— Правильно идут.
— Я же казав, шо халтуры не роблю.
— Часы-то правильно идут, не то что твоя жизнь, Василий, — поддел его Петр.
— А шо моя жизнь? С волками жить — по-волчьи выть, — огрызнулся он.
— А ты разве волк?
— Какая на хрен разница. Мое дило баранку крутить.
— Все, Вася, открутил. Теперь родной Туапсе взрывать будешь.
— Туда треба ще дойти.
— А если дойдем, взрывать станешь? — допытывался Петр.
— То шо ты причипывся? Кажи прямо, чего надо? — потерял терпение Матвиенко.
— Мне ничего, а вот жене и детям ты нужен.
— А тебе якэ до них дило?
— Хочу, чтобы они не потеряли мужа и отца, — заявил Петр и напрягся.
От ответа Василия зависело многое. Лицо Матвиенко исказила гримаса, а пальцы сжались в кулаки. Рука Петра опустилась на рукоять тесака. Это движение не укрылось от внимания Василия. Его плотно сжатые губы разжались, и с них слетело:
— Боишсь, шо донесу Гессу?
— Доносить? А чего такого я сказал? — Петр пожал плечами, а голове пронеслось: «Неужели ошибся?».
— А хто цэ мини предлагал на ту сторону бежать? — с ехидцей спросил Матвиенко.
— Я предлагал? Тебе показалось.
— Показалось? А Аппельта цэ ты спихнул?
Вопрос, а еще больше взгляд Матвиенко сказали все Петру. Василий похоже понял, что у дома Аппельта он оказался не случайно, и все это время хранил молчание. Теплая волна окатила Петра: «Ну, Вася, ты и змей. Знал и столько молчал». И уже не таясь, спросил:
— А ты как думаешь?
Василий хмыкнул и заявил:
— Ну, туды ему и дорога.
Петр рассмеялся и в тон ему заметил:
— Так, может, еще кого сплавим?
— А шо, запросто.
— Молодец, Вася! Ох, как мне тебя раньше не хватало! — воскликнул Петр и, не стесняясь своего порыва, стиснул его в своих объятиях.
Глаза Матвиенко повлажнели, и с его дрожащих губ сорвалось:
— Петро, так ты свой?
— Свой! Свой, Вася!
И когда они овладели чувствами, Василий спросил:
— Та шо мине робыть?
— Готовиться к выполнению задания.
— Якого?
— Гесса.
— Як? — опешил Василий.
— Самым добросовестным образом. В группу зачислят только пятерых. Ты должен попасть в их число.
— Понял. А шо потом?
— Не спеши, придет время — все скажу, — закончил на том разговор Петр и отправился в штаб.
Следующие четыре дня он, Матвиенко и еще шестеро диверсантов под командованием Бокка усиленно готовились к выполнению задания. 17 декабря 1942 года Гесс без всяких объяснений отменил его, а сам укатил в поселок Абрау якобы с инспекционной поездкой. Острые языки по этому поводу злословили: шеф заблудился в лабиринте подвалов знаменитого винзавода и, пока не выпьет все запасы, назад не вернется.
В его отсутствие личный состав группы совершенно расслабился. Учебный процесс с группами курсантов шел через пень-колоду. В комнатах общежития и кабинетах штаба все чаще раздавались загадочные хлопки. Страсть капитана к зеленому змию оказалась заразительной. К рюмке стали прикладываться не только свободные от занятий инструкторы, но и некоторые дежурные. Служба в группе в рождественские дни шла кое-как.
В какой-то момент в голову Петра пришла шальная мысль: вместо рождественского гуся подложить гитлеровцам большую «свинью». Он поделился ею с Матвиенко, тот с ходу поддержал. От идеи разбросать по городу листовки, в которых раскрывалось бы истинное назначение интендантского отдела, за чьей ширмой скрывалась абвергруппа, они отказались. Слишком хлопотным выглядело это дело.
— А если краской намалевать на стене, шо тут шпионская школа? — предложил Василий.
— Хорошая мысль! — живо поддержал Петр, но, подумав, усомнился. — Рискованно, дежурный может заметить, да и времени не хватит.
— Да, не пойдет, — согласился Василий. — Так шо делать?
— Может, тогда плакат повесить?
— Точно! Быстро и никто не побачит, — снова оживился Василий.
— Так и сделаем.
— Вот только где столько бумаги и краски найти?
— Не проблема, — заверил Петр, подумав о начальнике типографии Николае Бойко.
У него Петр заказывал бланки красноармейских книжек, командировочных предписаний, госпитальных справок; в общем, все то, что потом служило абверовским агентам в качестве документов прикрытия.
— И когда будем давать рекламу гессовскому выводку? — Василий уже загорелся идеей преподнести немцам «праздничный подарок».
— На Рождество, — не задумываясь, назвал дату Петр.
— Точно. Пока гансы будут жрать своего гуся, мы подсунем им «свинью».
— И еще какую!
— Надо такое написать, шоб Гесс сразу протрезвел.
— Напишем, — заверил Петр и, не откладывая, взялся за дело.
После обеда он поехал в типографию. Бойко был на месте и распекал наборщика. При появлении Петра его воинственно торчащие усы обвисли и на лице появилась кислая улыбка.
— О, господин Петр енко! — воскликнул он, но в его голосе не было энтузиазма.
— Здорово, Николай Пантелеевич. За что хлопца строгаешь? — бодро спросил Петр.
— Их не строгать, так вы же с меня три шкуры спустите.
— Так уж и три?
Бойко, смешавшись, ответил:
— Но по головке точно не погладите.
