ум сообщает более далекую и вольную ширь мыслям женщин. Но что касается глубины мыслей, в отличие ее от далекого кругозора, то я сомневаюсь, чтобы в этом отношении женщины сколько-нибудь проиграли сравнительно с мужчинами.
Но если умственные особенности женщин с пользою помогают даже теоретическим постройкам, то тем более они оказываются пригодными, когда теория уже сделала свое дело и когда приходится практически проводить добытые ею результаты. Женщины, по указанным выше причинам, вообще менее склонны впадать в обыкновенную ошибку мужчин – привязываться к своим общим правилам даже в таком случае, когда, вследствие исключительных условий, правила эти неприложимы или требуют особенного, специального применения. Теперь рассмотрим другое из признанных преимуществ развитой женщины – большую быстроту соображения. Не составляет ли оно именно того качества, которое по преимуществу требуется для практической деятельности? В сфере действия все постоянно зависит от быстрого решения, тогда как при теоретических приемах ничто не подчиняется этому условию. Теоретик-мыслитель может ждать, может располагать временем для изучения, может собирать добавочные сведения. Он не обязан отстраивать свою философию сразу, если не представляется к тому удобного случая. В философии может оказаться небесполезным даже первый мало-мальски подручный вывод из недостаточных данных, и часто построение предварительных гипотез, согласных со всеми известными фактами, служит необходимым фундаментом для последующих изысканий. Подобная способность чуть ли не составляет главного условия в области философии; как для главных, так и для побочных своих операций философ может отвести какое угодно время. Он не нуждается в умении производить свою работу быстро; ему скорее нужно терпение, чтобы работать медленно и мерно, пока неясный свет не обозначится ярче, пока догадка не созреет до степени теоремы. Напротив, для того, кто имеет дело с мимолетной, скоропреходящей материей – с отдельными фактами, а не разрядами их, – быстрота мысли по важности уступает только силе этой мысли. Но иметь в самом жару действия своих способностей под своею непосредственною командой – то же, что вовсе не иметь их. Такой человек может только критически судить, но не способен действовать. И в этом отношении преимущество положительно находится на стороне женщин и наиболее сходных с ними мужчин. Мужчина другого сорта, при всем преобладании своих умственных сил, подчиняет их своему господству медленно, шаг за шагом: быстрота суждения и скорость разумного исполнения, даже в наиболее известных ему предметах, являются у него как постепенный, заключительный результат настойчивого усилия, обратившегося в привычку.
Нам, быть может, заметят, что чрезмерная нервная восприимчивость женщин не благоприятствует их практической деятельности вне пределов домашнего очага, так как свойство это делает их непостоянными, изменчивыми, слишком горячо подпадающими влиянию данной минуты, неспособными к упрямой настойчивости, к холодному и уверенному употреблению своих умственных средств. Я полагаю, что именно в таких фразах резюмируется значительная масса возражений, выставляемых против способности женщин к высшему разряду серьезных занятий. Но многое из всего сказанного свидетельствует только об избытке нервной энергии, требующей исхода, и потому подобные явления прекратились бы сами собою, если бы энергия эта была направлена к определенной цели. Многое также, сознательно или бессознательно, является результатом жеманной дрессировки, как мы можем видеть из того, что об «истериках» и обмороках уже почти нигде не слышно с тех пор, как на эти припадки миновала мода. Притом же заметим, что очень многие женщины высших классов воспитываются ни дать ни взять как тепличные растения (еще в Англии это делается менее, чем в других странах), защищенные от благотворных изменений воздуха и температуры, вдали от тех занятий и трудов, которые сообщают стимул и циркуляцию кровеносной и мышечной системам, тогда как нервная система женщин, особенно в области сильных ощущений, поддерживается в постоянно напряженном состоянии. При таком воспитании нет ничего удивительного, если те из слабонервных женщин, которые не умирают от чахотки, оказываются раздражительными, склонными к расстройствам от малейших причин, внутренних или внешних, и не имеют достаточной силы, чтобы довести до конца такой труд (будь он физический или умственный), который требует более или менее продолжительных усилий. Но женщины, вынужденные зарабатывать себе средства к жизни, вовсе не выказывают этой болезненной дряблости, разумеется, если только их не мучат нескончаемой усидчивой работой в затхлых, нездоровых комнатах. Женщины, сызмала участвовавшие в бодром физическом воспитании и телесной свободе своих братьев, достаточно поддерживаемые в своей последующей жизни свежим воздухом и моционом, редко страдают такою раздражительностью нервов, которая была бы для них препятствием к деловым заботам. Правда, в обоих полах есть такие лица, у которых сильная нервная раздражительность составляет особенность организации, и притом особенность эта проникнута таким резким характером, что оказывает решительное влияние на все стороны жизненной деятельности. Подобно другим физическим особенностям, эта черта организации передается но наследству и переходит как на дочерей, так и на сыновей; очень вероятно также, что женщины, наследующие этот так называемый нервный темперамент, многочисленнее сравнительно с подобными же мужчинами. Допустим, что это факт, и затем спросим: разве мужчины с нервным темпераментом