То древо светилось и плыло.
Плыло ли оно? Но вокруг же
была вода. То был бесконечный пруд.
Бесконечный и черный, он отвесно стоял,
он стоял по-течению-мира.
Помнишь ли ты еще, как я пел?
Этот –
о этот дрейф!
Никогда. Вниз-по-течению-мира. Я не пел. Открытой
лежала ты перед
душою бродячей моей.
«Ничейная Роза», 1961
Ведя пристрелку
на изумрудном полигоне,
в личинном укрытии, в звездном укрытии,
всеми килями
ищу тебя я,
Бездна.
«Подворье времени», 1969
Любовь, смирительной рубашкой прекрасная,
к журавлиной паре курс держащая.
Кого, когда он плывет посреди Ничто,
дух-перевозчик уводит отсюда
в один из миров?
«Нити солнц», 1967
Силы, господства.
А позади, в бамбуке:
хрипящая симфоническая лепра.
Даримое Винсентом
ухо –
у цели.
«Нити солнц», 1967
Колон
Ни одной освещенной
вигилией слова в странствиях знанья
руки.
Только ты, Заснувшая, неизменно
рече-истинна
в паузе каждой:
для скольких
отказавшихся-от-совместности
готовишь ты снова в плаванье
память-
постель!
Чувствуешь: мы, седые,
лежим перед Тысяче-
цветным, Тысяче-
устым, перед
ветром ритмическим,
перед сезоном дыханья, перед сердцем, где сплошь Никогда.
1962
Зримый, близ мозгового ствола и сердечного тоже,
незамаскированный, наземный,
полуночный стрелец, что по утрам
охотится всё за псалмом двенадцатым,
по сердцевинной сути мчась предательства-распада.
1965
…Шумит фонтан
О молитвенные, о богохульные,
о молитвенно-острые лезвия
молчания
моего.
О мои искривленные
мною слова, о
мои наипрямейшие.
И ты:
ты, ты, ты
моя с каждым днем всё более подлинная
и праведно захламленная запоздалость
роз:
сколько, о сколько
миров! сколько
путей!
Уключина ты и крыло. А мы…
Мы будем песенку детскую петь,
ту, ты слышишь, ту,
где чело и где век, где человек,
и где чаща лесная
и та пара глаз, что всегда начеку:
слеза за
слезой.
«Ничейная Роза», 1961
Цюрих, «У аиста»
Нэлли Закс
Разговор о слишком многом, о
слишком малом. О тебе
и снова-о-тебе, о
помраченности светом, о
еврействе, о
твоем Боге.
Об
этом.
В день Вознесения,
кафедрал напротив маячил, чуть
золотящийся, плыл по воде к нам.
О твоем Боге разговор, я противился,
позволяя сердцу, во мне еще живому,
надеяться:
на высочайшее его, предсмертно хрипящее,
на ропщущее слово его –
око твое смотрело, смотрело не замечая меня,
рот твой
говорил в пользу ока, я слушал:
Мы же
не знаем, пойми,
мы же
не знаем,
что именно суще.
«Ничейная Роза»,1960, Париж
Benedicta
Нельзя ли нам как-нибудь в небо подняться
и к Богу с вопросом: а можно ль так жить?[52]
Еврейская песня
Блаженно-
упоенная,
от праотцев ты пришла ко мне,
с того света праотцев:
пневма, дух.
Пребудь благословенна, из-за черты идущая,
с того света
умерших перст моих.
Благословенна Ты, приветившая
тьмы подсвечник мой.
Ты, кто слушала, если я закрывал глаза,
когда вдруг голос певший умолкал:
…вам до́лжно жить так,
Ты, кто говорила это в без-
оких пойменных лугах:
то самое, другое
слово:
богородичное.
Бла-
женная.
Благо-
словенная.
Благо-
датная.
1961
Ассизи
Умбрийская ночь.[53]
Умбрийская ночь с серебром колокольным и листьев маслины.
