[732] твой и обратись к Нему всем сердцем, к Тому, кто сотворил тебя, ибо «гнев Его возгорится вскоре. Блаженны все, уповающие на Него»[733]. Но если нет, то тебе остаются вечные муки, так что пасть ада будет перемалывать тебя, но никогда не истребит.
31. А ты что, похожий на барса[734] нравами и пестрый от нечестии, с седеющей уже головой, на троне, полном коварств, и с ног до головы опозоренный различными братоубийствами и прелюбодеяниями, негодный сын доброго короля[735], как у Езекии Манассия[736], о тиран де-метов[737], Вортипор[738] — тупо оцепенел? Что, тебя не удовлетворяют сильнейшие водовороты грехов, которые ты поглощаешь, как наилучшее вино, или даже нет, — они тебя пожирают, а жизни твоей потихоньку уже близится конец? Что же ты, в качестве позора, увенчивающего все прочие, удалив собственную твою супругу, после ее честной смерти, бесстыдной дочерью, словно неотвязным грузом, обременил свою жалкую душонку?!
Не заканчивай, прошу тебя, оставшихся дней во вражде к Богу, ибо «теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения»[739] светит в лица кающихся, и здесь ты можешь хорошо потрудиться, «чтобы не случилось бегство» твое «зимою или в субботу»[740]. «Уклоняйся, — согласно псалмопевцу, — от зла и делай добро, ищи мира и следуй за ним. Очи Господни обращены на праведников и уши Его — к воплю их. Но лице Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память о них. Взывают [праведные], и Господь слышит и от всех скорбей избавляет их»[741]. Таким образом, сердце, сокрушенное и смиренное страхом Его, никогда Христос не отвергает[742]. Иначе червь твой не умрет и огонь не угаснет[743].
32. А что валяешься в старой грязи твоего нечестия и ты, от юношеских лет — о Медведь[744], наездник многих возничий колесницы — прибежища Медведя, пренебрегающий Богом и противящийся Его решениям, о Кунеглас, а на римском языке — рыжий мясник?![745] Почему же в таком споре состоишь с людьми, так и с Богом? С людьми — то есть с гражданами — особым оружием[746], а с Богом — бесконечными преступлениями? Зачем, кроме бесчисленных проступков, изгнав собственную супругу, ты возжелал ее преступницу-сестру, которая от всего благочестия души (или скорее, по бабьей глупости) обещала Богу вечную чистоту вдовства, как говорит поэт, словно высшую нежность небожителей — против запрета апостола, отрицавшего, что прелюбодеи наследуют Царствие Божие? Почему ты стоны и вздохи святых, проливаемые из-за тебя во плоти, когда словно зубы мерзкой львицы ломают тебе кости, — подстегиваешь частыми оскорблениями?
Перестань, прошу тебя, как говорит пророк, гневаться и оставь ярость[747], которая разрушает тебя же самого, которой ты дышишь на небо и землю, — то есть на Бога и стадо Его. Лучше измени нрав и заставь молиться за себя тех, кто имеет власть связывать в мире, когда связывают в мире виновных и разрешать, когда разрешают кающихся[748]. Не думай, как говорит апостол, высоко о себе и не уповай на богатство неверное, но на Бога, дающего нам все обильно для наслаждения[749], чтобы ты, улучшив нрав, собрал себе сокровище, доброе основание для будущего, чтобы достигнуть вечной жизни, воистину вечнозеленой и не опадающей. Иначе ты узнаешь и увидишь даже в веке сем, «как худо и горько то, что ты оставил Господа Бога своего и страха Его нет на тебе»[750], и в будущем ужасный шар вечных огней будет сожигать тебя, но, однако, никоим образом не умертвит. Потому что так же бессмертны вечные огни преступников, как и радости святых.
