Вот цыган Абрамович додумался родиться не в свой год. На вид – старый дед из табора, а на самом деле восемнадцать лет и из хорошей еврейской семьи. Сейчас от армии скрывается. А из-за чего муки? Из-за безвременного рождения! Не в свой срок на свет пошел, не к своим родителям!
Но за это страдание дано ему людям судьбу предсказывать. Гадает на кофейной гуще. Приходишь, садишься и молча вопрошаешь, а он пьет и пронзительно так вглядывается, будто глазом судьбу сверлит. И ни разу не ошибся! Кроме того, работа уютная: платят за то, чтоб ты кофе дорогой пил! Но мудрый человек всегда в развитии, поэтому цыган Абрамович скоро научился гадать на континентальных завтраках, а потом и бизнес-ланчи освоил. Сейчас день заканчивает ворожбой над безуглеводным ужином, а для поздних посетителей всегда есть созерцание кефира.
– Вы бы заглянули в «Изумрудную скрижаль», может, там известно, кто стащил мои чудесные сапожки.
– Все указывает на одно конкретное лицо, но оно принадлежит совершенно другому человеку.
– Ой, как вы мне помогли!
Или войдешь, оглядываясь:
– Знаете, Абрамович, иду я себе тихонько на службу. Красота повсюду, покой, первый снег выпал. Гляжу – под балконом сидит восемь кошек! Подумайте: не семь, не шесть, а ровно восемь, и один такой кот в белом галстуке. К чему бы это? Что об этом говорит таинственная книга «Альмагест»?
– Восемь – число бесконечности. Вот вам и ответ!
– Значит, это никогда не кончится?
И в крик!
Схватишь шапку и бежишь в ночь!
Такими гаданиями, конечно, человека не утешишь, но и правду не утаишь.
А если за утешением, то только к авве Аргамедонту. Он – единственный!
Послушает, помолчит и воздохнет смиренно:
– Однажды мы придем, а нас нет!
Вавилон
А вот в церкви Флора и Фавна случай был. Разве не читали в газетах? Отец настоятель решил в алтаре росписи освежить. Художник Обомленский в реставрации – первый человек. Взялся за дело жарко и к вечеру открыл слой XVI века в отличной сохранности. Краски только от времени слегка поблекли, а ученые просто руками разводят от такой находки – редчайшая сохранность!
Решили посмотреть, а что там под ней. И вот же – византийская мозаика – типичный образец палеологовского Возрождения! С Рима специалисты приехали, подтвердили подлинность и внесли в каталог.
А Обомленский чувствует – надо глубже копнуть. И копнул, а там – энкаустика I века! Академики руками разводят, профессора за диссертации уселись, даже владыка приехал обозреть и восковый состав на зуб пробовал:
– И правда. энкаустика!
Удивительное дело! Сейчас же фильм документальный сняли и начали водить студентов для просвещения. А Обомленскому все не сидится – что же там под энкаустикой, ведь что-то же там есть. И не ошибся – роскошный растительный орнамент эпохи Эхнатона! В мире всего несколько образцов сохранилось! Все египтологи съехались на это чудо посмотреть. Сомнений нет – Эхнатона ни с чем не спутаешь.
– И как такой шедевр сохранился? Ведь храм только в прошлом году построили?
А Обомленский все рвется продолжать:
– Вот, чувствую, что там Вавилон, что хотите со мной делайте!
Но мудрый владыка запретил:
– У этих художников вечно все Вавилоном заканчивается!
Благорастворение
Когда философия оказалась в ситуации постмодерна, авва Мерлон покупал баклажаны. Нет, готовить он не умел, а брал просто из глубокого уважения – знатный овощ, представительный! А дома ему сообщили, что, раз уж мы теперь обязаны быть в оппозиции к современности, всем богословам велено вместо диссертаций писать романы и к ученому совету – отчет.
Авва так растерялся, что часа два просидел у себя в прихожей, не снимая пальто, – соображал, о чем там в романах пишут. Про любовь сразу отсек – опасно! Про судьбу и разлуку – сам расстроишься и читателя изведешь! Вот убийства хорошо идут. И тут вспомнил историю про одного студента, который старуху-процентщицу топором отходил, – еще в детстве ему, кажется, кто-то рассказывал.
– Всё-то ее пересказывают, а надо бы давно в романе изложить!
Академическая жизнь приучила авву к дисциплине, поэтому за работу он взялся с бухгалтерским азартом кабинетного ученого. Но порыв быстро остыл от сознания, что ему придется причинить боль существу живому и мыслящему. От самой мысли о грязном холодном топоре в голове пенсионерки у него холодели руки. И он долго откладывал описание убийства, хоть пришлось себя убеждать и взывать к чувству долга. А испуганная соседка в ужасе примерзла у розетки, услышав: «Вот сегодня я тебя точно зарублю!»