считаются неспособными для тех обязанностей и занятий, которые обыкновенно поручаются мужчинам? Если нет, почему же от них должны быть устранены женщины того же темперамента? Особенные свойства темперамента, без всякого сомнения, служат препятствием к успешному отправлению некоторых специальностей, хотя в других, наоборот, оказывают еще большее содействие; но если темперамент благоприятствует занятию, иногда даже в тех случаях, когда он является в этом отношении неудобством, то мы видим блистательные примеры успешной деятельности, представляемые мужчинами с наиболее сильно развитой нервной впечатлительностью. При большей способности к возбуждению, такие люди отличаются в практической деятельности от людей с другими условиями физической организации тем, что силы их в моменты сильного возбуждения представляют большее несходство с теми же силами, не вышедшими из своего обыкновенного состояния: тогда человек становится, так сказать, выше самого себя и с легкостью делает то, к чему во всякое другое время он чувствует себя совершенно неспособным. Но это сольное возбуждение, если исключить людей со слабосильной телесной организацией, является не как внезапный, быстро проходящий проблеск, не оставляющий никаких прочных следов и совершенно непригодный для стойкого преследования известной цели. Нервный темперамент именно тем и характеризуется, что может сообщать способность к хроническому возбуждению, которое удерживается рядом продолжительных усилий. Это-то и называется восторженным мужеством. Оно побуждает кровную скаковую лошадь бежать, не переводя духа, до окончательного, смертельного истощения сил; оно внушило изумительную энергию многим слабым женщинам не только на эшафоте, но и чрез длинный предварительный ряд телесных и душевных пыток. Очевидно, что люди с подобным темпераментом особенно пригоднее для того, что может быть названо исполнительной частью в деле руководства человечеством. Из них выходят великие ораторы, пропагандисты, восторженные провозвестники новых эпох.
Темперамент этот может быть назван менее благоприятным для тех качеств, которые требуются от работающего в кабинете государственного деятеля или от судьи. Такое заключение было бы совершенно верно, если бы из сказанного о нервном темпераменте необходимо следовало, что люди, способные к сильному возбуждению, всегда будут приходить в возбужденное состояние; но ведь это чисто вопрос воспитания. Сильное чувство служит орудием и элементом к сильному самообузданию; но оно должно быть воспитано в этом направлении. В этом случае оно образует не только героев импульса, ко также и укротителей самих себя. Опыт и история показывают, что самые страстные характеры относились с наибольшей фанатической суровостью к чувству долга, если их страстная натура была приучена к этому самоподавлению. Судья, произносящий справедливое решение в таком деле, где его чувства сильно заинтересованы одною из сторон, из той же самой силы чувства почерпает твердое сознание долга и правосудия, то сознание, которое помогает ему одержать победу над самим собою. Этот возвышенный энтузиазм, выводя человека из его обыденного характера, подвергает самый этот характер усиленной переработке. Цели и стремления, овладевающие человеком в этом исключительном состоянии, становятся типом, к которому он приравнивает и которым он оценивает свои чувства и поступки всякого другого времени. Его обычные житейские виды управляются и перестраиваются типом восторженного состояния, хотя оно, по физической природе человека, имеет только временной, переходный характер. Опыт народов и отдельных личностей нисколько не показывает нам, чтобы люди с впечатлительным темпераментом были в среднем выводе менее способны к разумно-мыслительной или практической деятельности, чем менее страстные существа.
Французы и итальянцы, без всякого сомнения, от природы более склонны к нервной страстности, чем тевтонские племена, и обыденная, заурядная жизнь их, по крайней мере по сравнению с англичанами, представляет несравненно более поводов к сильным душевным волнениям; но разве народы эти менее ознаменовали себя в области науки, в общественной деятельности, в сфере легального права или на военном поприще? Мы имеем основания заключать, что древние греки, подобно своим потомкам и преемникам, были одним из самых страстных народов в среде человечества. Бесполезно спрашивать, в какой отрасли человеческого прогресса они не были мастерами. Римляне, также южная нация, по всей вероятности, были первоначально одарены тем же темпераментом; но суровый характер их национального быта, напоминающего Спарту, сделал их образцом противоположного народного типа: великая сила их естественных чувств выказывается именно в том упорстве, какой первоначальный темперамент нации умел сообщить ее искусственным понятиям. Если указания эти поясняют, что можно сделать со страстным от природы народом, то ирландские кельты служат наиболее красноречивым примером того, чем может сделаться подобный народ, предоставленный самому себе (если только можно назвать предоставленным самому себе такой народ, который в продолжение многих столетий находился под непосредственным влиянием дурного управления и был воспитан католическою иерархию в искреннем почитании католических верований). Итак, ирландский характер должен считаться очень неблагоприятным условием. И однако, когда отдельные личности были обставлены мало-мальски благоприятными шансами, какой народ обнаружил более горячую способность к самым разнообразным отраслям личной деловой годности? Подобно тому, как французов без всякого для них ущерба