Старик в первое мгновение подивился невежеству этих господ, но с ответом не замедлил:
– Орнитоптер – это летательный аппарат без оболочки: у механизмов данного типа есть крылья, как у вашего летуна. Когда-то орнитоптеры состояли в летном парке Департамента, но ныне в наших списках рабочих моделей не значится. Говорят, у кого-то с Набережных остался старый махолет, но, может, враки это все. И хоть в Габене орнитоптеров уже не сыщешь, в том же Уиллабете их используют как частный летательный транспорт, да и в Льотомне, насколько мне известно, они широко распространены.
– В Льотомне, говоришь? – прищурился Мо и опустил глаза в журнал. – Что значат цифры «семнадцать/девятнадцать» с какой-то там поправкой?
– Это уточнение направления. Градусы.
– Градусы? – удивился Берджес. – Это еще что такое?
– Что-то научное, – отмахнулся Мо. – И куда уточняют эти градусы?
– Надо сверяться с картами, – начал было старик, но, увидев угрожающий блеск в глазах этих неприятных типов, поспешил добавить: – «Семнадцать», согласно план-схеме воздушных путей над Тремпл-Толл, – это код улицы Харт, а «девятнадцать» – соответственно, улицы Файни. В случае если неизвестный не менял направления полета, то он должен был пролететь в створ между двумя указанными улицами. Это отрезок ровно в квартал. Но если он свернул хоть на градус…
– Файни, значит? – Мо не смог сдержать самодовольную улыбку.
Старик приподнял фуражку и протер вспотевшую лысину платком, после чего вернул убор на место.
– Подумать только, – сказал он со смесью одновременно неодобрения и восхищения, – летают, и без аэростатов! Вот времечко-то… Исчез, как и появился, – шмыганул в тучу. Я с ходу решил было, что померещилось, – из-за согревательной настойки, понимаете? А зачем вы его ищете?
– Не твоего ума дело.
– Да, не суй нос.
Мо вернул аэродиспетчеру журнал, они отшвартовались и последовали дальше, по следу сбежавшего с крыши апартаментов «Доббль» Фиша.
У Мо был план, и сведения от старика Брикка подтвердили кое-какие его догадки. Мысленно толстяк уже потирал руки и едва ли не представлял Фиша в кандалах, понурого и несчастного; сам же он при этом стоял рядом с ним и одаривал проходимца оплеухами и колкими замечаниями. Но на деле все оказалось куда сложнее…
Вскоре они подлетели к темно-красной кирпичной башне, вырастающей из здания пожарной части Тремпл-Толл. Тумз попытался было причалить к швартовочным мосткам, но тут из бронзовых рупоров, установленных под крышей, раздался злой голос, тонущий в скрипе и шуршании помех. И все равно понять, что голос велит им убираться прочь, пока не получили хорошую трепку, труда не составило.
Берджес и Мо, на какой-то момент выйдя из своих образов, громко заявили, что являются представителями закона, и ткнули в иллюминатор башни полицейские жетоны. Только тогда им позволили причалить к швартовочным мосткам и войти в рубку через овальный шлюз, предназначенный для прибывших по воздуху.
Несмотря на наличие смотровых окон, круглая рубка оказалась местом на удивление темным. По периметру ее были установлены панели с различными приборами и рычагами, напротив каждого иллюминатора замерла оптическая система наблюдения за городом. В центре помещения чернел огражденный блестящими бронзовыми перилами колодец винтовой лестницы.
Дежуривший в рубке пожарный был неприятным типом средних лет с лицом, которое в своей квадратности и угловатости могло бы поспорить с квадратностью и угловатостью лица Берджеса. Разумеется, у пожарного имелись форменные усы (куда же без них). Темно-красный мундир с бронзовыми пуговицами сидел внатяжку на широкой массивной груди, из-под надраенной до блеска каски на незваных гостей с порога устремился неприязненный взгляд, а руки в белых перчатках сжались в кулаки.
С пожарными у полицейских были весьма натянутые отношения. По правде сказать, служащие Пожарного ведомства констеблей презирали, а те, в свою очередь, видели в них серьезную угрозу. К негодованию констеблей, даже судья Сомм благоволил пожарным и многое им позволял: однажды эти красномундирники потушили его апартаменты еще до того, как огонь успел нанести серьезный ущерб, чем заслужили благодарность обычно такого неблагодарного человека, каким был господин судья. Констебли поговаривали, что сами пожарные и подожгли его апартаменты и все это, мол, был хитрый план, чтобы выслужиться. В любом случае вели себя с тех пор обладатели красных мундиров и медных касок так, словно служащие Дома-с-синей-крышей им не указ.
Вот и этот пожарный сразу же грубо и резко осведомился, что им понадобилось, недоверчиво и подозрительно оглядывая их с головы до ног: на констеблях не было формы – это его смутило.
Мо потребовал немедленно вызвать наверх брандмейстера Роберта Кнуггера, и дежурный пожарный нехотя перевел какой-то рычаг на панели, не отводя пристального взгляда от посетителей.
Вскоре в рубку поднялся господин брандмейстер, весьма раздосадованный тем, что ему пришлось куда-то тащиться неизвестно зачем.
– Ну здравствуй, Кнуггер, – усмехнулся Мо.
