возникать до тех пор, пока не исчерпается это своеобразие природы; причем остается совершенно неизвестным, какие это будут науки, чего коснутся они. Наука находит свои объекты или если и ищет их, то без всякой определенной мысли о том, что именно такое будет найденное и где его найти; поэтому и существующие классификации точного знания всегда суть не классификации науки, но только наук, тех, какие есть, но не тех, какие возможны и необходимы: они не предвидят будущего, их значение и правильность ограничивается переживаемым моментом науки, они преходящи. Из Понимания удалена эта случайность: ранее, чем познало свои объекты, оно знает и каковы они, и где, и притом до последнего предела своего; все познаваемое распределено уже в нем, лежит содержимым в его формах, но только закрытое еще, непознанное; раскрывать это лежащее внутри его, познавать единичное и строго определенное – это все, что здесь остается разуму.
Наука и философия частичны, множественны и промежуточны: ими не завершается деятельность человеческого разума, они представляют собою блуждание туда и сюда, но не к концу, их много и во всем своем множестве они не изучают ни всего бытия в его целости, ни того частного, что лежит в нем, во всей его полноте: только некоторое и в некотором познают они, но не все во всем, что и в чем доступно познанию; именно исчерпывающего характера недостает им. Напротив, Пониманию присущ этот исчерпывающий характер: вне его нет познаваемых объектов, и в каждом единичном объекте нет познаваемых сторон; и притом оно одно: не только в настоящем, но и в будущем, как возможного, оно не допускает множественности в себе; не может явиться никакого второго Понимания, и, даже если бы изменился самый разум человека в строении своем, если бы в нем возникли иные схемы познавания, чем какие существуют теперь, – Понимание не изменилось бы, не перестроилось, но только к семи учениям о сторонах Космоса в нем прибавилось бы еще восьмое или девятое. Таким образом, оно есть последнее в деятельности разума, то, в чем он может найти успокоение, что способно уничтожить в нем боль непонимания, что для уничтожения этого именно зла – части другого и обширнейшего, которое заложено в человеческой природе, – и появляется как имеющее возместить его благом созерцания истины, неизменной в своем содержании, о непреходящем во времени, законченной.
Комментарии
Настоящий том представляет читателям философский трактат Василия Васильевича Розанова «О понимании», публикацией которого в 1886 г. было положено начало литературной дельности философа и писателя. Сведения о более ранних литературных опытах Розанова довольно отрывочны. Думается, что у Розанова не было обычного для пишущих людей периода бурного юношеского бумагомарания. Это подтверждается и свидетельствами его автобиографических материалов (см.: Розанов В.В. О себе и жизни своей. М.: Московский рабочий, 1990. С. 685–692). Весь период гимназии и первой половины учебы в университете прошли у него под знаком необыкновенного для юноши труда по освоению мировой культуры и напряженного разрешения личных мировоззренческих проблем. «С детства, с моего испуганного и замученного детства, я взял привычку молчать (и вечно думать). Все молчу… и все слушаю… и все думаю… И все, бывало, во мне зреет, медленно и тихо… Я никуда не торопился, “полежать бы”…» (Розанов В.В. Уединенное. СПб., 1912. С. 229). В богатом и отлично сохранившемся авторском архиве писателя есть тетрадка под заглавием «Стихотворения В. Розанова», помеченная августом-октябрем 1879 г. В ней переписаны начисто стихотворения, а также «поэма» «Ева», датированной 1 февраля 1880 г. (см.: Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 419. On. 1. Ед. хр. 241). Кроме этих стихотворных опытов нам неизвестны какие другие творческие начинания Розанова. Однако сам мыслитель в вышеназванных автобиографических материалах говорит о «первом зародыше… последующего умственного развития». Речь идет о проблемах нравственного идеализма, сталкивающихся с бездушной логикой утилитаризма, под влиянием которого находился гимназист Розанов. На втором курсе университета (1879/80 гг.) эти философские искания оформились в статью под названием «Исследование идеи счастья как идеи верховного начала человеческой жизни», которая после окончания университета (1882 г.) была передана в журнал «Русская мысль». О дальнейшей судьбе статьи см. в книге Розанова «Красота в природе и ее смысли и другие статьи 1882–1890 гг.» (в печати).
Среди документов университетской поры сохранилось постановление заседания историко-филологического факультета от 26 марта 1881 г. о присуждении студенту 3-го курса Розанову премии им. Н.В. Исакова за реферат по логике на тему «Основание поведения» с ходатайством перед Советом Московского Императорского университета его подтвердить (см.: Центральный государственный исторический архив г. Москвы. Ф. 418. Оп. 50. Ед. хр. 216. Л. 1), а также выписка из журнала заседаний Совета Университета от 7 апреля 1881 г. с решением о присуждении Розанову премии и ходатайством перед правлением Университета о выплате ему денежного вознаграждения в сумме 75 рублей (там же. Л. 2). Сохранилась пометка на заявлении Розанова в Университет (около 7 июня 1882 г.) о том, что он является «стипендиатом Хомякова», однако дополнительных сведений по этому делу не обнаружено. Наконец, в архиве Центрального государственного исторического архива г. Москвы (Ф. 418. Оп. 5143. Ед. хр. 7207) хранится реферат Розанова по всеобщей истории на тему «Карл V, его личность и отношение к главным вопросам его времени». На титуле тетради сшитой в восьмую долю листа в 60 страниц, профессор В.И. Герье поставил оценку: «Весьма удовлетворительно», что было в те времена высшим баллом.
