Пассаж Грюммлера напоминал маленький город. Город, который призван опустошить карманы всякого, кто в него попадет. На пяти этажах здесь располагались всевозможные лавки, цирюльни и мастерские – внутри были даже свой полицейский пост, отделение почты и небольшой театр. Повсюду бродили покупатели, шмыгали рассыльные и звенели механизмами автоматоны. Из бронзовых рогов, развешанных тут и там, звучала музыка – это была одна из таких мелодий, которых вроде как не замечаешь, но стоит только обратить на них внимание, они тут же начинают вызывать раздражение.
Доктор Доу по очевидным причинам пассажи не любил: толпа и мизантроп несовместимы. Грубость, наглость и фамильярность под этой стеклянной крышей бьют ключом. Люди здесь буквально соревнуются в злословии и дурном расположении духа. Помимо прочего, в таких местах кому-то частенько становится плохо, и кто-то неравнодушный (а такие, как клопы, берутся неизвестно откуда, словно только и ждали подходящего момента) начинает верещать: «Человеку плохо! Человеку плохо! Доктор! Здесь есть доктор?!» Доктор Доу всей душой ненавидел этот возглас, и только чувство долга неизменно толкало его вперед.
Натаниэль Доу не понимал, зачем вообще нужны пассажи, – он предпочитал покупать определенные вещи в предназначенных для них лавках. К тому же он не верил заверениям различных домохозяек, включая его собственную экономку, о том, что пассаж, мол, – это невероятно удобное изобретение: вот вы покупаете кофейные зерна в лавке колониальных товаров, вот присматриваете себе новенькую шляпку или чулки у модистки, а вот уже пьете с лучшей подругой миссис Баттори кофе с мороженым за столиком «Нютли»…
Шагая за юрким репортером через главный зал пассажа, доктор Доу косился на вереницы счастливых семейств, подпорченных горечью в детских глазах, счетными записными книжками в руках матерей и капающим потом с носов отцов. Кругом были дамы с напряженными скулами, глядевшие на прочих дам с потаенной ненавистью и пожеланием тем споткнуться и порвать это прекрасное платье из лавки «Фиффани». Джентльмены были не лучше: некоторые из них расселись в креслах цирюлен у всех на виду; те, кто проходил мимо, на них глазели, обсуждали того или иного «болвана с намыленным лицом» и спорили, верно ли цирюльник подбривает ему бакенбарды… Доктора, к слову, это также возмущало: как можно только подумать о том, чтобы бриться перед дамами! Нет уж, увольте!
Что касается Бенни Трилби, то он был в своей стихии. Сидя в редакции, этот тип напоминал рыбу, выброшенную на берег и вынужденную влачить свое жалкое удушливое существование. Но стоило им только лишь войти в вертящиеся стеклянные двери пассажа, как газетчик перестал выглядеть сонным, взгляд его обрел цепкость. Сказать, что Бенни Трилби был в толпе как рыба в воде, – значит существенно преуменьшить. Скорее он походил на рыбака, который залез в шкуру выпотрошенной рыбы, застегнул эту шкуру на все пуговки и нырнул на глубину, прикидываясь там своим…
Поднявшись на механической лестнице на второй этаж, газетчик провел своих спутников к небольшому кафе «Вирчунс».
Столики на террасе были расставлены тесно, меж плетеных кресел фланировали официанты в кремовых передниках, повсюду летали здоровенные упитанные мухи.
Бенни Трилби выбрал столик у края галереи, с которой открывался вид на весь пассаж, и уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Натаниэль Доу и Джаспер заняли два других кресла.
Разговор откладывался – официант со вздернутым подбородком и до блеска нафабренными волосами шустро принял заказ и, как назло, вернулся, едва только доктор успел произнести это долгожданное слово: «Итак…» Поставив перед посетителями блюдца с пирожными, которые выглядели, по мнению доктора, слишком дорогими, чтобы быть вкусными, он принялся разливать кофе и чай. Бенни Трилби неумело повязал салфетку – сделал газетчик это исключительно потому, что так сделал доктор Доу, а он не хотел отставать в манерах.
Как только официант удалился, Бенни Трилби одним махом проглотил пирожное, вытер губы рукавом, невзирая на салфетку, и откинулся на спинку кресла.
– Липкий сюжетец! – воскликнул газетчик, плотоядно глядя на пирожное Джаспера, и тот отодвинул его от Бенни подальше. – Я про ограбление банка!
– В каком это смысле? – удивился доктор.
– Все следят за этим делом, – пояснил репортер. – Я просто разливаю джем, а мухи липнут. Залипают. Статейки – это клей для мух. Вы только поглядите на них… ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж… жужжат и липнут.
Он кивнул на прочих посетителей «Вирчунс». За столиками вокруг все джентльмены и дамы скрывались за разворотами газет. Куда ни кинь взгляд, он тут же упирался в бурую жирную надпись «СПЛЕТНЯ».
– Я мажу липкую жижу по лицам этого города, а ему это нравится, и он постоянно просит добавки.
Доктор лишь покачал головой, а Джаспер поморщился, словно ему под нос сунули нечто крайне зловонное.
– Вы только представьте! – продолжал Бенни Трилби. – Что случилось бы, если бы у них в руках не было газет? Им ведь пришлось бы говорить друг с другом! Слушать! Терпеть! Вникать! Отвечать! Стараться поддерживать беседу! Знаете, что я скажу? Ложечки для пирожных пока что не воткнуты соседу по столику в глаз только потому, что руки заняты разворотом газеты. И все умеренно счастливы. Идиллия. Я считаю, что этот город обязан мне и моим коллегам. Иначе к глазным врачам выстроились бы целые очереди болванов с ложечками для пирожных в глазах.
