Полли оказалась наедине с тенью во тьме. По спине пробежал холодок, задрожали руки. В голове пронеслась отчаянная мысль: «И почему я оставила «москит» под подушкой?!»
Время будто замерло. Тишина… Темнота…
Полли боялась шелохнуться. Она не знала, увидел ли он ее, не понимала, что он собирается делать, и чувствовала себя совершенно беспомощной перед этим жутким человеком. Он мог быть по-прежнему где-то возле двери, а мог стоять в шаге от нее. Мог неслышно зайти к ней за спину, мог замереть в каком-то дюйме…
– Я знаю, что вы здесь, – в темноте раздался голос. И этот голос совершенно не походил на голос доктора Доу. Или же страх Полли исказил его до неузнаваемости. – Этого следовало ожидать. Либо воровка, либо шпионка, либо у вас просто слишком длинный нос… Не бывает таких совпадений. Сперва появляется один человек из Льотомна, затем… другой человек из Льотомна. Где Фиш?
Полли так и не поняла, откуда голос раздается. Ей показалось, что он звучит отовсюду.
– Я не знаю, кто такой Фиш. – Она не собиралась отвечать, но ее собственный голос, этот предатель, не спрашивал дозволения.
Скрипнул вентиль, чиркнула спичка, и багровый огонек переселился в газовый рожок. Кабинет осветился. Темнота, словно нехотя, медленно и вяло поползла прочь.
Доктор Доу двинулся к Полли. Она отшатнулась и уперлась спиной в дверцу шкафа с таблетками. Отступать было некуда.
Доктор подошел к ней вплотную.
– Что же вы здесь делали, – едва слышно произнес он, – если не пытались избавиться от улик по указке Фиша?
– Каких еще улик? О чем вы…
Доктор бросил взгляд на холодильный шкаф, и Полли вдруг осознала, что, если бы этот человек был склонен к мелодраматичным эффектам, сейчас его губы непременно сложились бы в ехидную усмешку: он понял, что она заглядывала в шкаф и видела покойника.
– Я правда… правда не знаю никакого Фиша.
– Тогда что же вы здесь искали?
– Лекарство! – выпалила Полли, не задумываясь, и тут же пожалела о сказанном.
– Неужели?
Газовый рожок горел где-то за спиной доктора, и все его лицо было затемнено. При этом странным образом она видела практически каждую морщинку, застывшие веки, жесткие, почти черные губы, неподвижный взгляд.
– Говорите.
– Ка… катастрофа… – сбивчиво ответила Полли. – Я доставляла открытку, когда внезапно началась буря. Мой аэроцикл рухнул на землю. Я почти умерла.
– Почти?
– Я очень долго лежала в больнице. Раны зажили, и кости срослись, но ссадины почему-то так и не сошли. Днем они меня практически не беспокоят, но к ночи мне становится так больно, что я…
– Покажите мне.
– Что? Нет, я…
– Покажите мне, – это прозвучало настолько угрожающе, что Полли поняла – выбора у нее нет.
Сгорая от стыда, она сбросила с плеч халат, оставшись в одной ночной рубашке. Та висела всего лишь на двух кружевных тесемках и не могла скрыть от пристального взгляда доктора страшную картину: плечи, руки и шея Полли были сплошь покрыты фиолетовыми ссадинами и уродливыми синяками.
Доктор Доу бесцеремонно взял Полли тремя пальцами за подбородок, поднял ее голову.
– Что… что вы делаете? – Голос девушки сорвался. Она попыталась высвободить подбородок, но ей это не удалось.
Доктор Доу провел большим пальцем по ее скуле. На нем остался тонкий слой… нежной кремовой кожи Полли Трикк.
Стыд перекрыл прочие чувства, и Полли отвела взгляд. Доктор уставился на свой палец, задумчиво разглядывая запачкавшие его косметические средства.
– Это просто пудра и румяна, – с вызовом сказала Полли. – Но вряд ли в вашем джентльменском мире знают, что это такое.
Доктор прищурился и ответил:
– Женщина всегда выдает себя за кого угодно, но только не за себя саму.
После чего подошел к столику с инструментами, взял полотняную салфетку и, быстро чем-то ее промокнув, протянул девушке.
– Стирайте, – велел он.
– И не подумаю. Что вы себе…
– Стирайте. Немедленно.
Глядя на доктора с яростью, Полли вырвала из его пальцев салфетку и принялась стирать с себя маску красоты и утонченности, которую с таким трудом сделала. Постепенно стало видно ее настоящее лицо – отталкивающее из-за синяков. Никаких отеков, никаких опухлостей – лишь узор из жутких пятен.
Доктор кивнул.
– Я сразу заметил, что что-то не так. Только не мог понять, что именно. Ваша маскировка удалась на славу. Что вам сказал ваш доктор?
– Он… он ничего не сказал. Сказал, что постепенно все пройдет.
Лицо доктора Доу обрело признаки жизни: его бровь слегка изогнулась, что выражало сомнение и недоверие.
– Так он ничего не сказал? Или сказал, что все пройдет?
Полли поняла, что сглупила и оговорилась, но вернуться во времени не смогла, несмотря на невероятно сильное желание. К сожалению, помимо желания, в подобных случаях нужен еще и рычаг специальной машины под рукой.