Публикуемая книга является наиболее фундаментальным трудом из всего розановского творчества по широте и развернутости философской проблематики, при том что для Розанова это был первый опыт осуществления его жизненного призвания. Замысел и первые опыты написания труда надо отнести к последнему году пребывания в Московском университете, т. е. к 1881/1882 гг. Вероятно, по причине возникновения замысла написания книги Розанов не принял предложения остаться при университете. «Московский проф. Герье предлагал мне держать экзамен на магистра, – писал он Н.Н. Страхову 15 февраля 1888 г., – и я под предлогом незнания языков отказался от этого, и когда он настаивал, говоря, это необходимо, я просто отказался, потому что года на 3 пришлось бы заниматься посторонними предметами…» (Отдел рукописей библиотеки АН Украины. Киев). Работа над книгой в основном выпала на брянский период жизни Розанова (1882–1887). «В июле 1885 г. […] я поставил «точку» в конце огромной рукописи» (Розанов В.В. В мире неясного и нерешенного. СПб., 1902. – Изд. 2-е. С. 278).
Автограф трактата нам неизвестен. Сохранилась корректура книги (Государственный литературный музей. Книжные фонды. № 156637), которая представляет собою почти исключительно пунктуационную правку и технические указания наборщикам. Корректуру держал О.Б. Гольдовский (ок. 1866–1920-е годы), московский студент и знакомый Розанова. Первая типографская печатка на 6-м корректурном листе обозначена 30 августа 1885 г., последняя – на 42-м листе – 21 марта 1886 г.
Издание книги Розанов осуществил за свой счет, ежемесячно откладывая от учительского жалованья по 15–20 рублей. Таким образом скопленные более чем 1000 руб. он заплатил владельцам типографии Э. Лисснеру и Ю. Роману (Москва, Арбат, дом Платонова) за печатание 600 экз. книги «О понимании», которая вышла в свет в июне 1886 г.
«После отпечатания книги “О понимании”, – писал позднее Розанов, – у меня стоял уже план другой, такой же по величине книги “О потенциальности и ее роли в мире физическом и человеческом”, – после которой, мне казалось, нужно поставить “точку” всякой философии и почти всяким книгам. […] И, словом, мне казалось, что “моя философия обнимет ангелов и торговлю”» (Розанов В.В. Литературные изгнанники. СПб. 1913. С. 116). Однако выход книги был совершенно не замечен философской общественностью. Немалую роль в этом сыграли две отрицательные рецензии, появившиеся в литературных журналах (см.: «Вестник Европы», № 10, подписана Л. С. (Л.З. Слонимский. – В.С.); «Русская Мысль», 1886, № 11, без подписи). Автор статьи Слонимский сразу заявляет, что «автор сделал все от него зависящее, чтобы оттолкнуть от своего трактата любознательную публику; он пишет тяжелым слогом, строит свои теории на определенных и словесных оборотах, пребывает исключительно в области схоластики и пускается в бесконечные туманные разглагольствования». В анализе философской проблематики книги рецензент обнаружил меньшую находчивость: по его мнению, в понятии понимания надо подразумевать «психологический процесс», т. е. то, «что принято разуметь под этим словом». Поэтому, продолжает рецензент, неправильно трактуемое центральное понятие книги дает и неправильные выводы. Другой, безымянный, рецензент «Русской мысли» также не потрудился уяснить замысел книги Розанова и, не приведя никаких аргументов по существу, решил ее участь категорическим заключением: «Обширная работа не имеет большого значения… основные мысли, им (Розановым. – В.С.) защищаемые, представляют либо ошибочные утверждения, либо преувеличения».
«В те годы и вообще, – писал сам Розанов, – несколько меня удивило, каким образом при восьми университетах и четырех духовных академиях не появилось совершенно никакого отзыва и никакого мнения о большой книге (40 печатных листов), во всяком случае не нелепой или не только нелепой» (Розанов В. В. Литературные изгнанники. С. 128). Урон, нанесенный его творческому философскому пафосу научным бездушием, Розанов, естественно, жаждал компенсировать частными отзывами. Он разослал книгу Н.Н. Страхову, В.И. Герье, К.Н. Леонтьеву, С.А. Рачинскому, П.А. Кускову, А.Н. Майкову, В.С. Соловьеву и др. и получил ряд положительных и доброжелательных откликов. По свидетельству П.А. Кускова, со стороны А.Н. Майкова «восторг был полный». Майков «даже выразил желание сказать при случае Делянову [министр народного просвещения. –