Однако сердце его дрогнуло, и топор был удален. Из пистолетов, ножей и удавок остановился на одноразовом скальпеле, но и его отверг:
– Это ведь так больно и унизительно! И потом – шрам останется!
Пробовал удушение подушкой (варварство!), голыми руками (грязно!), скакалкой (извращение!), побивание кирпичом (деревня!), выбрасывание в окно (сквозняки!), укладывание под трамвай (дети увидят!), отравление ядами (стыдные пятна!) – никак старуха не убивалась. Сама мысль о неизбежности убийства ввергала старца в отчаяние.
– Ведь убьет же этот студент старуху, непременно убьет! И племянницу ее тоже придется порешить! Убитые – ладно, Бог с ними. А юноше как потом с этим жить? Я ведь ему всю жизнь поломаю!
И отказался от кровопролития. Так вместо тяжелого и гнетущего описания злодейства в романе появилась полная напряжения сцена объяснения нищего студента с одичалой, но начитанной старухой.
Перечитал. Исправил описки. Оживил диалоги. И стало стыдно. Очень стыдно. Просто сгорал от стыда.
– Да что это у меня старуха такая мрачная, злобная? Грязь кругом, какие-то тряпки, хлебные корки! Зачем же я человека так мучаю, это ведь все на моей совести будет!
И вместо старухи появилась веселая полноватая женщина с ямочками на щеках. Она подбадривала одинокого студента, бескорыстно помогала ему, и длинные холодные петербургские вечера они проводили у самовара с вишневым вареньем. Студент недурно играл на клавикордах, а хозяйка с племянницей славно пели дуэты из Мендельсона. С каким утешением покидал бедный студент эту обитель доброты и милосердия, возвращаясь в свою мрачную каморку!
– Да почему же каморку? Разве я зверь какой? Зачем ему быть нищим, да еще из университета выгнали? И откуда только берется во мне эта страсть к истязаниям?
Так у студента Раскольникова появилась чистая и уютная квартирка с кружевными занавесками и геранью. Он не только успевал в университете, но и готовил диссертацию под руководством одного известного профессора, который уже выхлопотал ему стажировку за рубежом, а потому совершенно естественно автор поменял фамилию героя на более благозвучную – Розенблюм.
В следующей редакции жилплощадь студента приросла еще четырьмя комнатами, в которых любили отдыхать добродушная мама и миловидная сестра, а в большой зале каждый вечер устраивались небольшие концерты с декламацией из классиков на языке оригинала. Частым гостем этих вечеров было семейство одного веселого и влиятельного чиновника, с дочерью которого Соней, талантливой и успешной аспиранткой, молодого человека связывали самые нежные и целомудренные чувства.
«Он вдыхал полной грудью пьянящий морозный воздух Петербурга, поглаживая новый казинетовый сюртук. Шампанское в хрустальном бокале уже выдохлось, как и сам чудесный вечер, нежно звавший к заслуженному покою.
– Родион, вы простудитесь! Пересядьте поближе к камину, я хочу вам рассказать о последней воле вашей прабабушки, прожившей сто двадцать пять лет в полном здравии и счастливой памяти. Она завещала вам свое рязанское имение и павильон в пригороде Парижа.
– Ах, матушка! Столько хлопот с этими поместьями, экипажами, мануфактурами и акциями нефтяных компаний! А хочется простого и скромного человеческого счастья!»
Перечитывая последние страницы своего творения, авва Мерлон не удержался и всплакнул. Он создал вселенную, полную покоя и благополучия, космос, не знающий боли! Редкий писатель удержится от возможности нанести своему герою хоть небольшое телесное повреждение. А вот авва устоял. Никому, ни одному живому существу во всем произведении он не нанес рану, не причинил боль! Лошади не ломали ног, крестьяне хорошо кушали и регулярно проходили амбулаторное обследование, никто не топил собачек, не умирал от холеры, не изменял жене, не бросал детей, не мучился в кресле дантиста – все было прилично, удобно и благообразно.
Поскольку преступление вместе с наказанием оказались излишними, огромным и назидательным тиражом был издан благочестивый роман с простым и безобидным названием «И».
– Вот и после меня что-то да останется! – утешал себя добрейший из романистов. И слеза умиления падала на обреченный баклажан.
Об авторе
Архимандрит Савва (Мажуко) (род. 1976) – богослов, педагог и религиозный публицист.
Родился и вырос в Гомеле в нецерковной семье; пришел к Богу, прочтя книгу о Сергии Радонежском. В 1995 г. принял монашеский постриг в гомельском Свято-Никольском монастыре. В том же году был рукоположен во иеромонаха; с 2013 г. – архимандрит.
Автор книг «Любовь и пустота» (2014), «Апельсиновые святые» (2016), «Неизбежность Пасхи. Великопостные письма» (2018), «На руках у Бога» (2018) и «Духовные упражнения» (2019).