Дар различения
«Книга тайн и запретов» учит духовному различению всяких родов пищи. Без дара различения можно ведь все спасение запустить! В некоторых блюдах сокрыты такие козни, что берегись! Например, о манной каше даже и старцы не знали, как она опасна, пока не было получено посмертных вещаний: на дне ада есть такие вместилища, где самых лютых грешников пытают манкой с комочками и киселем со спублами. Старец, который об этой ужасной тайне вещал, настолько был потрясен, что второй раз умер. Не зря ведь авва Аргамедонт говорил: «Манная каша есть блевотина дьявола!»
На втором месте по коварству стоят компот из мухофруктов, самодвижная вермишель и пироги-самоеды. Пироги сюда внесены, потому что они пробовать не даются – сами себя вперед умудряются пожрать. Есть которые их защищают, будто все дело в квантовых дрожжах, но старцам-то виднее.
Надо еще упомянуть свинину по-гадарински, но вообще старцы установили, что все вегетарианцы в преисподней особым мукам преданы. Об этом тоже были видения. Одного веганского графа видели, пред которым обиженная курица стоит с вечным укором:
– Почто жизнь мою смысла лишил? Почто смерть мою обессмыслил?
А перед другими поросенки возвышаются со слезой в глазах, ведь для всякой уважающей себя хрюхи вершина карьеры – попасть на стол к хорошему человеку. Они от этого в райских кущах радуются:
– Привет! Меня философ Кант съел!
– А мне поэт Бродский симпатизировал!
И нежатся в лучах райского солнышка!
А ту абрикосину, которой Дени Дидро подавился, предали адским мукам во измождение плоти. Ел бы курицу, еще бы с десяток книг написал, а так даже и гильотину ни разу не увидел! Абрикосы коварны! Равно и брокколи!
Однако есть такие вещи, что ведут только к духовному преуспеянию. Например, чипсы и кола, как одному духовному светилу было открыто, весьма способствуют спасению. Даже святым временами хочется какой-нибудь гадости. И в этом ничто с мороженым не сравнится!
Но на первом месте старцами поставлена сметана, потому что с ней можно даже целлофановые пакеты есть. А полумидоры – помидоры со сметаной – всеми старцами прославлены! Оттого авва Аргамедонт и учит: «Сметана примиряет нас с действительностью!»
Искушение успехом
Известный богослов Маша Чехов больше всего на свете любила паламизм и текилу. Свою первую статью написала помадой на коробке из-под пиццы, а уж потом все никак остановиться не могла. Каждый месяц защищала какую-нибудь диссертацию и докладывалась на всех конференциях. Себя не щадила, только бы меньше было в теологии мужского шовинизма. А между делом спасала китов, освобождала Тибет и раздавала полезные брошюры пингвинам. Совсем извелась от такой активности. Но кто-то же должен! Напряжения не вынесла и начала хлестать горькую. Про нее и фильм сняли автобиографический. Ну вы видели! «Пила» называется.
А матушка Абэба всю силу растратила на борьбу с новогодними елками и монументами вождей. Елки нещадно жгла, как языческое нововведение, а памятникам отпиливала носы по причине их несносности.
Митрополит Ферапонт (Вземляй) спать не мог, так любил изящную словесность. Прославился своей диссертацией «Тургенев и мумуфикация русской литературы», но всемирную славу обрел семитомным исследованием «Топорная работа. К эволюции Родиона Раскольникова». Потом случайно набрел на Гуссерля и из упертости перечитал его ровно сто раз, обобщив свой опыт в работах «Невозможность понимания. Введение в герменевтическую экзегезу» и «Напыщенный феномен. Убей в себе Мариона». На смертном одре впал в отчаяние и издал опус «Метафизика зла», где, не стесняясь в выражениях, рассказал, что он о философии думает.
А вот архиепископ Никодим (Многократный) весь талант на борьбу спустил. Требовал переставить буквы в алфавите, поскольку нынешний порядок способствует секуляризации и проповеди нечестия, а некоторые буквы и вовсе отменить надо как оскорбляющие целомудрие. Такую работу развернул, что в собственном епархиальном городе Тленинграде провел ревизию библиотек, а в Смердянске и вовсе две недели жег книги с соблазнительными буквами.
Владыка Исидор (Хотяй) поспокойнее был. Открыл для науки послание к филистимлянам и сам же его на все языки перевел и в двенадцати томах истолковал. Однако имел склонность к библейской реконструкции и изнурял население смелыми замыслами: то двенадцать камней в реку закатывали, то скалы елеем мазали, то граждан в китов запихивали. А раз в пять лет проводил реконструкцию сокрушения стен Иерихонских во всех подробностях и с трубами. По этой причине часто переводился на новые, еще сохранившиеся кафедры.
В Дутове тоже владыка был небывалой активности. Требовал официально ввести в русский язык причастия будущего времени и назвать их эсхатологическими причастиями совершенного вида, ради чего привязывал себя к фонарным столбам и голодал. Какой-то старичок ему из жалости трубу подарил и тем спас от угрожающего активизма. Теперь угомонился, всю страсть в трубу перевел и преподает в Пулковской консерватории.
