ы физического состояния есть результат распущенности. Он раскритиковал писателей и поэтов за ту ложь, которую они говорили в мифах. Затем, изобличая Фаларида, он стал наставлять его и показал, сколь велика и обширна власть небес на примере ее проявлений. Что касается наказания по закону, то он представил множество подтверждений тому, что оно совершается правильно. Он ясно показал различие между людьми и другими живыми существами, со знанием дела рассуждал о заключенном в человеке разуме и его внешнем выражении, дал совершенное представление об уме и происходящем от него познании. (219) Он дал исключительно полезные наставления по многим другим нравственным вопросам, связанным с ними, касающимся того, что является в жизни благом, и очень кстати добавил дополняющие их увещевания и запреты относительно того, чего не следует делать. И самое главное: он провел различие между тем, что делается по воле судьбы, и тем, что делается согласно уму, сказал много мудрых мыслей о демонах и бессмертии души. Но это уже требовало бы другой манеры изложения, а то, о чем уже говорилось, вполне в духе проявляемого им мужества. (220) Ведь если он, оказавшись в этих ужасных обстоятельствах, показал философствование с твердым рассудком, с полным самообладанием и стойко защищался в суровых обстоятельствах и если к тому, кто подвергал его опасности, он проявил самостоятельность и откровенность, то это значит, что он с полным презрением относился к тому, что считается страшным, как к вещам, не заслуживающим внимания. И если тогда, когда с обычной точки зрения ему угрожала смерть, он полностью пренебрегал ею и не обращал внимания на грозящую опасность, то, как я полагаю, ясно, что он совершенно не знал страха смерти. И еще более благородный по сравнению с этим поступок совершил Пифагор, когда он побудил свергнуть тиранию Фаларида и обуздать тирана, который принес бы непоправимые беды людям, и освободил Сицилию от жесточайшей тирании. (221) То, что именно он совершил это, подтверждают и оракулы Аполлона, гласящие, что власть Фаларида будет свергнута тогда, когда его подданные станут более могущественными, более единодушными и объединятся друг с другом, что и случилось, когда там был Пифагор, и благодаря его указаниям и наставлениям. Но еще большим доказательством служит то, когда это произошло: именно в тот день, когда Фаларид угрожал смертью Пифагору и Абариду, он сам был убит заговорщиками. Подтверждением сказанного следует считать также то, что случилось с Эпименидом. (222) Эпименид, ученик Пифагора, когда какие-то люди собирались его убить, призвал Эриний180 и богов-мстителей и заставил заговорщиков перебить друг друга, и так же, как представляется, и Пифагор, помогая людям по примеру справедливости и мужества Геракла, для пользы людей наказал и предал смерти того, кто поступал высокомерно и жестоко, и он совершил это посредством самих оракулов Аполлона, с которыми по своей природе он был связан с рождения. Мы сочли достойным вспомнить по этому поводу тот замечательный успех, который имело его смелое поведение. (223) Как еще одно доказательство мужества Пифагора отметим его постоянство в своем справедливом мнении, проявлявшееся в том, что он делал только то, что было ему угодно и что диктовал ему истинный разум, и ни удовольствие, ни горе, ни какое-либо другое настроение или опасность не отвращали его от этого. И его ученики предпочитали умереть, чем нарушить его заповеди. Испытав всевозможные злоключения, они сохранили свой образ мыслей неизменным и, вовлеченные во множество опасностей, они никогда не изменяли учению Пифагора. Постоянно звучали у них призывы «закону всегда помогать и с беззаконием воевать»181, отвергать и гнать от себя роскошь, и с рождения приучать себя к разумному и достойному мужчины образу жизни. (224) У них были мелодии, сочиненные для разных душевных состояний. Одни мелодии предназначались как самое действенное средство против уныния и терзаний, другие также против раздражения и гнева.182 С помощью этих мелодий они усиливали эмоции или ослабляли их до умеренного состояния и делали их соразмерными мужеству. Более всего укрепляло благородство их натуры убеждение, что никакое человеческое несчастье не должно быть неожиданностью для разумного существа, но следует ожидать всего, над чем сами они не властны. (225) Если же ими когда-либо овладевал гнев, печаль или что-то другое в этом роде, то они уходили прочь, и каждый наедине с собой мужественно старался сдержать и излечить это состояние души.183 Благородны также были усилия пифагорейцев в познании и ученых занятиях, и испытания свойственной всем от природы невоздержанности и жадности, и разнообразные способы сдерживания и подавления их, неумолимо действующие огнем и железом, требующие большого напряжения и терпения. Поэтому они благородно воздерживались от употребления в пищу любого мяса живых существ и от некоторых других видов пищи184, поэтому поддерживали ум бодрым и свободным от того, что этому мешает, и поэтому словесная сдержанность и полное молчание, которые способствовали владению ими языком в течение многих лет, воспитывали в них мужество. Также у них было в обычае напряженное и неустанное постижение и изучение труднейших основоположений и поэтому воздержание от вина, умеренность в пище и сне, неподдельное отвращение к славе, богатству и подобным вещам.185 (226). Все это воспитывало в них мужество. Эти мужи, как говорят, чуждались жалоб, слез и подобных вещей.186 Воздерживались они и от молений, просьб и подобной рабской лести, считая это трусостью и малодушием. Этим же их качеством следует объяснить то обстоятельство, что самые главные и основополагающие принципы