– Что? – недоуменно спросил Джаспер.
Фиш быстро повторил свои странные цифры:
– Пять, девять, два, четыре, один, три, пять, один, один… Спросите у них…
Со стороны лестницы послышались топот и крики. Загромыхали кем-то неловко задетые бронзовые пневмоуборщики.
– Стоять!
– Стоять, Фиш!
Доктор Доу обернулся, узнав эти грубые рокочущие голоса, – только вокзальных констеблей здесь и не хватало! И тут вдруг Джаспер закричал.
Натаниэль Доу вздрогнул и повернул голову. На том месте, где только что стоял Фиш, больше никого не было. Он прыгнул!
Доктор и мальчик бросились к парапету, выглянули из-за него. Где-то там, внизу, на тротуаре у здания апартаментов «Доббль», должно было лежать изуродованное и изломанное тело в полосатом пальто, но ни Натаниэль Доу, ни Джаспер все никак не могли его обнаружить.
И тут в небе над площадью раздался задорный и отчаянно беззаботный смех.
Джаспер распахнул рот. Доктор Доу приложил неимоверные усилия, чтобы не последовать его примеру.
Этот до невозможности странный человек, прорезая дождь, летел над Неми-Дре, довольно быстро отдаляясь. Из пыхтящего и изрыгающего сизый дым кофр-ранца за его спиной вырастали два механических крыла, под кофром багровело пламенеющее сопло.
Фиш повернул голову к доктору и его племяннику: глаза под стеклами больших летных очков сузились, губы растянулись в самодовольной улыбке.
Он приподнял цилиндр, прощаясь, после чего тут же надел его обратно. Через мгновение Фиш уже исчез в навалившейся на площадь, будто пуховое одеяло, низкой туче.
Человек из Льотомна сбежал.
Часть вторая. Человек из Льотомна
Глава 1. П. У. Трикк
Кругом дым, тучи черно-серого дыма. Он выплескивается отовсюду, поднимается столбами и сплетается над крышами домов в темное удушливое покрывало. Это пожар? Началась война? Нет, это просто габенское утро. Все тарахтит, топки ревут, поршни шипят – город пришел в движение.
На Чемоданной, Поваренной, Пыльной и Полицейской площадях, на площади Семи Марок и, разумеется, на Неми-Дре стучат по брусчатке колеса частных экипажей, кебов, фургонов и пароцистерн. Трамваи и омнибусы набиты людьми, как консервные банки на полке бакалейщика. В хмуром осеннем небе медленно плывут дирижабли, туда и обратно над жилыми кварталами проносятся аэрокебы и небольшие «почтовики»…
Габенское утро, будто труба выхлопа, выплевывает на улицы и площади, на мосты и в переулки лишь раздраженных и невыспавшихся людей. Осунувшиеся лица, прищуренные глаза, зевающие рты, похожие на отверстия собачьих будок. В это время в Тремпл-Толл вы не встретите ни одного доброго взгляда, не услышите ни одного вежливого слова. Все друг с другом ругаются, все злятся, все торопятся, и концентрация мизантропии достигает своего апогея. В Саквояжном районе утро добрым не бывает. К тому же и новости в газетах оставляют желать лучшего – сплошь какие-то злые слухи, а хроника событий пропитана желчью и ядом.
Вот и этим утром на передовице «Сплетни» появилась фотография, которая вызвала множество пересудов. На ней были запечатлены двое полицейских констеблей, застрявших в дверном проеме, – у обоих глаза выпучены, лица перекошены, да и вообще они напоминают пьяных рыб. И венцом всему заголовок:
«ДОСТОЙНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОЛИЦИИ ТРЕМПЛ-ТОЛЛ»
Приложенная к фотографии статья за авторством акулы пера Бенни Трилби была написана в презрительно-снисходительной манере и сообщала о том, что констебли в Тремпл-Толл в лице Грубберта Бэнкса и Хмыря Хоппера (см. фотографию) совершенно разучились нести службу.
– Меня зовут Хмырр, а не Хмырь! – обиженно воскликнул Хоппер. – Они все переврали. Проклятый Бенни Трилби…
– Нет, это все проклятый Фиш! – прорычал Бэнкс.
Для вокзальных констеблей это утро было едва ли не худшим за всю их службу. Как только в «Сплетне» появилась упомянутая статья, их тут же вызвал к себе старший сержант Гоббин.
Начальство пребывало в состоянии холодной ярости, и это было намного хуже, чем если бы оно в лице старшего сержанта орало на Бэнкса и Хоппера или даже било их. Нет, с виду Гоббин был совершенно спокоен. Он сидел на своем стуле за сержантской стойкой и вдавливал указательный палец в фотографию на передовице лежащей перед ним газеты так сильно, что у настоящего Бэнкса вот-вот готов был проступить на носу синяк.
– После провала предыдущего дела я, помнится, велел вам намертво приклеиться к своей тумбе, но нет, вы решили заделаться местными знаменитостями.
– Сэр, мы…
Сержант Гоббин шумно втянул воздух своим крючковатым носом.
– Не перебивать, когда я выбиваю из вас всю дурь, – прошипел он. – И вот вы, две никчемности, вместо того чтобы бояться высунуть нос из своей норы после недавнего позора, бросили пост, разъезжаете по городу и, – он опустил глаза в статью, – устраиваете перестрелку в апартаментах «Доббль»!
– Но ведь мы выполняли ваше приказание, сэр! – растерянно ответил Хоппер. Огромный, едва вмещающийся в свой необъятный мундир, сейчас он будто бы весь съежился. – Мы занимались делом, которое вы нам поручили!
