[680], так что спасало только одно — охотничье искусство.
20. Стало быть, опять посылают жалостные оставшиеся письма к Агицию[681], римскому государственному мужу, говоря так: «Агицию трижды консулу — стон британцев», и, немного ниже, жалуясь: «варвары гонят нас к морю, гонит море к варварам; мы зарезаны или утоплены между этими двумя родами погибели!» Однако никакой помощи на это они не получили.
Между тем ужасный и позорнейший голод неотступно преследовал непостоянных и колеблющихся, так что многих из них вынудил безотлагательно отдать кровавым разбойникам побежденные руки, чтобы получить хоть немножечко еды для поддержания жизни. Другие же — никак, поскольку они предпочли из самих гор, пещер и ущелий, сплетенных терновников, продолжать сопротивляться. И тогда в первый раз врагам, которые многие годы совершали разбой[682], нанесли поражение, веря не в человека, а в Бога, согласно тому, что сказал Филон[683] «необходима помощь Божия, когда прекращается помощь людская». Наглость врагов на некоторое время утихла — но, однако, не порочность наших: отступили враги от граждан, а не граждане от своих преступлений.
21. Причем народ этот нравами был постоянен, как и теперь, — так что был нетверд при сдерживании оружия врагов, а силен был в гражданских войнах, и в несении бремени грехов, нетверд, говорю, при стремлении к миру и знаменам истины и силен в пороках и лжи.
Значит, вернулись бесстыдные ирландские бродяги домой, чтобы возвратиться спустя недолгое время. Пикты тогда — впервые и навсегда — успокоились в отдаленнейшей части острова, совершая иногда набеги и разрушения.
Во время такого перемирия у опустошенного народа зажила жестокая рана[684]. Но эта тишь проросла еще более свирепым голодом, потому что когда прекратились опустошения, остров затопило такое изобилие всего, что никогда прежде он не упомнит такого времени, и вместе со всем этим прирастала всевозможная роскошь. Она росла, таким образом, из могущественного семени, так что в то время с полным правом можно было бы сказать: «Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников»[685].
И не только именно этот порок, но и все, чему свойственно случаться в человеческой натуре, и главным образом (что и теперь как-то в ней уничтожило положение всего хорошего) — ненависть к истине и исповедникам ее, и любовь ко лжи и делателям ее, принятие зла за добро, почитание подлости вместо благости, влечение к теням вместо солнца, принятие сатаны за ангела света[686].
Цари помазывались не от Бога, а те, кто выделялись жестокостью среди других, и немного позднее сами помазавшие убивали их без правильного следствия и избирали еще более убийственных. Если же кто-то из них был более кротким и, казалось, более благоволил к истине, то в него, как какого-то подрывателя Британии, без оглядки направлялись как всеобщая неприязнь, так и оружие всех. И все — что было неугодно Богу и что угодно, висело как бы наравне на чаше весов, если только неугодное [Богу] не получало лучший прием.
Так что по заслугам Отечеству могло бы подойти это объявленное тому древнему народу [слово] пророка, сказавшего, что вы, дети, незаконно оставили Бога и до раздражения довели Святого Израилева[687]: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло. От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места»[688].
Вот так они делали все, что было противно спасению, — как будто никакого лекарства не раздавал миру Истинный Врач всех[689]. И не только люди века сего, но и само стадо Божие и пастыри его, которые должны бы быть примером всему народу, — большая часть их окоченели, расслабленные опьянением, словно от вина, и были уловлены упрямой спесью, волокитой судебных тяжб, завистью загребущих коготков, неразборчивостью в суждениях о добре и зле, так что явно (так же, как и теперь), изливая, казалось, презрение на князей, были «совращены их идолами»[690] и блуждали «в пустыне, где нет путей»[691].
22. Между тем, поскольку Бог желал Свое семейство, зараженное пагубой стольких зол, очистить и улучшить лишь слухом о несчастье, «напряженный слух»[692] всех уловил как бы оперенный полет[693] хорошо известной молвы, о том что вот-вот придет старый [враг], желая совершенно уничтожить и обычным способом захватить с рубежа и до границы всю область. Но, однако, никакой пользы от этого им не было, но, подобно глупым упряжным лошадям, которые, как говорится, крепкими укусами еще укрепляют узду разума, катили по широкой дороге различных пороков, ведущей к обрыву смерти, оставив спасительный, хотя и узкий путь[694].
