Переходя от чисто теоретических соображений к литературе, в тесном смысле, к изящным искусствам, мы встречаемся с очевидной причиной, почему женская литература, по общему тону и в главных чертах, является подражанием мужской деятельности. Почему римская литература, в чем единогласно уверяют критики, не была оригинальна, но известна, как подражание греческой? Да просто потому, что греки работали ранее. Если бы женщины жили врозь от мужчин, в совершенно отдельной стране, тогда они создали бы свою самостоятельную литературу, а теперь они об этом и не заботились, потому что застали уже довольно развитую, готовую литературу. Если бы древняя образованность продолжалась без перерыва или если бы возрождение наук случилось до постройки готических храмов, то они никогда и не были бы построены. Мы видим, что во Франции и Италии подражание древней классической литературе приостановило самобытное развитие даже после того, как оно уже началось.
Все пишущие женщины – ученицы великих писателей-мужчин. Ранние попытки художника, будь он сам Рафаэль, по стилю совершенно неразлучны от картин его наставника. Даже в первых произведениях Моцарта напрасно бы мы стали искать его могучей самобытности. Что годы для даровитого человека, то поколения для массы. Если женская литература, по сравнению с мужской, предназначена иметь совершенно иной коллективный характер, обусловливаемый различием естественных стремлений, то прошло еще очень мало времени для того, чтобы она успела эмансипироваться от влияния принятых образцов и руководиться своими собственными мотивами. Но я полагаю, что ничто не доказывает, чтобы женщины были движимы какими-нибудь общими естественными побуждениями, отличающими женский гений от мужского. Каждый автор между ними имеет свои индивидуальные стремления, все еще подавляемые теперь влиянием примера и предшествующего направления. Если же это действительно так, то пройдут еще многие поколения прежде, чем их индивидуальная самобытность будет достаточно развита для того, чтобы противиться указанному влиянию.
В так называемых изящных искусствах (в их собственном, тесном смысле) женская не-оригинальность и неумелость, по-видимому, наиболее бросаются в глаза. Общественное мнение не только не запрещает женщинам этих занятий, но скорее поощряет их, и воспитание в богатых классах мало того что не пренебрегает этой областью, но даже с особенной любовью поглощается ею; а между тем по этой части женщины еще далее отстают от блестящего мужского прогресса, чем во многих других отношениях. Однако эта отсталость весьма легко объясняется простым фактом, особенно справедливым в применении к изящным искусствам вообще, – именно неизмеримым превосходством настоящих знатоков дела над любителями. В образованных классах женщин почти всегда обучают той или другой области изящных искусств, но вовсе не для того, чтобы они могли добывать средства к существованию этой профессией или благодаря ей достигать общественной известности. Женщины-артистки – все любительницы. Самые исключения в этом случае только подтверждают истину общего замечания. Женщин учат музыке, но только для ее исполнения, а не для музыкальной композиции. Сообразно с этим, если мужчины в музыке и берут верх над женщинами, то именно только как композиторы. Только одному сценическому искусству женщины – до некоторой степени – посвящают себя как избранной профессии, как специальному занятию всей жизни. И в этом отношения они, как признано всеми, стоят совершенно наравне с мужчинами, если только не выше их. Чтобы не нарушить справедливости, нужно сравнивать произведения женщин в какой бы то ни было отрасли искусства с успехами тех мужчин, которые не делают из этого занятия свою настоящую профессию – например, по части музыкальной композиции женщины ознаменовали себя такими же успехами, как и дилетанты-мужчины. В наше время очень немногие женщины избирают своей специальностью живопись, но эти немногие начинают обнаруживать такой талант, какого мы только могли от них ожидать. В течение последних веков даже мужчины-художники не стяжали особенно блестящей славы (не во гнев будь сказано мистеру Рёскину), и мы дождемся этого от них очень не скоро. Если прежние художники стоят неизмеримо выше новейших, то причина этого явления заключается в том, что прежде искусству посвящали себя люди высшего умственного разбора. Итальянские художники четырнадцатого и пятнадцатого веков были самые просвещенные люди своего времени. Величайшие из них, подобно даровитым деятелям Греции, достигли энциклопедического умственного и научного развития. Но в их время изящные искусства, по понятиям и взглядам общества, причислялись к самым возвышенным предметам, в которых человек может совершенствоваться. Они делали людей друзьями монархов, приравнивали художников к самой блестящей знати – словом, доставляли то, что теперь достается только политическими или военными подвигами. В наше время люди подобных достоинств находят более важные специальности, чем живопись, для приобретения славы и положения в современном свете, и только по временам искусству отдается какой-нибудь Рейнольдс или Тёрнер (об относительном положении которых между великими талантами я вовсе решать не намерен). Совсем иной характер представляет музыка. Она не требует такого же развития умственной силы, но, по-видимому, более зависит от природного дарования, и, следовательно, нас может удивлять то обстоятельство, что между великими композиторами не было ни одной женщины. Но для великих произведений музыкального творчества это природное призвание также нуждается в научной обработке и в специальном занятии искусством. Единственные страны, бывшие отечеством первоклассных композиторов даже мужского пола, – это Германия и Италия, то есть те именно страны, где женщины как в общем, так и в специальном образовании остаются гораздо далее позади, чем во Франции и Англии, потому что, говоря без всякого преувеличения, воспитываются чрезвычайно скудно и не удостаиваются развития никакой из высших способностей ума. В тех странах мужчины, ознакомившиеся с законами музыкальной композиции, насчитываются сотнями или, еще вероятнее, тысячами, тогда как женщины едва только десятками, и здесь также мы не можем с достаточным основанием насчитывать и одной вполне талантливой женщины на пятьдесят таких мужчин, тогда как три последние столетия не произвели ни в Германии, ни в Италии даже пятидесяти гениальных композиторов.