Больше всех утрудился авва Вискарион. Сперва призывал к всесоюзному покаянию и сумел взволновать многие города и области. Для вразумления был отправлен с миссией на Марс, открыл там множество скитов и небольшую часовню на Луне, куда теперь большое паломничество. Потом побывал на Афоне, был потрясен обилием клопов, которые там от древности обитают, и как великую святыню стал разносить благословение Святой Горы по всем монастырям и женским обителям. Ради этого бросил спать, есть, а все идет и идет вперед, в трудах и бдениях, к успеху и славе.
Один только авва Аргамедонт к успеху не зовет, а все приговаривает: «Лучше согрешить ленью, чем дурью».
На дне вершины
Мирской поэт Пушкин совсем фантазии не имел, все сюжеты беспардонно заимствовал, а временами и воровал: то у старушек подслушает, то у старцев подсмотрит.
Авва Транквилл был самым грешным человеком на земле. К этому он долго шел. Такая добродетель требует не только пота и крови ближнего, но и зверского смирения. Допустим, не хочешь ты жену бить, но тогда как ты смеешь, не опуская глаз, назвать себя настоящим грешником? А если не грешник, чего в церковь ходишь? Значит, христианин только по имени! А где дела?
Достичь вершин в этом падении не так уж и просто, а первым грешником могут себя назвать лишь единицы, если не нули. Только выйдешь на финишную прямую, тут же какой-нибудь проныра вперед тебя вырвется.
Пятьдесят лет Транквилл к совершенной греховности шел, чтобы полное спасение стяжать. Борьба кипела нешуточная. Многим пришлось пожертвовать, на многих дерзновенно замахнуться. От старца ему умная книга досталась с грехометром, и по всему выходило, что именно ему надлежит стать первым грешником, но тут какой-то старикашка появился из бывших и Транквилла опередил. Пришлось этого деда поприжать и организовать мученическую кончину, что послужило ему хорошим уроком.
И кажется, можно бы и самому почить во славе, да откуда-то продюсер вынырнул заморский и был признан наигрешнейшим. Авва и за него взялся и с большим усердием искоренил, чтобы впредь помнил, кому дорогу переходить. Наконец выдохнул, в грехометр заглянул, а тот ему:
Ты порочен – спору нет!
Но живет без всякой славы
Средь зеленыя дубравы
У семи больших камней
Тот, что все ж тебя грешней.
Подумайте! На минуту нельзя отлучиться! Пошел к этому грешнику-самозванцу и яблоко ему скормил с редкими ядами. Уж теперь-то авва мог со спокойной совестью называть себя первым грешником.
На что только ради духовного преуспеяния не пойдешь! И новоначальным наука:
– Грешник?
– Да.
– Докажи!
Мед и сахар
Когда свет отключили, стали у аввы Аргамедонта сливы киснуть с абрикосами. Чтобы добро не пропадало, поставил на плиту кастрюльку и все туда погрузил, компот варить. А сам думал на огород идти баклажаны посмотреть. Да разве дадут? Разнеслось в воздухе благоухание и душеспасительные дымы: святители явились с ангелами из мира радости и покоя. У Аргамедонта аж ведро из рук выпало: «Вот ведь напасть! Раньше раз в день являлись, а теперь уже и по два, по три раза, а то и ночью! И все разные!»
Авва человек был деликатный. Гостям табуретки предложил, а херувимам корм в блюдца подсыпал из вежливости – гости все-таки!
– Ну. как там. в целом.
– Да ничего. Блаженствуем.
– А что у вас с погодой?
– Солнечно. Без осадков.
– А у нас так дожди уже неделю. Боюсь, пропадут мои помидоры. Некоторые чернеть начали. Я аджики хотел наделать. Вот попробуйте. Сахара четыре ложки кладу. Чувствуется?
– Какая аджика у вас светленькая! Можно я еще положу?
– Конечно! Я вам и баночку с собой заверну. Так и поговорили.
Херувимы подхватились, все прощаются, один святитель даже слезу пустил.
А у Аргамедонта чуть компот не выкипел. Успел спасти. Налил чашечку и пирожок с корицей порезал, сливочного масла кусочек и сыра – ой, вкусно! Сел было перекусить – опять ангельское пение. Хорошо, что стол накрыт! Только опять новые какие-то и все такие торжественные, нимбы чистотой сияют.
– Ну… Как вы сами?
– Все хорошо весьма! Вернее, зело.
– А у меня, знаете, пирог свежайший. Нет, вы не отказывайтесь! Удивительный пирог вышел! Вы лучше сюда пересядьте от сквозняка на подушечку. Это ничего, ничего, кошки, знаете, у меня тут обычно спят, вот я и не убираю. Нет, нет! Только с маслом! Как же можно без масла? Зачем тогда и жить? И варенье сверху кладите, не стесняйтесь. А я вам не показывал одеяло стеганое? Ой, слушайте, с весны шью! Я ведь никогда и не пробовал, а вот думаю: неужели не получится? Нет, это синтепон – даже и не знаю, как это пишется, но теплый и, знаете, совсем не давит. Так под ним спится хорошо!
Пирогами угощаются и беседы ведут. Вернее, старец разговор поддерживает, а святители все больше молчат и величественно кивают.