Так что, следовательно, как говорит Соломон, «словами не научится раб <упрямый>»[695] (порют дурня, а он и не чует!), и чумное поветрие смертоносным образом поразило глупый народ, которое в короткое время удаленным острием положило такое множество их, сколько живые не могли похоронить.
Однако народ не исправился, словно исполняя в этом слово пророка Исайи, сказавшего: «И Господь, Господь Саваоф, призывает вас в этот день плакать и сетовать, и остричь волоса, и препоясаться вретищем. Но вот, веселье и радость! Убивают волов, и режут овец, едят мясо, и пьют вино, <и говорят>: "будем есть и пить, ибо завтра умрем!"»[696]
Приблизилось, однако, время, в которое его нечестие, как некогда амореев[697], исполнилось. Ибо начинается тогда совет, которому надлежало определить, что будет лучше или безопаснее всего предпринять для отражения столь пагубных и столь частых вторжений и разбоя вышеуказанных племен.
23. Тогда были ослеплены все советники вместе с надменным тираном[698] и избрали такую защиту — а скорее, погибель — отечества, так что эти дичайшие, нечестивого имени саксы, Богу и людям мерзкие, были введены, словно волки в овчарню, на остров для сдерживания северных народов. Доселе, как бы то ни было, никогда не совершалось ничего более погибельного и горького. О, глубочайшее затемнение чувства! О, безнадежная и грубая тупость ума! Тех, кого пуще смерти боялись, когда их не было рядом, по доброй воле, если можно так сказать, пригласили с собой под одну крышу. «Обезумели князья Цоанские, как сказано, — совет мудрых советников фараоновых стал бессмысленным»[699].
Тогда, вырвавшись из логова варварской львицы, свора детенышей, на трех, как они на своем языке выражаются, киулах[700], а по-нашему — на длинных кораблях[701], при благоприятном ветре, обрядах и гаданиях, которыми они прорицали, надежным у них предзнаменованием, что три по сто лет Отечество, к которому они направили носы своих кораблей, заселят, а сто пятьдесят же (то есть половину этого времени) очень часто будут опустошать, — по приказу злополучного тирана, впустила ужасные свои когти сначала в восточную часть острова, якобы собираясь сражаться за Отечество, а на самом деле, скорее, намереваясь сражаться с ним.
Вышеупомянутая же «родительница», узнав, что первое ее войско имело успех, подослала еще более обширную партию[702] сообщников и псов, которая приплыла на барках с подложными «боевыми товарищами»[703]. И отсюда семя нечестия, корень горечи, ядовитая рассада, достойная наших заслуг, вытянулась на нашей почве дикими побегами и усиками.
Следовательно, варвары, допущенные на остров в качестве воинов, и собираясь, как они прикидывались, подвергнуться большой опасности ради добрых своих хозяев, потребовали выделить им съестные припасы. Таковые раздачи на долгое время заткнули, как говорится, глотку псам. Они же снова плачутся, что якобы их пайки[704] выдаются им не в изобилии, приукрашивая отдельные случаи своей хитростью, и торжественно заявляют, что если они не будут более щедро осыпаны дарами, то опустошат, разорвав договор, весь остров. И без задержки перешли от угроз к действиям.
24. Ибо вызревал повод для справедливой мести за предшествующие преступления, — и от моря и до моря пылание огня, поднятого рукою восточных святотатцев, опустошив некоторые пограничные города и поля, не утихло, покуда не слизало, выжигая жутким алым языком, почти что всю поверхность острова до западного океана. В этом набеге исполнилось на нас, согласно истории, нечто подобное некогда с Ассирией в Иудее, что говорит, оплакивая, пророк: «предали огню святилище Твое; совсем осквернили жилище имени Твоего»[705] и еще — «Боже! язычники пришли в наследие Твое; осквернили святой Храм Твой»[706] и т. д.
Так что частыми [ударами] таранов — все города, и отовсюду сверкающими остриями и трещащими огнями — все [их] обитатели, с предстоятелями Церкви, со священниками и народом, вместе простерты были на земле, и жалким видом посреди площадей основания башен, выкорчеванных с высокой оси, камни высоких стен, священные алтари, куски трупов, словно покрытые заледеневшей коркой багряной крови, казались смешаны словно в каком-то жутком прессе, и ничего не было вообще, кроме руин домов, погребений внутри чрев животных и пернатых и благочестивейшего почтения святых душ (если, однако, много таковых можно было найти!), которых уносили в то время в вершины неба светлые ангелы. Ибо так выродился тогда сей виноградник добрый в горечь, что редко, согласно пророку, редко было видно за спиной виноградарей или жнецов виноградной грозди или колоска