Так, римляне (Ливий, кн. XLII) считали необходимым начать войну против царя Персея, если он не даст удовлетворительные объяснения о начальных приготовлениях к войне против римского народа, так как он уже снарядил войска, солдат и флот. То же самое правильно указано в речи родосцев, приведенной у Ливия: «Ни обычаями, ни законами какого-либо государства не предусмотрено осуждение на смертную казнь лишь за намерение погубить врага, если ничего не предпринято для совершения этого».
2. Но не всякая преступная воля, обнаруженная каким-либо действием, влечет за собой наказание. Ибо если даже не все проступки, подвергаемые преследованию, влекут за собой наказание, то в тем меньшей мере – умысел и покушение. Во многих случаях имеет место сказанное Цицероном («Об обязанностях», кн. I): «Я не знаю, достаточно ли тому, кто причинит кому-нибудь досаду, раскаяться в своем проступке». Закон, данный евреям, против большинства начавшихся непредумышленных преступных посягательств на религию или даже против посягательств на человеческую жизнь не постановил ничего, потому что и относительно божественных вещей, не ясных для нас, нам нетрудно впасть в ошибку, а порыв гнева заслуживает прощения.
3. Впрочем, при столь широкой возможности вступления в брак недопустимо посягательство на чужой брачный союз и при достаточно равномерном распределении имущества – прибегать к обману в целях оБогащения за чужой счет. Ибо хотя одна из десяти заповедей – не пожелай жены ближнего твоего, – если иметь в виду цель закона, то есть «дух его», очевидно, имеет широкое значение (ибо ведь закон преследует ту цель, чтобы все соблюдали даже совершенную чистоту души[953]), тем не менее даже внешнее предписание, «телесное постановление», относится к душевным движениям, обнаруживаемым поступками. Это явно вытекает из слов евангелиста Марка (X, 19), который приводит то же самое предписание «не обмани», после того как он установил «не укради». В том же смысле еврейское слово и соответствующее ему греческое слово встречаются у пророка Михея (II, 2) и в других местах.
4. Покушение на преступление, стало быть, не следует карать оружием, если только деяние не является тяжким и не простерлось до того, что из такого акта явно проистекло зло, хотя еще и не то, которое было замышлено, или же несомненна серьезная опасность, так что наказание или сопряжено с предупреждением будущего вреда (о чем мы толковали выше, в главе о защите), или же ограждает достоинство от посягательства, или же предотвращает опасный пример.
1. Нужно также учитывать, что цари и обладатели равных с ними прав имеют право требовать наложения наказания не только за преступные действия против них самих и их подданных, но и за такие, которые не касаются их в частности, но нарушают – в чьем угодно лице – право естественное и право народов. Ибо свобода способствовать человеческому общению с помощью наказаний, которая сначала, как мы сказали, принадлежала отдельным лицам, составляет верховную власть государств и судебных учреждений не потому, что они повелевают другими, но потому, что они сами никому не подчинены. Подчинение другим исключает это право.
Напротив, тем почетнее взыскивать за чужие, а не за свои обиды, поскольку при взыскании за свои обиды есть основание весьма опасаться, чтобы досада не превысила меры собственной обиды и не отравила души.
2. На том же основании древние прославляли Геркулеса за то, что он освободил от Антея, Бузириса, Диомеда и тому подобных тиранов земли[954], по которым он, по словам Сенеки, путешествовал не ради стяжания, но ради возмездия («О благодеяниях», I, гл. 14; Исократ, «Панегирик Елены»), совершая, как указывает Лисий, величайшие благодеяния для людей, карая несправедливых. Диодор Сицилийский так говорит об этом: «Он облагодетельствовал государства, устраняя несправедливых людей и беспечных царей». А в другом месте он сообщает: «Он обошел мир, карая неправедных». Дион Прусийский о том же пишет: «Злодеев он наказывал и царства гордых разрушал или передавал другим». Аристид в «Панафинейской речи» заявляет, что Геркулес своей общей заботой о человеческом роде заслужил быть превознесенным к Богам.
Подобным же образом заслуживал похвалы Тесей за уничтожение разбойников Окирона, Сиянна и Прокруста; он выведен в «Молящих» Еврипида, где говорится следующее:
Сначала подвиги в Элладе имя мне
Стяжали мстителя за злодеяния[955].