Кроме сказанного выше, есть еще и другие причины для объяснения, почему женщины остаются позади мужчин даже в тех занятиях, которые свободно предоставлены обоим полам. Во-первых, очень немногие женщины располагают нужным для того временем. Такое замечание на первый взгляд может показаться парадоксом, а между тем это несомненный социальный факт. Мысли и время женщин прежде всего поглощаются самыми настоятельными требованиями практической жизни. Уход за семьей и домашние хозяйственные работы занимают по крайней мере одну женщину в каждом семействе, обыкновенно созревшую в летах и обладающую опытом, если только семья не настолько богата, чтобы возложить заботы эти на наемных лиц и подвергнуться всем материальным неудобствам такой системы хозяйничанья. Ведение домашнего хозяйства, как бы оно ни было нетрудно в других отношениях, в высшей степени обременительно для мыслей: оно требует постоянного надзора, недремлющего глаза, от которого не ускользает ни одна мелкая подробность; оно представляет в каждый час дня предвиденные и непредвиденные вопросы, от которых ответственное лицо решительно не может увернуться. Если заботы эти в некоторой мере и облегчаются для женщины благодаря ее положению и внешним обстоятельствам, то тем не менее она должна, как представительница всего семейства, вести все его сношения с другими, с тем, что называется обществом, и чем легче становятся для нее прежние обязанности, тем более на нее обрушиваются требования второго рода – разные званые обеды, концерты, вечера, утренние визиты, рассылка записочек и вся неразлучная с ними дребедень. Все это составляет довольно нелегкую добавочную обязанность, налагаемую на женщин обществом, – обязанность быть очаровательными. Даровитая женщина высшего круга находит уже очень много дела, упражняясь в грациозных манерах и в умении вести разговор. Взглянем только на внешнюю сторону этого предмета: если женщина придает мало-мальски какое-нибудь значение туалету (дело идет здесь не о том, чтобы одеваться богато, но одеваться со вкусом, что предполагает разницу между естественным и искусственным convenance), то одно постоянное изощрение мыслей на своем костюме, быть может, также на костюме дочерей могло бы уже привести к каким-нибудь почтенным результатам в искусстве, науке или литературе, тогда как теперь заботы эти поглощают время и умственные силы, которых хватило бы для обеих этих целей[4].
Если бы все эти мелочные (а для них очень важные) приключения и заботы оставляли женщинам более досуга или большую энергию и свободу ума для занятия искусством или отвлеченным знанием, то нет сомнения, что они обнаружили бы несравненно больший запас оригинальной, деятельной способности сравнительно с огромным большинством мужнин. Но это еще но все. Независимо от правильных житейских забот, падающих на женщину, она постоянно должна жертвовать своим временем и способностями к услугам каждого.
Если мужчина не освобождается от этих требований какою-нибудь правильною профессией, то все-таки он никого не оскорбляет, отдавая свое время тому или другому занятию, и может совершенно достаточно отговориться этим предлогом при каждом случайном посягательстве на его досужее время; но разве занятия женщины, особенно любимые и избранные ею, могут освободить ее от того, что считается требованием общества? Тут извинение едва доставляется самыми насущными и наиболее признанными ее обязанностями. Только болезнь кого-нибудь из семейства или что другое, совершенно выходящее из ряда обыденности, дают ей право предпочесть свое собственное дело развлечению других. Она постоянно должна быть готова к услугам того или другого, обыкновенно к услугам каждого.