный альбом с фотографиями и детские безделушки, напоминавшие фельдфебелю, не лишенному сентиментальности, о дочерях-близняшках и сыне.
В нижнем ящике находились бланки финансовых ведомостей и фотографии из его армейской жизни. На них часто попадались знакомые лица. Все это было не то, что могло скомпрометировать Аппельта в глазах Руделя и Гемприха.
Заполненные денежные ведомости с фамилиями и псевдонимами курсантов и агентов, а главное — штатного состава группы, включая самого Руделя, Петр обнаружил в нижнем ящике правой тумбы стола. Под ними лежали конверт с двумя тысячами марок, горсть золотых цепочек и массивный серебряный крест. Распихав находки по карманам куртки, он переключился на комод. Из него в сумку перекочевали детская меховая шубка, дамская норковая шапка. Они должны были навести Аппельта и Райхдихта на мысль, что в квартире побывал воришка. До нижнего ящика Петр так и не добрался, за окном скрипнули тормоза, а затем хлопнула дверца. Он приник к окну.
На дорожке, ведущей к дому за кустарником, возник силуэт. Характерная походка и торчащий живот не вызвали сомнений — это был Аппельт. Не раздумывая, Петр распахнул окошко, ящерицей соскользнул в палисадник и, прячась за кустарником, выбрался в сад. В доме царила тишина, и он поспешил избавиться от маскарада. Смахнув усы, фуражку, а затем стащив куртку, он все это запихнул в холщовый мешок и, перепрыгнув через плетень, оказался на соседней улице.
Теперь, когда опасность осталась позади, а рискованная затея удалась — Аппельт лишился важных документов, Петр от радости чувствовал себя на седьмом небе. Визг тормозов за спиной заставил его отпрянуть на обочину. Рядом остановился «опель», и из кабины высунулась разгневанная физиономия шофера.