Доктор Доу глубокомысленно поднял брови, Джаспер угрюмо ковырнул пирожное, и Бенни Трилби понял, что его собеседники уже наелись его уличной философией. Тогда он решил подать второе блюдо под названием «Переход к делу»:
– Так что вы там говорили о взаимовыгодном сотрудничестве? – Бенни сделал ударение на «взаимо».
– Насколько я понял из ваших статей, – сказал доктор, – Дом-с-синей-крышей не торопится делиться с вами подробностями расследования, и…
– Ну, это явное предположение!
– …и, – продолжил доктор, – вы вынуждены вынюхивать, подслушивать, даже придумывать, чтобы чем-то заполнить колонку. Мы же со своей стороны предлагаем вам самые свежие и правдивые сведения о ходе расследования. От нас вы узнаете о подозреваемых и обо всем прочем. Это и есть тот самый эксклюзив.
– Неужели больше не придется лазить по помойке возле Дома-с-синей-крышей? – усмехнулся репортер. – Вот так удача на меня свалилась! Мог ли я подумать этим утром, когда пылесосил носки, что все так обернется!
Доктор нахмурился.
– Мы можем рассчитывать на некую толику вашей серьезности, мистер Трилби?
Бенни тут же состроил на лице гримасу «Сама серьезность».
– Вы сказали, «подозреваемые»? Они у вас уже есть?
– Возможно, – вставил Джаспер, и репортер улыбнулся, отметив, как передернуло доктора. Мальчик поспешил добавить: – Сперва расскажите про ограбление…
Бенни кивнул, сделал глоток кофе и начал рассказывать.
– Думаю, мне незачем отдельно останавливаться на том, что такое черный банк на площади Неми-Дре и какая о нем ходит слава. В Тремпл-Толл почти не найдется тех, кто не боится Ригсбергов, – и это понятно, но вы даже представить не можете, какой ужас банк вызывает у… кхм… наших премногоуважаемых и глубокообожаемых господ фликов. Всем служащим полиции Саквояжного района поставлена первостепенная задача – найти злоумышленников и вернуть награбленное. Констебли из Дома-с-синей-крышей последние дни стоят на ушах не хуже цирковых акробатов.
Бенни на миг замолчал, ожидая реакции собеседников, но ее не последовало. Он догадывался, что доктор и его племянник и так обо всем этом знают, но просто не мог отказать себе в удовольствии еще раз пройтись по служащим полиции.
– Как можно догадаться, пока они не особо преуспели, – добавил газетчик. – Кое-кто уже даже получил… м-м-м… скажем так, нагоняй. До меня дошли слухи, что поставленного на дело сержанта выгнали из дома посреди ночи вместе с женой и детьми, а сам дом опечатали и конфисковали. Человек Ригсбергов заявил, что это никак не связано с некомпетентностью сержанта и его неспособностью отыскать грабителей, просто упомянутый сержант якобы взял ссуду и не смог погасить ее вовремя: соответственно, банк всего лишь получает свое – заложенное имущество. Такое вот совпаденьице – просто обожаю! Заменивший опального бедолагу сержант Кручинс после такого наглядного примера, разумеется, из кожи вон лезет, чтобы не повторить судьбу своего предшественника. Его люди совсем озверели: стоит их носам уловить запах чего-то, что хотя бы отдаленно может быть связано с грабителями, они набиваются в свой этот железный фургон и несутся по городу, не обращая внимания ни на семафоры, ни на выбоины на мостовой, ни на медленно переходящих дорогу старушек. Вламываются в дома, избивают тех и этих, хватают всех, до кого дотягиваются их лапы. За одни только последние две ночи было проведено не меньше дюжины рейдов. Вся мелкая шушера забилась в норы и боится нос высовывать – еще бы, ведь флики даже к Свечникам, Догвиллям и Меррику сунулись. С момента, как Кручинс встал на дело, его люди перерыли уже едва ли не всю Саквояжню. Сам Кручинс между тем – прошу заметить, это секретные сведения от моего осведомителя с Полицейской площади! – полагает, что грабители скрылись за каналом, в трущобах Фли.
– Фли?
– Да-да! – с широкой улыбкой покивал Бенни Трилби, весьма довольный тем, что его внимательно слушают и не пытаются ткнуть зонтиком или швырнуть в него ботинком. – Но насколько я знаю… – Он вдруг спохватился и понизил голос: – Насколько я знаю, никого они там не нашли. Они в ярости… И я сейчас говорю не про полицию, а про… серых людей, банковских агентов. Это те еще, – газетчик кашлянул, маскируя ругательство, – кхмрази. Как я и сказал, у меня есть осведомители в полиции, но у серых осведомители есть даже среди блох. Вокзал, порты, аэровокзал, причалы и выезды из города – все под наблюдением. Они патрулируют даже небо, опасаясь, что грабители скроются на личном дирижабле.
Доктор Доу кивнул.
– Ригсберги настроены очень серьезно, – прокомментировал он. – Но никто и не сомневался. Они не успокоятся, пока из данного прецедента не сделают урок для всех и каждого. Что-то вроде: «Вы можете попытаться ограбить нас, но потом вас выловят из канала».