Эдаурд фон ГартманО „Нирване“1
Что такое Нирвана? „Абсолютное ничто“, или „нечто положительное“? Вопросе этот в последнее время решался неоднократно.
Нирвана — „ничто“, говорят одни. Это следует уже из самого значения слова: „уничтожение“. Будь Нирвана надмирным чистым бытием чуждого являемости чистого существа, в таком случае уничтожилось-бы всякое различие между браманизмом и буддизмом. „Сансара“ — мир явлений, по воззрению буддистов, не есть явление абсолютного существа (Брамы), но несуществующая иллюзия, скрывающая от человека его невежество; Сансара не имеет за собой (в основе своей) какого-либо похожего на реальность бытия, но как призрак (wesenloser Schein) заключает в себе лишь небытие, ничто. Наиболее глубокомысленные буддийские философы признали и открыто высказали этот постулат. И действительно, это единственное, что делает буддизм законченной системой. Такой взгляд на Нирвану считался почти неопровержимым до 60-х годов.
Нет, говорят другие2: Нирвана есть „блаженство (Seligkeit) чистого бытия“. Буддийские философы, учившие абсолютному уничтожению „совершенного“ (человека), как доказано, признаны буддийским церковным учением неправоверными (Heterodoxe).
Позднейшее фантастическое изображение Нирваны раем было-бы невозможно, если-бы она с самого начала не заключала в себе понятия положительного блаженства. Чистое ничто — невозможное понятие (Unbegriff), которое даже философы не в состоянии действительно мыслить, не говоря уже о толпе, и которое менее всего могло-бы получить значение центрального религиозного двигателя.
Нет, говорят третьи3: те и другие равно ошибаются. Нирвана — ни абсолютное уничтожение, ни положительное блаженство. Что́ заключается в логической последовательности известного круга представлений, может интересовать философов, но до этого нет никакого дела занимающимся историею религий. В состоянии-ли европейцы с их предрассудками представить себе то или другое, или нет, это также мало может претендовать на руководящее значение по отношению к религиозно-историческим фактам, как и то, что́ позднейшая фантастическая трансформация сделала из вероучений древних времен. Только первоначальные тексты имеют важность, а они обстоятельно и без всяких недомолвок свидетельствуют, что Будда „уклонился“ от решения этого, предложенного ему, вопроса в том или другом смысле, как не имеющего никакого отношения к спасению. Может быть эту уклончивость вызвало в нем опасение за те последствия, к коим могло повести полное раскрытие окончательных выводов, боязнь — предъявить слишком большие требования к слабой человеческой природе; но нельзя оспаривать тот факт, что первоначальный (правоверный) буддизм отвергает как тот, так и другой способ решения вопроса, признавая их в равной степени неверными. По отношению к этому вопросу неприменима форма решения: „ни—ни“ (weder—noch), и еще менее другая „как—так“ (sowohl—als auch), но отклоняется всякое определение предмета, как теоретически излишнее, а практически бесполезное.
Нет, говорят четвертые, к коим примыкают и европейски образованные буддисты, — нет: европейские исследователи религий делают ту-же самую ошибку, как и народная фантазия, превращающая Нирвану в рай, принимая Нирвану за трансцендентное понятие, тогда как она есть понятие „чисто имманентное“. Будда должен был отклонить от себя решение вопроса о характере трансцендентной Нирваны не потому, что этот вопрос неразрешим, а потому что он был фальшиво поставлен. Не только практическое значение Нирваны, но и понятие о ней исчерпывается вполне бесстрастным состоянием спасенного, каковым он является в настоящей жизни пред нашими глазами.
Будь одно из трех последних воззрений справедливо, первый взгляд, по которому Нирвана есть абсолютное ничто, оказался-бы во всяком случае несостоятельным. Мне представляется нетрудным доказать, что последние два воззрения, коими само собою исключается второе, имеют в своей основе „недоразумения“, вследствие чего и выводы, допускаемые ими, представляются шаткими.
Прежде всего что́ касается до утверждения, что Нирвана есть имманентное, а не трансцендентальное понятие, то такое утверждение справедливо лишь по отношению к „идеальной антиципации4 реальной Нирваны“ в благочестивой душе, а не по отношению к самой реальной Нирване. Но имманентная Нирвана была-бы невозможным, самому себе противоречащим понятием, если-бы не существовало веры в реальную, трансцендентную Нирвану, идеальную антиципацию коей она сама образует. Суть дела здесь таже самая, что и в христианском представлении „царства Божия“: царство Божие представляет собою также имманентное понятие, поколику оно является идеальным „предварением“ будущего, трансцендентного царства Божия в душе благочестивого человека. Это представление о царстве Божием точно также было-бы полно противоречия, если-бы в основе его не лежала вера в реальность существующего за гробом царства Божия. И как-бы пастырская деятельность, в своей заботе о пастве и в проповеди, ни усиливалась перенести центр тяжести на имманентную Нирвану, на имманентное царство Божие, тем не менее в основе ее лежит мысль (будет-ли она открыто высказана или нет, — это все равно) о трансцендентной Нирване, о трансцендентном царстве Божием5. Во всяком случае с практической точки зрения целесообразно окружать последние туманом известной неопределенности, потому что тогда легче приспособить их ко всякого рода стремлениям и упованиям, разнообразящимся смотря по национальности, духу времени и индивидуальности. Но ни в каком случае нельзя допустить полного устранения их, дабы тем самым не отнять почвы у соответствующих им имманентных представлений.