— Ладно, Пантелеич, я приехал не шкуру с тебя драть и не по головке гладить. Праздник на носу. Нужна краска, плакатные перья и хорошая бумага.
— Чего-чего? — Бойко не сразу понял, о чем идет речь.
— Ну, там разные штуковины рисовать, писать.
— A-а, ясно, сейчас подберем.
— И такую, чтоб на дожде не смывало, — напомнил Петр.
— Сделаю, господин Петренко. Один момент, — засуетился Бойко и просеменил на склад. Возвратился он с рулоном плотной бумаги, пачкой плакатных перьев и банками с краской.
Через час Петр был уже в группе. Все добытое в типографии он с Василием спрятал в гараже. Уже вечером они приступили к осуществлению своего плана. Работа шла споро; надо было закончить ее до комендантского часа. Написанный плакат положили в тайник. Теперь оставалось запастись терпением и ждать наступления Рождества.
Приход Рождества группа ознаменовала торжественным утренним построением. После долгой речи Гесса, обещавшего скорую победу над большевиками, Шойрих организовал в столовой праздничный завтрак. На этот раз он не поскупился и выставил на стол семь фаршированных гусей и два десятка бутылок коньяка. Завтрак плавно перешел в обед, и к вечеру половина группы уже с трудом держалась на ногах.
Петр с Василием дождались наступления темноты и начали действовать. Погода им благоприятствовала. Тусклый свет фонарей таял в кисельной пелене. Пронизывающий декабрьский ветер безжалостно хлестал лица редких патрулей колючей поземкой и тоскливо завывал в разрушенных печных трубах.
Дежурный по группе, придвинувшись к печке, сонно клевал носом и не заметил, как две серые тени выскользнули за дверь. Наутро он, а вслед за ним мгновенно протрезвевший Гесс и многие жители Краснодара увидели на фасаде штаба группы плакат, на котором черным по белому большими печатными буквами было написано:
«Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами.
Вам не уйти от кары».
Шпионское гнездо абвера оказалось засвеченным. Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы, из штаба Вали-1, в Краснодар прикатила специальная комиссия и приступила к расследованию. Злоумышленника она не нашла, но меры приняла решительные. Штаб группы перебазировался в неприметное одноэтажное здание по улице Седина. Часть агентов отправили в лагерь для военнопленных, а самого Гесса увезли «протрезвляться» в Варшаву.
Исполнять обязанности начальника абвергруппы-102 поручили оберлейтенанту Бруно Штайну.
Глава 10
После отъезда комиссии в Варшаву Штайн без раскачки взялся исправлять положение дел. Несмотря на новогодние праздники, он бросил все силы на формирование и подготовку разведывательно-диверсионных групп. Новый, 1943-й год для инструкторов и командного состава группы начался в бешеном рабочем темпе. Часть из них во главе с лейтенантом Рейхером в спешном порядке натаскивала из оставшихся курсантов будущих шпионов и диверсантов; другие под командой фельдфебеля Бокка поехали по лагерям военнопленных вербовать новые кадры, чтобы восполнить потери.
Петр оказался в одной группе с Бокком. Ей предстояла работа в краснодарском лагере военнопленных. К месту они выехали затемно. Позади остались изрешеченные снарядами мрачные остовы элеватора, за ними, в чистом поле, в предрассветном полумраке прорезалась зубчатая стена трехметрового деревянного забора. Почерневший от непогоды, он напоминал гнилые зубы. Над ним, по углам периметра, высились сторожевые вышки с часовыми. Гнетущую атмосферу, которой, казалось, пропиталось все вокруг лагеря, усугубляла виселица. В назидание дерзким и непокорным комендант лагеря приказал выставить ее перед воротами. На ней под порывами ветра покачивались тела четырех беглецов. Дважды в день, утром и вечером, когда колонны пленных уходили на работы и возвращались в лагерь, они служили им жестоким напоминанием.
Вид виселицы подействовал и на инструкторов — болтовня стихла, а водитель за десяток метров до ворот нажал на клаксон. В караульной будке никто не пошевелился. Бокк, не горевший желанием покидать теплый салон автобуса и выходить на мороз, недовольно нахмурил брови и бросил водителю:
— Посигналь еще!
Водитель еще раз нервно нажал на клаксон. На этот раз в припорошенном снегом оконце возникла хмурая физиономия, а на сторожевой вышке, нависавшей над въездом в лагерь, скрипнула турель пулемета, и его ствол хищно нацелился на автобус. Прошла минута, но к автобусу так никто и не подошел.
— Зажравшиеся крысы. Лень задницу от лавки оторвать, — выругался Бокк, прихватил с собой папку с документами, выбрался из автобуса и поковылял к караулке.
Пока он с начальником караула утрясал вопрос о допуске на территорию лагеря, инструкторы-вербовщики лениво злословили и гадали, чем можно будет поживиться у пленных. Этот циничный разговор поднял в душе Петра волну ненависти к ним — негодяям, потерявшим всякий человеческий облик, которые под пустые обещания вытащить несчастных из этого земного ада, беззастенчиво выманивали у них то последнее, что еще не отобрала лагерная охрана. От бессилия он заскрипел зубами, и в его памяти возникли изможденные, обмороженные лица. В их глазах чаще всего ему приходилось видеть холодное презрение. Каждый раз, попадая в лагерь, Петр пытался хоть как-то облегчить участь пленных и предоставить им шанс вернуться к своим. Но одни отвергали предложения гитлеровского холуя поступить на службу в абвер, а другие, кого ему с таким трудом удавалось склонить к этому, зачастую отсеивались позже. Райхдихт, охочий до всяких психологических штучек, после тестирования безжалостно возвращал их в лагерь.