Глава 3
Две недели Петр провел в госпитале. За это время крепкий организм победил болезнь, и, едва оправившись, он возвратился в особый отдел. Там в ожидании заброски томились Сычев с Новиченко. Теперь уже вместе они принялись убеждать Рязанцева в готовности к выполнению задания. Но тот не стал форсировать события: внешний вид Петра говорил сам за себя, и им пришлось задержаться еще на неделю. За это время стараниями старшины Пилипчука он твердо встал на ноги, и только тогда Рязанцев дал добро.
29 декабря разведчики в сопровождении лейтенанта Кулагина выехали на передовую, в расположение уже знакомого Петру и Сычеву 2-го батальона 417-го стрелкового полка, и провели еще сутки на КП, изучая позиции противника. Результаты наблюдений обнадежили: гитлеровцы не заметили саперов, проложивших под их носом проход в минном поле, и в ночь на 30 декабря Петр, Сергей и Владимир выбрались из передового окопа батальона и шагнули в неизвестность.
Валивший всю ночь снег не сбил Петра с пути — семнадцать километров, месяц назад пройденные им и Сычевым, намертво врезались в память. Рассвет застал разведгруппу в пяти километрах от элеватора; оттуда Петр намеревался совершать рейды в районы, где, по данным Рязанцева, гитлеровцы концентрировали силы для предстоящего наступления. Взвесив все «за» и «против», он решил понапрасну не рисковать.
Близость дороги и открытая местность вынудили разведчиков искать укрытие; им стал склад бывшей машинно-тракторной станции. Перекусив сухим пайком, они, разбившись на дежурные смены, прилегли отдохнуть, чтобы набраться сил перед последним броском.
С наступлением дня движение по дороге не прекратилось. Господство гитлеровской авиации в воздухе добавило нахальства армейским командирам. Колонны с боевой техникой продолжали двигаться без всякой маскировки. Сычев уже не мог смотреть на это без зубовного скрежета и в сердцах произнес:
— Сволочи! Как у себя дома.
— Недолго осталось. Рано или поздно дадим по морде! — категорично отрезал Петр.
В то же время у самого на душе скребли кошки. Данные наблюдений, которые он, Сычев и Новиченко заносили в блокнот, говорили о другом. За пять часов по дороге проследовали три крупные военные колонны, насчитывавшие по 15–20 единиц техники. Вся она выглядела так, будто только что сошла с конвейера завода: военная промышленность Германии пока не давала сбоев.
Проводив внимательным взглядом хвост очередной колоны, Петр взял у Сычева блокнот с записями и поинтересовался:
— Все записал?
— Да. Восемнадцать боевых единиц и два «опеля», похоже, штабные.
— Сколько тяжелой?
— Девять.
— Новая?
— Хрен его знает. Глаза уже не смотрят.
— Пойди вздремни, — предложил Петр.
— Какой тут сон? Одно расстройство. Прут и прут. И где только наши соколы?
— Дай время, расправят крылья.
— Легко сказать, вон какая силища.
— И что? Нас этим уже не запугаешь, и не такое видали.
— Да уж, — лицо Сычева исказила гримаса. — Как вспомню Макеева, так жить не хочется. Сволочь тыловая, чуть под монастырь не подвел, — с ожесточением он вспомнил «знакомство» с особистом.
— Нашел, кого вспомнить. Слава богу, есть еще такие, как Рязанцев.
— Эх, Иваныч, разве в них дело? Спросить надо с тех, кто выше сидит.
— Спросят, и еще как спросят. Сейчас не время искать виноватых. Сейчас бить надо сволоту.
— Вот так всегда: пока гром не грянет, наверху не почешутся. Козлы! — И Сычева прорвало. — Я человек маленький и то даже жопой в мае почувствовал, что подпалят. А они чем думали? Прав товарищ Сталин — везде у нас враги сидели. Мало их к стенке ставили! Вспомни, что нам Козлов долдонил…
— Стоп, Серега. Не тот разговор ведешь, — оборвал его Петр и бросил быстрый взгляд на Новиченко. Тот спал.
А Сычев уже не мог остановиться:
— Тот — не тот. Кончилась терпелка! Это ж надо, силищу такую имели, а фриц нас за два дня раздолбал. Как так? Как?
— Будто не знаешь, — Петр замялся — его также мучил этот вопрос — и не нашел ничего другого, как повторить избитые утверждения: — Внезапность нападения. Вероломство…
— Иваныч, и это говоришь ты? Я — не Макеев. Вспомни, как наш комиссар распинался о дружбе с немецким рабочим. А он, падла, этот сраный рабочий, голой задницей перед нашими рожами тряс. Слепому было понятно, что фриц силу стягивает, а нас в летние лагеря, в солдатики играть. Пушки — на полевые позиции, а снаряды — на складе. Танки — с пустыми баками, а у тебя на складе — ревизия. Так кто виноват? Гитлер? — негодовал Сычев.
— Стоп, Серега, остынь, — пытался утихомирить его Петр.
— Стыну уже полгода. Я их всех…
— Да угомонись ты! Побереги злобу на фрицев! — цыкнул на него Петр.
— Не переживай, ее у меня на всех их хватит.
— Вот и хорошо, а сейчас иди и спи. В нашем деле психовать и икру метать — себе дороже. Разведка шума не любит.