Доктор Доу снова приблизился к ней, снова нагло взял ее за подбородок. Только теперь взгляд его был иным. Если до этого он смотрел на нее как на человека, которого презирает и подозревает, то сейчас он в ней, кажется, и вовсе не видел человека – лишь обладателя занимательной болезни.
– Вы говорите, это следствие катастрофы? – спросил он и, не дожидаясь ответа, потрогал или, вернее, грубо потыкал указательным пальцем ее скулу, затем щеку.
– Эй! – вскрикнула Полли.
– Значит, болят не все синяки, – отметил доктор Доу. – Зачем вы мне солгали, мисс Полли? Не было никакого доктора, так ведь? Если бы он был, то сказал бы вам, что это не просто следствие катастрофы, а весьма редкая синячная болезнь Верлунга. – Он отпустил ее и отошел в сторону. – Прошу вас, больше не прокрадывайтесь в мой кабинет. Здесь нет лекарства, которое вам поможет.
– Нет? – дрогнувшим голосом спросила Полли.
– Синячная болезнь Верлунга неизлечима. От нее нет лекарства. Хуже всего, что она не просто доставляет вам определенные неудобства и боли, которые можно перетерпеть. Она медленно убивает вас.
Вместо того чтобы упасть в обморок или хотя бы ахнуть, Полли усмехнулась. Подняв с пола халат, она быстро надела его. Ужасное сообщение доктора не стало для нее шоком.
– Значит, вы и так знаете… – заметил доктор Доу.
– Вы что, действительно вытащили вот это из какого-то человека? – Полли ткнула пальцем в витрину с деревом нервной системы. Она не хотела говорить о болезни и будто бы выгнала доктора Доу из своей комнатушки, захлопнув за ним дверь.
– Да. Лично проводил извлечение. У меня есть теория, чем на самом деле является человеческое существо, и это был первый этап в доказательстве этой теории.
– Правда? И что же такое человеческое существо?
– То, что представлено в витрине, – нечто вроде блуждающего дерева с логической машиной – мозгом – и двумя приборами считывания окружающего мира – глазами. К сожалению, мой подопытный достался мне с поврежденным мозгом и без глаз, иначе они бы здесь присутствовали. То, что вы видите перед собой, и есть человеческое существо. А то, что вы видите обычно – на улице, в окне, даже в зеркале, – просто оболочки. На деле вот это, – он кивнул на витрину, – и есть мы. С нарощенным поверх костюмом из плоти.
– Уж точно не я, – покачала головой Полли. – А у вас, доктор, весьма мрачное представление о людях. Хотя я не удивлена. Какие еще теории могут родиться в столь неуютном месте со всеми этими… – Она обвела рукой кабинет и жуткие плакаты с натуралистическими изображениями вскрытых тел.
– Это все обычно хранится не здесь, – признался доктор Доу. – Плакаты и даже мой «нервный человек». Я перенес их сюда и развесил, чтобы испугать воришку.
– Лестно. Столько усилий ради меня.
– Вы думаете, будто я не понимаю, что вы делаете? Вы сменили тему. Я понял это.
– Какой вы догадливый человек, Натаниэль Френсис Доу, – раздраженно бросила Полли.
Судя по тому, как изменилось лицо доктора, он собирался ответить что-то резкое – в своем духе. Но сказал лишь:
– Я вам сочувствую.
И в это мгновение он вдруг показался ей вовсе не бездушной машиной, а живым человеком, в котором течет человеческая кровь и бьется человеческое сердце.
– Я вам очень сочувствую, – повторил он.
Глава 5. «Красотка с улицы Верлен»
Что можно сказать о кабаре «Три Чулка»? Как минимум то, что чулок в нем намного больше трех. А еще то, что это – единственное работающее кабаре в Саквояжном районе.
Когда-то в Тремпл-Толл сверкало огнями и гудело ночами напролет огромное, занимающее полквартала, кабаре «Тутти-Бланш». Оно и сейчас там, на Бремроук: холодный мрачный дом с заколоченными окнами – ключ от его входной двери покоится в желудке одного из канализационных сомов, а ветер треплет афиши с именами, которых никто уже и не вспомнит. От старого кабаре веет чем-то дурным – его обходят стороной, прохожие стараются лишний раз на него даже не коситься.
Что касается «Трех Чулок» на улице Граббс, то его дела шли не в пример лучше – отбоя от посетителей не было. Еще бы, кто в здравом уме откажется полюбоваться на красоток, послушать вульгарные куплеты со сцены и поупражняться в убийстве комаров при помощи ладоней – образно выражаясь, естественно.
Отбоя не было также и от якобы родственников, которые то и дело норовили проникнуть в гримуборные, – их отлавливали, выбрасывали в канаву или проволакивали мордой по лужам. Самых настырных отводили к черному входу кабаре в Панталонном переулке, где им преподавали краткий, но емкий курс манер. И тем не менее поток лезущих во все щели не убывал. Их было столько, что они могли бы даже открыть профсоюз, борющийся против жестокого обращения с невинными поклонниками певиц и танцовщиц. К слову, у самих певиц и танцовщиц свой профсоюз также отсутствовал…
Ночью кабаре «Три Чулка» было видно издалека благодаря пурпурным фонарям над его главным входом. Этот мягкий липкий свет, словно мотыльков, приманивал джентльменов самых разных мастей, которым на деле стоило бы поостеречься, дабы уберечь крылышки. В частности, из-за темных закоулков.