33. А что же ты, о Маглокун[751], островной дракон[752], изгнатель многих из вышеупомянутых тиранов как из царства, так даже из жизни, о новейший суждением, первый во зле, превосходящий многих могуществом и столько же — коварством, великий щедростью, изобильнейший грехом, мощный оружием, но более сильный пагубами души, — глупо суетишься в такой старой черноте преступлений[753], словно опьяненный вином, выжатым из Содомской лозы? Почему ты сплетаешь, по воле царской своей выи, такие, если можно так выразиться, непроходимые, высокие как горы, груды грехов? Почему ты тому Царю всех царей, который сделал тебя выше почти всех вождей Британии как царством, так и очертаниями роста[754], не представляешь себя лучше всех нравами, но, напротив, худшим? Выслушанное в какой-то степени беспристрастно, несомненное доказательство этих позорных дел (опуская домашние и незначительные — если, однако, хоть какие-нибудь были незначительны!), разнесенное долго и широко устами по воздуху, будет засвидетельствовано.
Разве в первые годы твоего подросткового возраста ты не уничтожил яростнейшим мечом, копьем и огнем своего дядю-короля[755] с почти что сильнейшими воинами, обличье которых в строю, казалось, не слишком отличалось от молодых львов, мало беспокоясь о речении пророка: «<мужи>, — говорит он, — кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих»[756]. Какого же за это одно воздаяния ты ожидаешь от праведного Судии — даже если бы позднее не последовало то, что последовало, что тоже предсказано пророком: «горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя»[757].
34. Разве потом, когда тебе, как ты и хотел, досталась роскошь неистового царствования, — ты, охваченный страстным желанием вернуться на путь истинный, днями и ночами в то время сильно терзаясь совестью о грехах, сначала много и тщательно размышляя о божественном пути и заповедях монахов и, наконец, оповестив народную молву[758], безо всякой неверности, как ты говорил, не принес постоянный [обет] монаха из почтения ко Всемогущему Богу, перед лицом людей и ангелов, порвав, как думали, сети, наиболее вместительные из тех, в которые обычно очертя голову запутываются упитанные тельцы твоего размера, порвав со всем золотом и серебром царства и, что важнее этого, с искривлениями собственной совести. И как будто голубку, сильно рассекая свистящим скольжением пустой воздух и, ускользая извилистыми изгибами от свирепых когтей хищной птицы к в высшей степени безопасным для тебя пещерам[759] и убежищам святых, ты сам себя спасительно похитил у ворона.
О, какая радость матери-Церкви была бы, если бы тебя из лона ее не унес плачевным образом враг всех смертных! О, сколь щедрое побуждение к небесной надежде воспылало бы для сердец отчаявшихся, если бы ты остался среди добрых [людей]! О, сколько и каких наград досталось бы душе твоей в царствии Христовом в день судный, если бы тот коварный волк тебя, ставшего из волка — агнцем, не похитил (не очень-то отбивавшегося) из овчарни Божией, желая сделать из агнца себе подобного волка! О, каким прославлением милостивого отца всех святых — Бога, стало бы сохранение твоего спасения, если бы демон, нечестивый отец всех пропащих, не похитил бы тебя, словно великий крыльями и когтями орел, [чтобы присоединить] к несчастной стае своих сынов против права и совести! Едва ли не больше, сколько тогда было радости и сладости на небе и земле при твоем обращении к доброму плоду, сколько теперь скорби и печали при твоем возвращении, как у больного пса, на ужасную блевотину свою[760].
Когда это свершилось, члены каковые, по здравому смыслу, надлежало бы пламенно предоставить в орудия праведности предались в орудия неправды греху и диаволу[761]. И [ты], напрягая слух, навострив уши, слышишь не сладкозвучные хвалы Богу гласом сладко поющих новобранцев Христовых, и распевы[762] церковной мелодии, — но хвалы самому себе, которые суть ничто, наполненными ложью устами колодников, обрызгивающих при этом тех, кто стоит рядом, пенящейся жидкостью[763], и «зычных глашатаев»[764], визжащих вакхантским обычаем[765], и — так, как будто сосуд, некогда приготовленный для служения Богу, обращают в инструмент диавола и, то, что считалось достойным небесной почести, заслуженно бросают в пропасть ада[766].
35. Однако твой ум, в высшей степени притуплённый глупостью, не был ослаблен такими помехами, словно замком, но пылкий, словно жеребенок, думающий о неких не обеганных красивых местах, увлекается через широкие поля преступлений необузданной яростью, усугубляя старые новыми преступлениями