Ранним утром диверсантов поднял на ноги натужный гул мотора грузовика. После завтрака они собрали оружие и взрывчатку и загрузились в кузов. Рейхер с Петром сели в кабину. Водитель вопросительно посмотрел на Рейхера. Тот коротко бросил:
— В Шапсугскую!
Эта горная станица располагалась в двадцати одном километре от Абинской и была последней на пути к фронту. Грузовик, расплескивая по сторонам лужи и грязь, выехал с проселка на хорошо укатанную дорогу. Она проходила по правому берегу быстрой и своенравной реки Абин. Густой туман, поднимавшийся над клокочущей стремниной, на какое-то время скрыл машину от русской авиации. Воспользовавшись этим, водитель давил на педаль газа, стараясь поскорее проскочить открытый участок местности.
Позади осталась Владыкина гора, поросшая густым лесом; она походила на знаменитую шапку киевского князя Владимира Мономаха. А дальше дорога замысловато запетляла по карнизу неглубокого ущелья. Воронки по обочинам, остовы сгоревших машин и КПП на каждом километре напоминали о близости фронта и вылазках советских диверсантов. Помнили об этом и часовые, дотошно проверявшие документы и машины. Поездка в Шапсугскую для группы Рейхера могла бы затянуться, если бы не спецпропуск. Он действовал безотказно — шлагбаумы моментально взлетали вверх, а часовые застывали по стойке «смирно», и меньше чем через час диверсанты были на месте.
В Шапсугской еще ощущалось леденящее дыхание уходящей зимы. В лесу лежал глубокий снег, а лужи на единственной улице и небольшое озерцо в центре, у школы, покрывал толстый слой льда. Дворы и площадь перед правлением бывшей артели лесозаготовителей, казалось, вымерли, и только внимательный глаз мог различить у хат и сараев затаившиеся зенитные батареи и отрытые в полный профиль окопы.
Изредка на пути попадались мотоциклисты, но и те спешили укрыться под навесами. Комендатура жестоко контролировала соблюдение маскировки. Рейхер не стал делать остановку в станице, и группа продолжила движение. За околицей дорога раздваивалась: одна уходила вправо, к перевалу на приморский поселок Кабардинка, а другая — влево, она вела в глубь гор.
Рейхер приказал свернуть налево, в сторону хутора Эри-ванский; там был конечный пункт маршрута группы, где ей предстояло сосредоточиться для прорыва через линию фронта. От нее диверсантов отделяло пять километров, и они невольно подобрались. Рейхер и Петр положили автоматы на колени и внимательными взглядами осматривали окрестности.
Вскоре дорога превратилась в еле заметную полоску. Скалы вплотную подступили к ней и гранитными языками грозили вот-вот смахнуть машину в пропасть. На дне ее вскипала седыми бурунами река. Горный серпантин совершил очередной крутой зигзаг. Машина угрожающе накренилась — левое заднее колесо зависло над обрывом, но водитель удержал машину на дороге и с трудом вписался в поворот. Сразу за ним путь преградила сучковатая жердина шлагбаума. Машина тяжело вздохнула перегретым мотором и затихла.
Из укрытия показались две мешковатые фигуры часовых. На рукавах бушлатов болтались засаленные повязки, на них с трудом читалось «Полиция». Старший поста повелительно махнул рукой, и водитель дернулся было из кабины. Но Рейхер приказал оставаться на месте и поманил к себе часовых. Полицаи же не торопились и вели себя бесцеремонно. Мордатый краснорожий часовой дернул ручку кабины и приказал:
— Выйти всем! Проверка документов!
— Че-го-о? Ты что, не видишь, кто перед тобой? — возмутился Петр.
— Сейчас побачим, — с кубанским говорком невозмутимо ответил полицай.
— Ну, ты, скотина… — это все, что успел сказать Петр.
Волосатая лапища схватила его за грудки и, словно репу из грядки, выдернула из кабины. Профессионально поставленный апперкот снопом искр вспыхнул в глазах Петра, и перед ним все померкло.
Партизаны действовали стремительно и решительно. Рейхер с водителем не успели схватиться за оружие, как оказались на земле и уткнулись носами в снег. В кузове грузовика тоже ничего не смогли предпринять. Три наставленных на диверсантов ствола автоматов и истошный вопль «Лежать, суки!» отбили всякую волю к сопротивлению.
Не прошло и минуты, как с группой Рейхера было покончено.
Он, Петр, водитель и девять связанных диверсантов как бревна катались по настилу кузова. Грузовик свернул с дороги и, пробившись сквозь снежные заносы, остановился на поляне. Одичавший фруктовый сад, торчащие из земли, словно гнилые зубы, остовы фундамента усадьбы и сарай с провалившейся крышей — все, что осталось от хутора.
На звук мотора машины из развалин выбрались пятеро партизан. Впереди шел коренастый, в меховом полушубке, судя по поведению — командир отряда. «Мордатый» высунулся из кабины и радостно завопил:
— Семеныч, принимай улов! Взяли тепленькими. Рыпнуть-ся даже не успели.
— Сколько? — спросил тот.
— Одиннадцать рыл и один офицер.
— Ого! Хорошо порыбачили. Давай показывай, — командир подошел к машине.
— Щас! — живо откликнулся «мордатый» и, выбравшись из машины, приказал: — Хлопцы, выгружай гадов!
— Михалыч, може, сразу вперед ногами? — откликнулись из кузова, и из-под тента показалась расплывшаяся в ухмылке физиономия.
