Духовное упражнение
Когда отец Нектодим достиг седьмой степени созерцания, то научился даже переставлять небольшие горы, а в характере появилась такая ровность, что просто не батюшка, а какая-то зимняя лужа – ничего его не могло смутить и из созерцания вырвать. Невероятных высот достиг человек, но – нет в мире совершенства! Гору переставить – пожалуйста! Мертвеца воскресить – всегда поможем! Одного боялся, один страх точил его душу добродетельную: страшно стеснялся трусы в магазине покупать. Так смущался, что, бывало, иностранцем прикинется:
– Я хотель иметь купить…
– Ой, батюшка, вы берите эти, что в горошек, – никакой химии!
А Нектодим так зардеется, аж пар идет! Опознали! Опозорили! Купит гору целую, чтобы впрок, домой придет – не тот размер! Опять иди на бесславие! Один раз абхазским евреем вырядился:
– И в какую цену ви торгуете эту весчь?
– Батюшка, да вы лучше ромашковые на лето берите – прям сами дышут!
Нектодим так раскраснелся, что борода вспыхнула! Всем отделом тушили! Потом полгода из келлии не выходил, бороду отращивал и помыслы отсекал.
Наконец принял как духовное упражнение и для испытания сам устроился в магазин на работу и стал лидером продаж. И так смущение одолел, что его даже в кино взяли. Смотрели «Колобок. Война без конечностей»? И кто, вы думаете, играет вторую снежинку? Вот то-то же!
Мистика света
Отец Мирмидон прочитал у одного французского аббата, что драгоценные камни к Богу приводят. Как они там приводят, авва не разобрал, только всякому понятно, что полезные вещи надо внутрь принимать. Поэтому взялся ходить на высокосветские рауты и таскать у герцогинь брыльянтовые колье. И к стенке не припрешь, поскольку привычку имел все сразу бездумно проглатывать, так жаждал просветления.
Мечтал попасть в Алмазный фонд, да разве безбожники пропустят? Так бы и глотал сережки у знати, если бы не вразумился видением. Явлен был ему беззаботный дракон вида дурашливого – весь на солнце искрится, потому что вместо чешуи у него леденцы разноцветные.
Восстав от видения, авва Мирмидон понял, к чему его небо зовет. Эти французы вечно всё напутают, а православного человека с прямой стези не свернуть!
– Мы пойдем другим путем!
И стал тайно камни драгоценные на леденцы менять. Из крестов и митр рубины, изумруды и прочий тлен на подлинные карамельки замещал. Митр себе нашил разноцветных, чистейшей карамелью низанных, оклады на книгах и иконах поменял, чтобы население ощутило сладость церковную. Это вам не камень бездушный да безвкусный лобызать! Все настоящее! А сколько исцелений было! А как народ в храмы пошел! Детей сколько к истине привели!
Больше всего любил после службы крест давать. Некоторые по три раза подходили. А на праздники была карамель со сливочной начинкой.
Журавлиный клин
Владыка Комодий добродушнейший был старичок, но в новолуние нападал на него приступ благочестия.
– Вы как к святыне относитесь? Это же платы для причастия народа! Ими уста причастникам вытирают, а вы их стирать! Тут особое отношение надо!
Сидят дьяконы, платы на полоски режут да жуют-давятся, а владыка следит, чтоб святыню натощак потребляли.
– Как же вы о служении небрежете? Младенцев покрестили, а воду в землю слили? Это ж такая святыня!
Пригорюнятся батюшки, охают, воду из купели пьют, а владыка справки требует, что купель сия была потреблена натощак и в скоромный день, «понеже в купели вода со святым маслом, а масло постом не положено».
– Откуда столько дерзости, чтобы лампадки задувать? Чтобы слюной с рота пырскать! Ты же на святыню плюешь! Свечку гасить только на вдохе!
Воздохнут клирики, а что сделаешь? Никак ко спасению иерарх ведет, такой уж крест у него святительский нас, грешников, на небо тащить!
– Что ж это вы ногами пол в алтаре попираете? По земле, по грязи топали, а теперь и святыню сквернить?
Сделают батюшки владыке поклон земляной да и в алтарь на службу залетают, земли не касаясь, потому что – великая святыня! Так клирики порхают по алтарю всю службу, порхают да и совсем на небо улетят, поскольку обретают духовную невесомость, ангелам свойственную. А владыка в отчете указывает, что за прошедший год приведено ко спасению на десять процентов больше клириков, чем в предыдущем. Ему за труды даже награда вышла – право служить в нимбе с украшениями.
Потешный синод
Ученые всего мира, чтобы в праздности не сидеть, эликсир старости изобрели. Думали: кому он нужен, эликсир этот? Так, для отчетности выдумали. А в религиозных кругах сразу волнение пошло: народ берет бидонами, а некоторые клирики так тазами хлещут, потому что от этого снадобья седина в бороде развивается, а вместе с ней надежный почет и слава. Особенно много владыки старались. Те, что побогаче, так просто в ваннах отмакивались до самой серебряной седины и благородной согбенности. И столько старцев развелось – хоть святых выноси! Так увлеклись благообразием, что утратили всякую бдительность. А тут и закон приняли: нельзя теперь старичкам кафедры возглавлять. Что поделаешь!