все они всегда хранили в тайне, строго не допуская посторонних к своему учению и храня его в памяти, незаписанным, чтобы не предавать огласке, и передавали его преемникам, как таинства богов. (227) Поэтому долгое время широко не разглашалось ничего достойного упоминания, и то, что преподавалось и изучалось, было известно лишь в стенах школы. В присутствии посторонних, так сказать непосвященных, если это и случалось, то они объяснялись друг с другом инсказательно, посредством символов, следы которых до нашего времени сохранились в известных выражениях, например, «огня ножом не разгребать» и тому подобных, которые в буквальном смысле напоминают старушечьи наставления, а после разъяснения удивительно полезны тому, кто их понял. Но самой главной заповедью относительно мужества является конечная цель пифагорейцев (228) – защитить и освободить от стольких темниц и оков плененный с рождения ум, без которого никто вообще не может познать ничего разумного, ничего истинного и не может ничего воспринять посредством какого-либо чувства. Ведь, по их словам, «ум все видит и слышит, а остальное глухо и слепо». Вторая по значению заповедь такая: прилагать все усилия к тому, чтобы ум наконец очистился и всячески подготовился таинствами наук, и тогда приобщить его к полезному и божественному учению, внедрив в него знания, чтобы ум не боялся отвлекаться от телесных предметов и чтобы, ведомый к бестелесным предметам, не отводил бы от них взгляда из-за их слишком яркого блеска и не обращался бы к страстям, пригвоздившим душу к телу, и чтобы он вообще был недосягаем для всех чувственных и низменных страстей. Ведь укрепление духа в этих страстях и возвышение над ними было проявлением совершенного мужества. Итак, пусть все сказанное будет для нас свидельством мужества Пифагора и пифагорейцев.
Глава XXXIII
(229) Пифагор исключительно ясно учил согласию всех со всеми: богов с людьми – через благочестие и умелое им служение, основоположений – друг с другом, и вообще души с телом и разумной ее части с неразумными – через философию и согласное с ней умозрение, людей – друг с другом: сограждан – через разумное соблюдение законов, иноплеменников – через соблюдение естественного права, мужа с женой, детьми, братьями и домочадцами – через неиспорченный дух единения, – одним словом, дружеское согласие всех со всеми и, более того, с неразумными животными – через справедливость, природную взаимосвязь и обходительность, и к согласию смертного тела с самим собой путем примирения и умиротворения скрытых в нем противоборствующих сил – через здоровье и способствующие здоровью образ жизни и благоразумие в подражание согласию космических элементов. (230) Все это вместе называется одним и тем же словом «дружба», и, по общему признанию, первым, кто придумал это слово и ввел его в употребление, был Пифагор.187 Он так научил этой замечательной дружбе своих слушателей, что даже теперь тех, кого объединяет крепкая дружба, многие называют пифагорейцами. Теперь следует рассказать о методах воспитания и о наставлениях Пифагора также и в отношении дружбы, которые он применял к своим ученикам. Эти мужи призывали изгонять дух соперничества и вражды из истинной дружбы, а также из любой дружбы, если это возможно, а если нет – то по крайней мере из дружбы с отцом и вообще со старшими, также и из дружбы с благодетелями. Ибо состязание или спор с ними под влиянием гнева или какой-нибудь другой страсти не способствуют сохранению этой дружбы. (231) Они говорили, что в дружбе должно быть как можно меньше ран и язв. Это происходит в том случае, если обе стороны умеют уступать и смирять свой гнев, но особенно если это делает младший, находящийся в каких-либо из указанных отношений. Исправления и наставления, которые они называли «настройкой», старшие должны производить над младшими, по их мнению, с большой благожелательностью и осторожностью, и при наставлениях следует проявлять большую заботу и участие, тогда наставление будет приличным и полезным. (232) Из дружбы никогда не нужно изгонять доверия – ни в игре, ни в занятиях. Ведь нелегко сохранить дружбу, если однажды в отношения тех, кто называет себя друзьями, вкрадется ложь. Не нужно отказываться от дружбы из-за несчастья или обнаружив свою неспособность в чем-то другом, ибо отказ от друга и дружбы оправдан только из-за его большой испорченности и неисправимости.188 Никогда не следует начинать вражду с людьми не совсем дурными, но если она началась, держаться достойно и твердо, если нрав враждующего не переменится и у него не появится благоразумие. Враждовать нужно не на словах, а на деле: законно и справедливо быть врагом, если воевать, как человек с человеком. По возможности никогда не следует провоцировать раздор, и нужно более всего опасаться быть его причиной. (233) Если собираешься вступить в настоящую дружбу, то, как они говорили, следует как можно больше вопросов разрешить и распределить, и это следует рассудить правильно и не случайно и соотнести с нравом каждой стороны, чтобы ни одна встреча не была незначительной и случайной, и чтобы соблюдались уважение друг к другу, единомыслие и порядок, и чтобы случайно, порочно и ошибочно не вспыхнула бы какая-либо страсть, например гнев или желание. То же касается прочих страстей и настроений. Можно понять, что они не случайно прекращали дружбу с посторонними, но всячески сторонились и остерегались их, а прочную дружбу между собою верно сохраняли в течение многих поколений. Это ясно из того, что Аристоксен, как он пишет в своем сочинении «О пифагорейской жизни», узнал от сицилийского тирана Дионисия, когда тот, лишившись власти, преподавал грамматику в Коринфе. (234) Аристоксен189 р