Умбрийская ночь с тем камнем, что внёс ты сюда.
Умбрийская ночь с этим камнем.
Безмолвно, что в жизнь поднялось, как безмолвно.
Наполни кувшины.
Из глины кувшин.
Из глины кувшин, на котором горшечника руки взросли.
Из глины кувшин, что заперт здесь тени рукой навсегда.
Из глины кувшин, опечатанный тенью.
На камень ты смотришь, на камень.
Впусти же осла.
Трусит неспешно осел.
Трусит по снегу, что сыпет длань сверху, нищая нищих.
Трусит осел перед словом, что схлопнулось вдруг.
Трусит неспешно осёл, кушая с рук сновиденье.
Сиянье, но не утешены им мы, просто сияньем.
Мертвые – все еще ждут подаянья, Франциск.
1954
Никто, не забывай, никто
бередил свою рану, на сердечных путях,
в твоем кротком Сокровенном.
Ведь до тебя изошло Слово из уст,
сбереженное и молчаливо-скрытное:
с ним, не забывай этого, живешь ты,
из него растет твоя способность
вслушиваться в меня, когда я говорю тебе:
Приди, я хочу тебя,
я хочу тебя не любить…
Из эпохи «Ничейная Роза», 1960
Как эта дверь, как эта дверь
открываешься ты, неизменно, посреди
этих стен.
Стен: каменных
век. Человеческий
топос.
Как
долго, скажи,
лежали с тобой мы в снегу?
Как
долго?
Ибо, не правда ль: Мы остаемся
всё так же белы.
Из эпохи «Ничейная Роза», 1960
Из смешений выйти ты должен, из смешений.
Свершить
чрезвычайное,
сокровенное.
Решиться должен ты,
из любви исходя.
Там, далече, где нет тебя,
ты все же есть, все еще,
отправься ж по ним,
по путям сердца своего.
Ступай же, иди. И да минует тебя
из преходящего наисмертельное –
суть неподвижности.
Распахнутые,
пронзенные горнами души твоей
стоят часы, жерла их:
ведь из глубин вселенной
может прийти Утерянное,
Крошечно-вечное,
что пребывает
в виде раковины,
в виде ока,
в виде обоюдной
совершеннолетней боли.
1961
Кровоподтеки-от-лат, изогнутые оси,
туннели,
траншеи, рвы:
вот твоя местность.
На обоих полюсах
бездно-розы, легко читаемое:
твоё отверженное слово.
Гиперборейски-правдивое. Полуденно-светящееся.
«Поворот дыхания», 1963
Когда на нас напала Белизна, той ночью;
когда из дароносицы нам больше чем Вода
явилось;
когда колено в ссадине глубокой
команду жертвенному колоколу дало:
лети! –
тогда
я цельным
был еще.
1964
Из материи ангела, в день
одухотворения, фалличное
единение во Едином
– это Он, живительный праведник,[54] сном явил тебя мне,
сестра…, вверх поток
по каналам стремящий,[55] только ввысь
в корневую корону:
на две стороны расчесана
к высотам теснит нас она, вечности подобная,
стоячему мозгу, просветление
починит наш череп так кстати, эти скорлупы
и эти
всё еще слишком разверсты семянные кости:
рассеянны с Востока, внедрены в Запад,[56] вечности подобные,
где и горит-догорает это писанье, после
трех четвертей смерти, пред
сваленной наземь, душою
остаточной,
что корчится
пред Венцом в страхе,
искони.
1967
Haut mal[57]
Неискупленная,
летаргическая,
богами замаранная:
язык твой обложен копотью,
моча твоя черна,
стул водянисто-желчен,
подобно мне
ведешь
непристойные речи,
садишься нога за ногу,
руки сцепляешь замком,
кутаешься в козий мех,
освящаешь
член мой.
«Волокна солнц», 1967