— Ладно, Иваныч, давай только без морали, я не пацан, — и Сычев, что-то бормоча себе под нос, отправился спать.
Петр, прихватив автомат, поднялся на наблюдательный пункт, приник к пролому в стене и, стараясь не попасть окулярами бинокля под луч солнца, сосредоточился на дороге. Движение по ней прекратилось, и теперь его занимало другое — как добраться до элеватора? Взгляд остановился на глубоком овраге: он начинался в сотне метров от склада, протянулся почти на три километра и заканчивался у водонапорной башни. Между ней и лесополосой, за которой мрачной бетонной громадой угадывался элеватор, простиралось открытое поле. В темноте легко было заблудиться, и Петр стал искать ориентиры. Ими могли служить подбитый танк, покосившийся деревянный навес — это все, что осталось от полевого стана колхозников, и островок кустарника. Определившись с маршрутом, он снова переключился на дорогу — на ней по-прежнему царило затишье.
Белое безмолвие и убаюкивающий посвист ветра навевали сон, и, чтобы не заснуть, Петр принялся мысленно составлять рапорт для Рязанцева. За этим занятием незаметно подошла к концу смена. К этому времени дорогу окутала густая морозная дымка. Воспользовавшись этим, разведчики стали на лыжи, скатились в овраг и размашистым шагом двинулись вперед. Через час в вечерней мгле проступило циклопическое сооружение — элеватор. В блеклом лунном свете его стены, исклеванные осколками снарядов и пулями, походили на лицо человека, переболевшего оспой. Подобравшись ближе, они залегли и стали наблюдать. В мрачных развалинах элеватора и разоренной конторе царила кладбищенская тишина. Но Петр не стал рисковать и выслал вперед Новиченко. Прошло минут десять, когда наконец тот дал о себе знать.
— У-а, — печально прозвучало в воздухе.
— Не Соловей-разбойник, — язвительно заметил Сычев.
— Зато ты у нас Илья Муромец, — хмыкнул Петр и кивнул на вещмешок Новиченко. — Прихвати Вовкины вещички.
— Опять я, — буркнул Сычев и, взвалив на плечи два огромных вещмешка, поплелся за ним.
— Иваныч, ты што? Тут черт ногу сломит, — встретил их в штыки Новиченко и предложил: — Давай в контору перебираться.
— Остаемся здесь, — Петр был непреклонен.
— Туточки вонизма така-а-я, — не унимался Новиченко.
— Вова, не гоношись. То фрицы огнеметами шмаляли, — перебил его Сычев.
— И што с того?
— А то! Больше сюда не сунутся.
— Если мы раньше не загнемся, — буркнул Новиченко.
— Кончай разговорчики! — положил конец спору Петр и сбросил с плеч вещмешок.
Крепчающий мороз и голод, терзавший желудок, заставили разведчиков пренебречь опасностью. Они разбрелись по развалинам, собрали то, что осталось после пожара, спустились в подвал и развели костер. Сычев, не дожидаясь команды, развязал вещмешок, достал банку тушенки и предложил:
— Иваныч, надо бы устроить пир желудку.
— Давно пора, а то брюхо к хребту прилипло, — поддержал его Новиченко.
— Я что, против? Доставайте НЗ и сало Пилипчука.
— А 100 граммов наркомовских? — напомнил Сычев.
— Ради такого случая не грех и 200, — живо поддержал Новиченко и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: — Хлопцы, так сегодня ж Новый год!
— Точно! С этой долбаной войной забудешь, как себя зовут, — посетовал Сычев и бросил многозначительный взгляд на Петра.
Тот не стал испытывать их терпения, достал фляжку со спиртом и, подняв вверх, предложил:
— Давайте, ребята, выпьем за то, чтоб дожить до следующего года!
— Доживем! — дружно поддержали Сычев с Новиченко, и фляжка пошла по кругу.
Вскоре, разомлев от выпитого и тепла костра, Сергей и Владимир начали клевать носами. Петр отправил их спать, а сам заступил на пост, но чтобы зря время не терять, забрался на чердак элеватора и оборудовал там наблюдательный пункт. Отсюда, с высоты птичьего полета, дубрава, в которой гитлеровцы могли скрывать свой танковый кулак, лежала как на ладони. Теперь разведчикам оставалось запастись терпением и положиться на удачу.
Результат первого дня оказался плачевным — дубрава словно вымерла. Лишь изредка лязг металла и работа мощных двигателей свидетельствовали, что царящая в ней тишина обманчива. Движение на подъездных дорогах началось только с наступлением темноты. На этот раз гитлеровцы строго соблюдали светомаскировку, что лишний раз убеждало Петра в подготовке ими крупной наступательной операции. И тогда он решился на вылазку.
Вылазка едва не обернулась провалом: на подходе к дубраве они напоролись на боевое охранение и едва унесли ноги.
Второй и третий день также прошли впустую. До истечения срока выполнения задания оставались сутки, а Петру пока нечего было доложить Рязанцеву. Сведения о перемещениях гитлеровской техники мало что давали, и уныние охватило разведчиков.
Петр, нахохлившись, сосредоточенно смотрел на костер, будто в отблесках его пламени надеялся найти ответ на вопрос: как подобраться к дубраве? Но ничего другого, как попытаться взять языка, ему на ум не приходило.
— Опять этот «опель». Достал уже, гад, — голос Сычева заставил Петра встрепенуться.