— Успеется, Санек. Давай-давай, выгружай! — поторопил «мордатый» — Михалыч.
Санек хмыкнул и принялся выталкивать пленных из кузова, последним выпихнул Петра. Тот после апперкота с трудом держался на ногах, и если бы не Рейхер, подставивший плечо, то свалился бы в снег. Сбившись в кучку, диверсанты затравленно озирались по сторонам.
— Че как бараны жметесь? Вас шо, суки продажные, немчура порядку не научила? — рыкнул на них «мордатый».
— Михалыч, а може, они с переляку в штаны наложили? — продолжал язвить Санек, и дружный смех раздался на поляне.
— А мне оно до одного места, в штаны или куды. Я кому сказал, строиться! — начал терять терпение Михалыч и ткнул стволом автомата в Асланидзе.
Тот судорожно дернулся и шагнул из кучки диверсантов. Вслед за ним в вихляющуюся шеренгу встали остальные. Командир партизан, до этого молча наблюдавший за происходящим, прошел вдоль строя, остановился у Рейхера и потребовал:
— Фамилия, имя, часть?
Тот ожег его взглядом и не ответил.
— Семеныч, держись от него подальше. Смотри, как зенками сверкает. Плюнь — и зашипит, — съязвил Михалыч.
— Шо с ними цацкаться? Кончать — и точка! — предложил Санек.
— Не, Санек, лучше на их брехуна Геббельса сменять. Тот нам заместо петуха по утрам кукарекать будет, — продолжал язвить Михалыч.
Но командиру было не до шуток, в любое время могли появиться гитлеровцы, и он поторопил:
— Все, хлопцы, кончай петь частушки, делом надо заниматься. Саня, бери фрица за рога и тащи в схрон, там будем разбираться.
Санек вскинул автомат и, направив его на Рейхера, приказал:
— Шнель!
Рейхер ссутулился и, загребая ногами снег, побрел к лесу. Строй диверсантов дрогнул. Они со страхом ждали развязки. Поведение партизан говорило том, что ждать ее недолго. Командир отряда прислушался к тому, что происходило на дороге, и, бросив беспокойный взгляд на часы, распорядился:
— Михалыч, быстренько разберись с этим сбродом и потом к нам бегом.
— Есть, командир! — заверил Михалыч.
— Только не затягивай, — поторопил тот и направился вслед за Рейхером.
Михалыч, проводив командира взглядом, возвратился к диверсантам, остановился около Петра и, буравя его жгучечерными цыганскими глазами, процедил:
— Ты, помнится, шось в машине вякал или мне послышалось?
Петр слизнул с губ сгустки запекшейся крови и промолчал.
— Он шо, у вас немой? — рявкнул Михалыч и, схватив за воротник побледневшего Белодеда, прошипел: — А ты шо скажешь, гнида?
— Мы… мы из рабочей команды, — промямлил тот.
— Из рабочей? И где же ты робыл, шо таку харю наел?
— У-у… меня она всегда такая, я…
— Не бреши, падла! Я вас, сук продажных, насквозь вижу! Щас ты у меня по-другому запоешь! — пригрозил Михалыч и, обернувшись, позвал: — Мыкола, подь сюды! Е работа для тебя.
Верзила, сидевший на пеньке и все это время угрюмо наблюдавший за происходящим, достал из кармана ватника казацкую нагайку и, помахивая ею, двинулся к диверсантам. Обстановка все больше накалялась.
Масла в нее подлил партизан, копавшийся в кузове. Он нашел мешок с красноармейским обмундированием и, потрясая им, крикнул:
— Михалыч, ты подывысь на цэ! От же падлюки!
Злорадная ухмылка зазмеилась на физиономии «мордатого», и, надвинувшись на Белодеда, он зловеще процедил:
— Ну, сука, кажи, шо цэ за рабочая команда?
— Э-это не наше, — промямлил тот.
— Не бреши, гад!
— Кончай его, Михалыч! Цэ ж диверсанты! Шпионы! — вопили партизаны.
Бурая физиономия Михалыча по цвету уже напоминала бурак. Он вышел из себя и пнул Белодеда в живот. Тот рухнул на землю и, завыв на одной ноте, закрутился волчком. Диверсанты попятились назад, но грозные окрики и лязг затворов автоматов заставили их замереть. Со страхом и ненавистью они смотрели на беснующегося «мордатого». Ему вторили партизаны:
— Михалыч, шо с ними чикаться? В расход их! В расход!
Кольцо разъяренных партизан все тесней сжималось вокруг диверсантов. Они, затравленно озираясь по сторонам, пятились к грузовику. Развязка неумолимо приближалась. У кого-то сдали нервы, он рванул ворот ватника и истерично закричал:
— Стреляй, стерва! Мало я вас, курв…
Автоматная очередь, заглушая голоса, просвистела над головами диверсантов и высекла сноп искр из скалы. Михалыч в последний момент успел подбить руку автоматчика.
И здесь у Шаликашвили нервы сдали окончательно. Всхлипнув, он рухнул на колени и взмолился:
— Не стреляйте! Я все скажу! Все… Это — диверсанты! У них важное задание. Рейхер — старший. Петренко…
Договорить Шаликашвили не успел. Удар сапогом пришелся ему в лицо и опрокинул на спину. «Мордатый» вскинул автомат и нажал на курок — очередь снесла у Шаликашвили полчерепа.