Таким образом проблема: что такое собственно „трансцендентная“ Нирвана, не смотря на все практическое значение имманентной, идеальной Нирваны, не только продолжает существовать, но даже получает, при указанном различении, необычайную важность и в практическом отношении, ибо теперь ясно, что без решения этого вопроса нельзя составить правильного понятия и о сущности идеальной антиципации Нирваны. Поэтому уже а priori должно казаться невероятным, чтобы Будда отклонил от себя решение этого кардинального вопроса на том основании, что он не имеет практического значения. В действительности этого и не было. Напротив, мы встречаем бесчисленное количество раз совершенно точное определение Нирваны, как „безусловного отрицания здешнего существования и личного бытия“, поколику здешний мир (Сансара) доступен нашему опыту. Нирвана есть отрицание („ничто“) всякого бытия, всякого мышления, чувствования и хотения ни какой-бы то ни было сущности, лежащей в основе бытия и сознания“.
Таким образом, если предположить, что чистая форма человеческого сознания, „трансцендентный“ субъект, или „само“ (Selbst) субъекта (Атман), строго отличаемое от своей телесно-душевной личности (Сатта), продолжает существовать после „естественной“ смерти последней и что речь идет о смерти человека, „освобожденного от возрождения“, т. е. „совершенного“ (vollendeten); — в таком случае это „само“ существовало-бы в „не-мире“ (in dem Nichts der Welt) и было-бы лишено всякого мышления, чувствования и хотения, т. е. оно было-бы в „ничто“ и „ничто“ — в нем. Таково было-бы отношение Атмана к реальной трансцендентной Нирване, в случае если-бы он пережил смерть „совершенного“ человека. Действительно-ли и это так, или нет; действительно-ли чистая форма сознания, лишенная всякого содержания, продолжает существовать в „ничто“, или-же и как форма подвергается уничтожению, — это во всяком случае вопрос, не имеющий никакого практического значения, и этот-то вопрос Будда6 отклонил от себя.
Логика системы требует однако-ж, чтобы этот вопрос был решен в пользу уничтожения Атмана; это также ясно, как и то, что вопрос этот не имеет решительно никакой связи с вопросом о природе Нирваны. Третье воззрение смешивает то и другое.
Продолжает-ли пустая форма сознания существовать в „не-мире“, или лишенная всякого содержания и возможности обнаружения, и как форма, она не существует более, — это в практическом отношении, как я уже сказал, совершенно все равно; в обоих случаях Нирвана продолжает быть тем же ничто, противоположным всякой позитивности, независимо от того, плавают-ли в ней (schwimmen) пустые формы сознания (bewusstlose Bewusstseinsformen), или нет.
Нирвана не только не заключает в себе положительного блаженства, но ей чуждо даже „наслаждение контрастом“ (Kontrastlust) в сравнении с Сансарою, так как наслаждение, как таковое, должно быть сознаваемо или чувствуемо; но всякое сознание и ощущение решительно чуждо Нирване, исключено из нее.
В силу вышеуказанного вопрос о Нирване должен быть решен в пользу первого взгляда; все-же прочие концепции, несогласные с ним, „покоятся на ошибке, недоразумении, смешении“.
В заключение мне хотелось-бы упомянуть здесь об одном философском возражении, которое хотя высказывалось несколько раз, но лишь намеками, в недостаточно ясной и определенной форме. Возражение это заключается в следующем.
Если мы и определили Нирвану, как отрицание всех эмпирических определений бытия, так что по отношению к этим последним она должна быть названа „nihil relativum“, то этим еще не сказано, что Нирвана также „an und für sich“, т. e. независимо от своей противоположности по отношению к Сансаре, должна быть отрицательной величиной, т. е. должна быть „nihil absolutum“. Если-же нельзя оспаривать возможность того, что относительное „ничто“ может быть однако само в себе нечто положительное, то этим самым инстинктивному влечению благочестивого буддиста к жизни (Lebensdrang), его надеждам открывается „впереди“ по истине безграничная область; лишь позади (nach rückwärts) она ограничивается тем, что исключает из себя все эмпирические условия бытия, свойственные Сансаре. Поставьте в связь с этим оставшийся открытым вопрос касательно дальнейшего существования чистой формы сознания „совершенного“, и тогда окажется, что трансцендентному оптимизму „остаются открытыми двери и ворота“, не смотря на относительную отрицательность Нирваны. Эту перспективу по всей справедливости следует назвать пристанищем (Ankergrund), где нашли себе убежище (sich angeklammert) позднейшие фантазии буддистов. Боязнь первоначального буддизма пред логической необходимостью отрицания дальнейшего сущест