– Что? – Сержант Гоббин перевел злобный взгляд с Хоппера на Бэнкса. – Что он такое мелет?
– Ну… э-э-э… – замялся толстяк. – Та старуха… кхм… прощеньице… престарелая дама с улицы Слепых Сирот, подруга вашей родственницы. Жалоба, помните? Вы велели разобраться, сэр. Все началось с нее…
И Бэнкс рассказал старшему сержанту о том, что произошло после того, как он отправился к полоумной кошатнице: и о таинственном воре-коротышке, и о пьянице Граймле, и об этом Фише в апартаментах «Доббль».
– Так что, как видите, сэр, мы расследовали кражу куклы и…
– Вы недоумки! – проскрежетал Гоббин. – Я велел вам прийти к старухе, выслушать ее бредни и наобещать ей всякого, чтобы она отвязалась и прекратила донимать мою кузину. А та, соответственно, прекратила донимать меня. Но нет, – он снова ткнул пальцем в фотографию – теперь уже в Хоппера, – вы решили что-то там расследовать! Учинили беспорядок! Влипли в историю! Попали в газету!
– Но, сэр, – осмелился возразить Бэнкс, – я решил, что вам нужен результат. А когда оказалось, что в деле замешан Граймль…
– Ну и что же? – с пугающе ласковыми нотками в голосе спросил сержант. – Что Граймль? Вы вытащили эту занозу из моего пальца?
– Сразу, как Фиш сбежал, мы отправились к Граймлю в контору, но его и след простыл.
– След простыл? Даже не смейте произносить своими бездарными ртами подобные профессиональные выражения! Ничего не можете сделать! Открыли пальбу! Испортили частную собственность! Вы, видимо, сейчас недоумеваете, почему я так спокоен, верно?
Гоббин больше не выглядел спокойным. Ярость пробивалась едва ли не через все поры на его лице, а жуткий правый глаз с бельмом казался подчиненным еще страшнее, чем обычно.
– Господин Доббль, хозяин апартаментов «Доббль», к вашему идиотскому сведению, близкий друг достопочтенного судьи Сомма, – продолжил сержант. – И сейчас достопочтенный судья Сомм здесь, наверху, пытается узнать, отчего его разбудили до обеда и заставили сюда волочиться. Он, скажем так, не в слишком-то хорошем расположении духа.
Тут оба констебля испугались еще сильнее: судья Сомм был личностью во сто крат хуже сержанта Гоббина. Последний лебезил перед господином судьей, боясь вызвать малейшие признаки его неудовольствия. Поговаривали, что судья Сомм – негласный хозяин Тремпл-Толл и что все здесь устраивается согласно сугубо его прихотям. Привлечь особое его внимание было худшей из возможных перспектив. И все же констебль Бэнкс нашел в себе силы ответить сержанту.
– Сэр, – начал он твердо и рассудительно, – со всем уважением, но мы следовали установленным предписаниям. Выслушав жалобу потерпевшей особы, мы отправились на поиски злоумышленника. Нас нельзя наказывать за четкое следование вашему приказу. Если достопочтенный судья Сомм спросит нас, как мы посмели попасть в газету и сделали так, что в перестрелке со злоумышленником пострадал какой-то там коридор какого-то его близкого друга, то я отвечу ему честно и без запинки – вот прямо как сейчас, – что мы с констеблем Хоппером исполняли приказ нашего начальника, старшего сержанта Гоббина, и пусть какой-то там близкий друг господина достопочтенного судьи Сомма радуется тому, что мы не снесли до основания весь его проклятый дом, потому что нас не остановить, когда дело касается приказов нашего начальника, старшего сержанта Гоббина.
Бэнкс замолчал. Он тяжело дышал, под мундиром толстяк весь покрылся липким потом. Хоппер, не ожидавший подобной смелости от напарника, замер с открытым ртом, но при этом предусмотрительно вжал голову в плечи, опасаясь грядущей бури.
Что касается сержанта Гоббина, то он глядел на подчиненного прищурившись и с легкой кривой усмешкой – очевидно, он ожидал, что Бэнкс и Хоппер будут терпеливо и молча ждать, пока их распекают, а потом добровольно повернутся на другой бок, чтобы быть пропеченными равномерно, но, признаться, он был несколько удивлен. И отчасти даже преисполнился крошечным уважением к Бэнксу.
Тем не менее старший сержант не был бы собой, если бы оставил все как есть:
– Вы ведь знаете, что такое «последняя капля», да?
– Э-э-э… это когда кран перекрывают? – Хоппер почесал квадратный подбородок. Шарады всегда вгоняли его в ступор. Бэнкс же промолчал, ожидая продолжения.
– Украденная кукла. Карлик. Человек на механических крыльях. Вы сами хоть понимаете, какой все это не заслуживающий внимания бред? Значит, так. Средства на ремонт в поврежденном коридоре будут вычтены из вашего жалованья! Вы у меня год будете бесплатно работать!
– Это несправедливо! – вскинулся Хоппер.
– Сэр! – потрясенно воскликнул Бэнкс.
– Пошли вон с глаз моих! – велел сержант. – И еще одно! Перед уходом оружие сдать! Очевидно, вы не умеете с ним обращаться – до сих пор никого не пристрелили! И еще… – Он угрожающе приподнялся на своем стуле, отчего подчиненные отшатнулись. – Сдать самокаты! Они вам не понадобятся, потому что с этого момента вы день и ночь будете стоять у своей тумбы на вокзале…