ность Германского государства». Берию он представил Риббентропу как «нашего Гиммлера». Уже в тюрьме, во время Нюренбергского процесса, Риббентроп так вспоминал сталинский тост 24 августа 1939 г.: «Был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчёркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений». Никто Сталина за язык не тянул так говорить о нацистских вождях с глазу на глаз.
Но главный стыд в другом.
Из записки Павла Судоплатова (август 1953 г.):
«1. Почему Германия, нарушив Пакт о ненападении, начала войну против СССР;
2. Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны;
3. Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек;
4. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует.
Берия приказал мне, чтобы разговор со Стаменовым я вел не от имени Советского правительства, а поставил эти вопросы в процессе беседы на тему о создавшейся военной и политической обстановке и выяснил также мнение Стаменова по существу этих четырех вопросов… Берия … строжайше предупредил меня, что об этом поручении Советского правительства я нигде, никому и никогда не должен говорить, иначе я и моя семья будут уничтожены».
Понятно, что «советское правительство» — принятый тогда эвфемизм, заменявший имя Сталина. Иван Стаменов, по всей видимости, сообщил в Берлин о предложениях «советского правительства», однако Гитлер остался к ним глух. Второй Брестский мир не получился. Вот это — позор, так позор. А встреча с Гитлером в сдержанном дипломатическом стиле сама по себе не постыдна. Не только многие государственные деятели демократических государств встречались с Гитлером и вели с ним переговоры (впрочем, без передела мира), встречался с ним, например, в феврале 1936 г. и такой выдающийся британский историк как Арнольд Тойнби. И оставил очень интересный очерк об этой встрече — «Лекция, прочитанная Гитлером», который я, кстати, настоятельно советую прочесть г-ну Путину. Он намного достоверней раскрывает планы Гитлера, чем пресловутые «Застольные беседы Гитлера», которые без ссылок цитирует г-н Путин, и надежности которых далеко не все историки доверяют.
Но вернемся к статье. Её автор по непонятной для меня причине испытывает какие-то особо негативные чувства к жертве германо-советской агрессии — к Польше. Возможно, это подсознательная попытка оправдать преступление, совершенное Сталиным в отношении поляков.
«Уже через неделю после начала войны, 8 сентября 1939 года, — пишет г-н Путин, — германские войска были на подступах к Варшаве. А военно-политическая верхушка Польши к 17 сентября сбежала на территорию Румынии». Слово «сбежало» характерно выдает отношение автора. Но оно прямо заимствовано у другого советского государственного деятеля. «Берлин настойчиво и неоднократно призывал Москву присоединиться к военным действиям. — Продолжает автор. — Однако советское руководство подобные призывы игнорировало. И втягиваться в драматически развивающиеся события не собиралось до последней возможности». Увы, это полная неправда.
Уже 14 сентября 1939 г. Вячеслав Молотов объявил германскому послу в Москве графу Шуленбургу: «Красная армия достигла состояния готовности скорее, чем это ожидалось. Советские действия, поэтому могут начаться раньше указанного им во время последней беседы срока. Учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских «меньшинств»), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падёт административный центр Польши — Варшава».
Молотов предлагал Шуленбургу следующую формулу: «Польша развалилась, и вследствие этого у Советского Союза возникла необходимость прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия». «Этот довод, — утверждал Молотов, — необходим для того, чтобы Советский Союз смог оправдать свое вмешательство в глазах широких масс и не предстал агрессором».
Когда, истекая кровью, польская армия удерживала фронт к западу от Варшавы, крепость Модлин, Львов, Гдыню и полуостров Хель, Красная армия получила 14 сентября приказ «перейти в наступление против Польши для освобождения Западной Украины и Западной Белоруссии от польской фашистской оккупации».
17 сентября в 3 часа ночи замнаркома иностранных дел СССР Потёмкин зачитал польскому послу в Москве Вацлаву Гжибовскому ноту, в которой было заявлено, что война выявила внутреннюю несостоятельность Польши и что к настоящему времени польское правительство бежало, войска не оказывают сопротивления, а это означает прекращение действия договоров между Польшей и СССР. Гжибовский отказался принять ноту. Он с достоинством ответил: «Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. По моей информации, глава государства и правительство находятся на польской территории […]. Суверенность государства существует, пока солдаты регулярной армии сражаются […]. То, что нота говорит о положении меньшинств, является бессмыслицей. Все меньшинства доказывают действием свою полную солидарность с Польшей в борьбе с германщиной. […] Наполеон вошёл в Москву, но, пока существовали армии Кутузова, считалось, что Россия также существует».