Валерий Максим (кн. V, гл. 3) говорит о том же: «Какие бы ни были где-либо чудовища или злодеяния, доблестью духа и силой руки он их уничтожал».
3. Итак, мы не сомневаемся в том, что войны против тех, кто непочтителен к родителям, справедливы; таковы были согдианцы, прежде чем Александр отучил их от этой дикости (Плутарх, «О судьбе Александра»). Войны справедливы против тех, кто лакомится человеческим мясом[956], от подобного обычая, по словам Диодора, Геркулес заставил отвыкнуть древних галлов[957]. Справедливы войны и против тех, кто занимался морским разбоем. Сенека («О благодеяниях», кн. VII) пишет: «Если кто не вторгается в мою родину, но опасен для своей и, оставив в покое мой народ, тревожит свой, то тем не менее, его отчуждает от всех столь великая порочность». Августин указывает: «Если какое-нибудь государство замыслит или уже замыслило нечто такое, что осуждено и отвергнуто родом человеческим, то это почитается преступным замыслом» («О граде Божием», кн. V).
Ведь о таких варварах, скорее напоминающих зверей, нежели людей, вернее сказать, то, что напрасно высказал Аристотель о персах, которые ничем не были хуже греков, а именно – что против них естественно свойственна война. Сюда также относятся слова Исократа в «Панафинейской речи» о том, что справедливая война направлена против диких зверей, а затем – против людей, подобных диким зверям.
4. До сих пор мы следуем мнению Иннокентия и других (Иннокентий, с. quod super his, de voto Arch.; Флор, ч. III, разд. XXII, 5; Сильвестр, на слово «папа», 7), которые полагают, что можно вести войну против тех, кто совершает преступление против природы[958]. Против этого мнения возражают Витториа («Сообщения об Индии», I, 40), Васкес («Опорные вопросы», кн. I, гл. 25), Азорий, Молина и прочие, которые, по-видимому, защищают справедливость войны, если ее предпринимает тот, кто потерпел обиду сам или когда потерпело ее его государство, или тот, кто имеет юрисдикцию над теми, на кого нападает. Они ведь полагают, что власть наказывать есть собственное следствие гражданской юрисдикции, тогда как мы считаем, что эта власть имеет источником естественное право, о чем мы кое-что сказали в начале первой книги. И, разумеется, если согласиться с теми, с кем мы расходимся во мнении, то враг вовсе не будет иметь никакого права наказывать врага даже после того, как последний начнет войну по поводу, не заслуживающему наказания. Это право, однако же, допускает большинство и подтверждает обычай всех народов не только по окончании, но и в течение войны и отнюдь не вследствие гражданской юрисдикции, но в силу того естественного права, которое существовало до гражданских учреждений и даже ныне процветает там, где люди живут отдельными семействами, не будучи распределены по государствам.
Но здесь нужно соблюдать некоторые предосторожности. Во-первых, нельзя принимать за право естественное внутригосударственные обычаи, хотя бы и не без разумного основания принятые между многими народами. Таковы, пожалуй, были те, которые отличали персов от греков, по поводу чего можно, кстати, сослаться на следующее место у Плутарха: «Под видом желания обратить варварские народы к более образованным обычаям нередко скрывается посягательство на чужое владение».
Во-вторых, нельзя неосмотрительно причислять к запретам природы то, что недостаточно установлено как таковое и что скорее воспрещено божественной волей. К этому разряду, пожалуй, должно относить запреты внебрачного сожительства, а также, например, того, что называется кровосмешением, и еще ростовщичество[959].
1. В-третьих, необходимо тщательно различать, с одной стороны, общие начала, как, например, предписание вести достойный образ жизни, то есть согласно разуму, а также некоторые другие, близкие к этому, но настолько очевидные, что не допускают сомнения, как, например, предписание не похищать чужого имущества, и, с другой стороны, производные выводы, из которых одни усваиваются легко, как, например, что вступившим в брак не дозволено прелюбодеяние (L. Si adulterium, fratres. D. ad L. lul. de adult.), другие же – труднее, как, например, что отмщение, находящее удовлетворение в чужом страдании, порочно[960]. Пожалуй, тут происходит то же, что и в математике, где существуют некоторые первые понятия или близкие к первым, некоторые доказательства, которые понятны сразу и получают признание, и такие понятия, которые хотя на самом деле истинны, тем не менее ясны не всем.