В летах, но весьма бравый брандмейстер, обладатель расчесанной волосок к волоску пепельной шевелюры и пышных седых усов, недоуменно уставился на толстяка, после чего раздражение на его лице сменилось выражением лица человека, вынужденного заедать перченую кашу сырой жабой.
– Бэ-энкс, – протянул он. – Что тебе здесь нужно?
– Да вот, пролетал мимо, – сказал констебль. – Решил заглянуть в гости.
Берджес знал, что у Мо с брандмейстером Пожарного ведомства Кнуггером старые счеты: они жили на одной улице, а у каких соседей нет старых счетов? Мо частенько жаловался напарнику на этого вальяжного и самодовольного увальня, перед которым лебезят все дамы с их улицы, в то время как самого Мо они поголовно (он проверял) или презирают, или старательно не замечают. Ну и что, что Мо подложил некоторым из них под дверь дохлых кошек, но они ведь заслужили: не отвечали на его знаки внимания. Так что же, из-за этого теперь предпочитать ему широкоплечего и статного – фу, как будто подобная атлетичность кому-то может действительно нравиться! – пожарника в идеально сидящей темно-красной форме?! К тому же Мо очень не любил красный цвет.
– Что на тебе напялено? – спросил Кнуггер. – Впервые за одиннадцать лет вижу тебя не в форме. И где, скажи на милость, твой этот дурацкий шлем? Потерял небось?
– Это у меня-то шлем дурацкий? Уж кто бы говорил! – Толстяк кивнул на блестящую каску дежурного пожарного. Берджес хохотнул в кулак. – Мы действуем инкогнито, – важно добавил Мо. – И мы здесь по делу.
– Полицейскому делу?
– В определенной мере.
– Определенной? – скривился брандмейстер. – И что это должно значить?
– Что мы сейчас вроде как не констебли, разве не ясно? – проворчал Мо: всем постоянно приходится разжевывать. – Действуем… неявно.
– Исподтишка?
– Скорее, скрытно.
– То есть я никому не должен говорить, что… гхм… парочка констеблей заявилась ко мне, потому что здесь вроде как и не было никаких констеблей, верно? – прищурившись, поинтересовался Кнуггер.
– Именно.
– Это я и хотел услышать. – Брандмейстер кивнул и ни с того ни с сего вмазал Мо прямо в нос чугунным кулачищем. Тот пошатнулся. Перед глазами все поплыло. Нос был разбит, две тонкие струйки крови текли из ноздрей.
– Ах ты тварь! – заорал Мо, а Берджес, сжав кулаки и набычившись, двинулся на брандмейстера.
Дежурный пожарный резво выхватил из-за пояса короткий багор и шагнул вперед, намереваясь защитить своего командира. При этом он схватился за рукоять длинного рычага, над которым был установлен тревожный рупор. Пожарный поглядел на брандмейстера выжидающе, не велит ли тот вызвать в рубку подмогу, но Роберт Кнуггер, весьма довольный собой, поднял руку, останавливая его.
– Что ты себе позволяешь, Кнуггер?! – зажав руками нос, проскулил Мо. – Ты только что врезал служителю закона! Ты поплатишься!
– Что? Какому еще служителю закона? – состроил недоумение на лице брандмейстер. – Здесь нет никаких служителей закона. Я прав, Бонни?
Пожарный Бонни, широко улыбаясь, кивнул.
– Я этого так просто не оставлю… Тебя ждут…
– Ты ведь не просто так сюда заявился? – перебил Кнуггер. – Тебе что-то нужно было? Говори и проваливай! Вы и так здесь торчите дольше положенного – и то только потому, что у меня был недурной бифштекс на обед и я очень добрый. Но ваша вонь уже начинает меня порядком раздражать. Потом целую неделю после вшивых бульдожьих фликов проветривать рубку!
Мо пребывал в слишком уж смятенных чувствах, чтобы что-то сообщать. Берджес взял слово:
– Вчерашний полдень. Мы ищем человека, который летел на механических крыльях. Согласно нашим сведениям, он пролетал неподалеку. Ваши дежурные должны были его заметить.
– Хм… было такое. Облачный шмыглец. Бонни, кто дежурил?
– Грубиян Билли.
Берджес поджал губы: если эти два хмыря вовсе не грубияны, то что же это за такой Грубиян Билли?
– Куда летел шмыглец? – прогундосил Мо.
– В сторону канала летел.
– Точнее?
– Вроде бы в направлении моста Гвоздарей, но кто его знает.
– Мост Гвоздарей, значит, – подытожил Берджес.
Брандмейстер Кнуггер сложил руки на груди.
– Еще что-то? Или, может быть, провалите, наконец?
– Ты мне еще за нос ответишь, Кнуггер, – прорычал Мо.
– Ну, посмотрим-посмотрим, – усмехнулся брандмейстер. – Ты знаешь, где меня искать…
На этом дела констеблей в пожарной части были закончены, и они вернулись на воздушный шар. Завидев исходящего кровью носом Мо, горбун расхохотался и продолжал хихикать всю дорогу – несмотря на угрозы.
Направление вырисовывалось. След был четким. Переодетые констебли знали, куда им держать курс дальше. Оставалось надеяться, что на следующем посту странного летуна не проглядели…
Путь до моста Гвоздарей усложнился тем, что поднялся ветер. Шар стало мотать, а Берджес, зеленый и трясущийся в приступе воздушной болезни, сжимал пальцами стропы, ежесекундно сдувая и надувая щеки. Пару раз его стошнило за борт.