Через три часа, в шесть утра 17 сентября Красная армия силами шести армий и особой Дзержинской конно-механизированной группы вступила в Польшу. В составе большевицкой армии было три танковых корпуса и 12 танковых бригад, пять кавалерийских корпусов и отдельная 24-я кавалерийская бригада. В наступлении участвовало 620 тысяч человек, 6000 орудий, 4500 танков, 4000 самолётов. Сталин вовсе не рассчитывал на легкую прогулку в Польше. Его группировка в три раза превосходила силы поляков на востоке страны.
Польское командование и правительство, выехавшие за несколько дней до того из Варшавы в Коломыю (Станиславовское воеводство), предполагали здесь, в Карпатах, сохранять плацдарм для контрнаступления, которое могло бы начаться, после наступления союзников на Западных рубежах Германии. Но, получив известие о вторжении Красной армии в Польшу, президент Игнаций Мостицкий и его правительство, сочли, что дальнейшее сопротивление агрессорам теряет смысл, и 18 сентября выехали из Польши в нейтральную Румынию, где и были интернированы в Черновцах. Польский Верховный главнокомандующий маршал Эдвард Рыдз-Смиглый 17 сентября отдал приказ не оказывать сопротивления наступающей Красной армии. Далеко не все польские военные подчинились этому приказу.
Так что г-н Путин или по незнанию, или преднамеренно исказил последовательность событий. Сначала советская агрессия против Польши, до пропагандистских деталей обсужденная с нацистами, а потом уже отъезд польского правительства из Коломыи в Румынию именно вследствие начавшейся советской агрессии. Зачем через 80 лет после той трагедии г-н Путин повторяет зады лживой советской пропаганды мне не понятно. Но, боюсь, это хуже чем ошибка — это намеренное транслирование лжи.
Однако продолжим. Газеты в СССР воспевали «советско-германское братство по оружию». В Бресте 22 сентября состоялся совместный немецко-советский военный парад в связи с передачей Вермахтом города Красной армии в соответствии с предварительными договоренностями. Парад принимали комбриг Семён Моисеевич Кривошеин и генерал Гейнц Гудериан, старинный друг «советского правительства».
Когда 28 сентября капитулировала Варшава, Риббентроп снова прилетел в Москву, подписал новый договор «о дружбе и границе» и секретные протоколы об обмене населением и борьбе с польским подпольем. Одна из статей секретного протокола предусматривала отказ СССР от части польских земель между Вислой и Бугом, в обмен на Литву, которую теперь Германия отдавала своему испытанному союзнику — СССР (кроме Мариампольского уезда, который, для выравнивания границы у польского города Сувалки, Германия сохранила за собой).
«Именно тот факт, что Советский Союз до последней возможности стремился избежать участия в разгорающемся конфликте и не хотел играть на стороне Германии, привел к тому, что реальное соприкосновение советских и немецких войск произошло гораздо восточнее оговоренных в секретном протоколе рубежей. Не по Висле, а примерно по так называемой линии Керзона, которая еще в 1919 году была рекомендована Антантой в качестве восточной границы Польши… В сентябре 1939 года советское руководство имело возможность отодвинуть западные рубежи СССР еще дальше на запад, вплоть до Варшавы, но приняло решение не делать этого» — говорит г-н Путин, как почти о благодеянии для поляков, но об обмене этих польских земель на Литву он не говорит ни слова. Бескорыстно Сталин не отдавал ничего. В действительности два хищника просто обменялись чужими землями.
Замечу, что весь этот делёж чужой земли происходил в то время, когда польская регулярная армия еще сопротивлялась. Только 6 октября, зажатая между германскими и советскими войсками сдалась Вермахту последняя польская группа войск под командованием генерала Францишека Клеберга.
Совершили ли преступление против Польши и Европы тогдашние правительства Англии и Франции, не перейдя к активным военным действиям против Германии и СССР, делившим Польшу? Думаю, что, безусловно, совершили. Но два агрессора совершили преступления существенно более тяжкие. На руках англичан и французов лишь косвенно кровь миллионов погибших поляков — на руках Сталина и Гитлера эта кровь нескрываемо реальна. Оправдывая преступления той трагической войны Путин и нас, потомков, делает соучастниками преступления предков.