Многих святителей, безвременно состарившихся, конечно, на покой отправили, а чтобы без дела не томились, учредили для них Обитель престарелых владык и при ней Потешный синод. Сидят владыки в обители, стареют, но все в привычных трудах и хлопотах изнурительных: торжества, фотографии, заявления в прессе, награды друг другу вручают и, главное, ответственные заседания в синоде! Ведь единственный безвредный синод на белом свете! За что и стяжал святость и все благословения.
Первые дни никак их рассадить не могли, всё решали – по древности кафедр места занимать или по объему чудотворений. Лет двадцать спорили. Сошлись на том, что по алфавиту будут сидеть. И еще двадцать лет обсуждали, какой алфавит предпочесть. Митрополит Бармалейский на еврейском алфавите настаивал, думал, никто не знает, что там гласных букв нет. Окончательное решение еще впереди, а пока сидят, как малыши в детском саду: у кого кубик, у кого слоненок, у кого апельсин на троне нарисован. Смиряются старцы и приемлют. Духовные вопросы так с ходу не осилишь.
Конечно, чтобы иерархов не расстраивать, что это все понарошку, для них специальный журнал издают и даже интернет-сайты о жизни церковной, как их решения реализуются, и повсюду бурное обновление и золотые купола. Читают старчики и утешаются, и цветет повсюду благочестие!
Еловый старец
Ученые всего мира установили, что самый страшный зверь на земле есть павлин, и кого он укусит, тут уже ничем помочь нельзя. Знать бы это наперед, когда владыка Петропавел в зоопарк гулять ходил! Не уберегли иерарха – вероломно был искусан павлинами с холодным цинизмом. Эх, время упустили! Ведь первые симптомы – медальный трепет и верноподданнический энтузиазм. А тут и синод, чтобы святителя утешить, наград ему всяких присудил: орден Трудового крестного знамения, медаль «Почетный девственник» первой степени, знак «Эталон добродетели» трех степеней. А он еще старыми наградами увешался, так что даже знак ГТО и все почетные грамоты за прыжки на батуте на себе носил, а уж кресты, панагии, митры – весь иконостас! И к каждому образу велел лампаду теплить, от чего двигаться перестал, все дни и ночи на кафедре во славе простаивал. Его уже на ночь платком стали закрывать и от моли лавандой пересыпать.
А народ толпами шел благоговеть! Никогда такой святости не видывали! Кто же тогда знал, что от этих павлинов человек постепенно в новогоднюю елку превращается? Обнаружилось уже по весне, как первые иголки с шишками пошли, но значения не придали. Потом приметили, что стал владыка к медалям гирлянды требовать и хлопушки.
– Мало ли? Им, святителям, виднее!
А однажды ко всенощной пришли, а он уже совсем в елку превратился. Задеревенел. Но такого духа был человек, что на управлении епархией это не отразилось. Потом еще десять лет был правящим до самой пенсии. А как осыпаться стал, тогда уже во двор вынесли. Но гордятся до сих пор: столько лет нами новогодняя елка управляла!
Вам имя – вероломство!
Известный подвижник Никодим Пустоцветов так плотно за спасение взялся, что даже вечерние молитвы на десять лет вперед вычитал. Спасался впрок! Двенадцать Великих постов заранее выпостил, триста двадцать восемь смертных грехов наперед вымолил и отысповедал, у старцев на будущее три тысячи благословений взял и многое другое, что по скромности утаил, потому что добродетель любит тишину. Наконец так в спасение углубился, что заскучал и решил личную жизнь устроить:
– Я теперь человек недалекий от спасения, можно и на жену замахнуться.
Ребро себе отхватил, и вот тебе – жена стоит, улыбается преданно. Присмотрелся – тощая, как смерть! В глазах половина весу!
– С такой и на люди не выйдешь!
Второе ребро оторвал – пухленькая вышла, ручки в ямочках, а на щеках веснушки.
– Не та баба пошла! Так уконопатилась – не отбелишь!
За третье ребро ухватился – длинноносая!
Четвертое вырвал – голос писклявый!
Пятое – румынка!
Шестое – кандидат наук!
И никак в выборе остановиться не мог! Надергал себе ребер, что совсем гибким сделался и бесхребетным. В узел от нервности завязывался! Кажется, вот тебе двадцать четыре жены – живи да радуйся, а он растерялся, запил с горя и уполз в кусты. За что был прозван – червь непросыхающий. Хорошо, что хоть спасся заранее!
Всегда один
Преосвященный Бозон, епископ Вуснедуйский, друзей не имел, потому что епископам это не положено. Он, конечно, смирялся, но страшно грустил. Как-то сидел за праздничным обедом в одиночестве и от безысходности давай черничный пирог есть, а он ему:
– Зачем?
– Чего?
– Зачем меня есть? Ведь мы могли бы дружить!
– И правда.
Так и стали они друзьями. Вместе читали по вечерам, слушали Баха или разыгрывали сцены из Шекспира. Уж как у пирога Офелия выходила!