Вещи второго рода не вызывают споров. Так, Сенека заявляет, что он готов оказать содействие тирану, поскольку такая услуга не способствовала бы ни увеличению его власти, погибельной для всех, ни укреплению ее, то есть поскольку такая услуга не может повлечь за собой всеобщего бедствия. В пояснение чего Сенека добавляет: «Я не доставлю ему денег на содержание свиты. Если же он пожелает мрамора и одежд, ничто не помешает кому угодно снабдить его предметами роскоши; но ни воинов, ни оружия ему я не дам. Если же в виде крупного подарка он потребует мастеров сцены и того, чем можно смягчить его жестокость, я охотно предоставлю это ему, но не пошлю ему ни трирем, ни военных кораблей с обитыми медью носами, хотя готов доставить ему корабли для увеселений и празднеств и иные царские забавы и развлечения в море». И Амвросий высказывает суждение, что оказывать широкую помощь тому, кто составит заговор против безопасности родины, не есть щедрость, заслуживающая одобрения («Об обязанностях», кн. I, гл. 30).
3. Когда налицо вещи третьего рода, могущие быть использованы двояким способом, нужно принимать во внимание состояние войны. Ибо поскольку я не могу обезопасить себя иначе как путем захвата доставляемых предметов, то, в согласии со сказанным нами в другом месте, необходимость сообщает право под условием возмещения убытка, если не возникает другая причина (Can. in. С. Ita. quorundam et С. ad liberandam. D ludaels). Когда осуществлению моего права препятствует подвоз предметов и это может быть известно тому, кто занят подвозом, – как, например, в случаях, если я держу город в осаде, если блокирую порт, и уже ожидается его сдача или заключение мира, – то виновный будет обязан мне возместить причиненный убыток (Сильвестр, на слово «возмещение», ч. III, пар. 12). В указанных случаях, как и за освобождение из тюрьмы должника или за устройство его побега в ущерб мне, в возмещение за причиненный убыток можно захватить вещи виновного и приобрести собственность на них в погашение долга. Если же убыток еще не причинен, но есть намерение его причинить, то право будет состоять в том, чтобы принудить другую сторону задержанием имущества дать обеспечение на будущее в виде заложников, залога или иного рода ручательства. Коль скоро, кроме того, несправедливость по отношению ко мне моего врага будет совершенно очевидна и третья сторона поддержит его в намерении начать несправедливейшую войну, то она в силу не только гражданского, но и уголовного права будет отвечать за причиненный ущерб, как тот, кто изъемлет виновного от надлежащего судьи. И на этом основании надлежит вынести обвинительный приговор против нее в соответствии с преступлением, согласно тому, что нами было сказано в главе о наказании; поэтому ее, помимо прочего, возможно будет лишить имущества в определенной мере.
4. По этим причинам стороны, ведущие войну, должны объявлять публично прочим народам[1156] как о причине войны, так и о вероятной надежде осуществления своего права.
5. Соответствующий вопрос мы относим к праву естественному потому, что история не дает никаких относящихся к данному предмету[1157] постановлений в праве, зависящем от воли человека.
Римлян, которые снабжали продовольствием врагов карфагенян, захватили однажды сами карфагеняне, но по требованию римлян те же карфагеняне выдали захваченных ими (Полибий, кн. I). Когда Димитрий, заняв войском Аттику, занял также соседние города Элевсин и Рамнунт, намереваясь морить афинян голодом, он повесил капитана и кормчего[1158] с корабля, готового доставить продовольствие, и, устрашив, таким образом, прочих, овладел самим городом (Плутарх, жизнеописание Димитрия Полиоркета).
1. Что же касается способа действия, то насилие и устрашение наиболее свойственны войне. Обычно ставится также вопрос, можно ли прибегать к хитростям. Гомер сказал, что врагу следует причинять вред:
Хитростью, силой открытой – тайно иль явно.
И у Пиндара встречается такое место:
Твори, что угодно, стало быть, силой
Врагу разрушительной.
У Вергилия сказано следующее:
Хитрость иль добродетель кто во враге ожидает?
Затем идут самые стихи:
Рифей, муж справедливый,
Среди тевкров один, всецело преданный правде.
Можно прочесть, что соответствующим правилам следовал столь славный своей мудростью Солон. Силий Италик в сказании о подвигах Фабия Максима (кн. XV) пишет:
Затем и доблесть облекается коварством.
2. У Гомера Улисс, образец мудрейшего мужа, неизменно использовал хитрости против врагов; отсюда Лукиан выводит правило, что достойны похвалы те, кто обманывает врага. По словам Ксенофонта («О воспитании Кира», кн. I; «О верховой езде»), нет ничего полезнее хитрости на войне; а Брасид у Фукидида (кн. V) говорит, что величайшая слава из всех на войне достается тем, кто вводит врага в заблуждение[1159]. И у Плутарха («Изречения») Агесилай утверждает, что обманывать врага и справедливо, и дозволено. Полибий (кн. IX) считает, что на войне меньшее значение имеют подвиги силы по сравнению с тем, что является делом случая и хитрости. И оттого Силий Италик (кн. V) выводит Корвина, который говорит:
Хитростью надо сражаться, вождю же искусному – слава[1160].
А Плутарх (жизнеописание Марцелла) замечает, что так мыслили сами суровые лакедемоняне и что наибольшую жертву приносил тот, кто достигал цели хитростью, а не открыто военной силой. Он же сообщает, что Лисандр[1161] достиг многого, «преимущественно пускаясь на разнообразные военные хитрости». И в похвалах Филопомену он указывает, как тот, наставленный учением критян, простые и великодушные обычаи войны сочетал с хитростями и грабежами. У Аммиана Марцеллина имеется такое изречение: «Не проводя разницы между доблестью и хитростью, следует одобрять всех за удачный исход войны».
3. Римские юристы одобряют хитрости, предпринимаемые против врага (D l. I de dolo), а также утверждают, что неважно, силой или же хитростью кто-либо избежит власти врага (L. Nihil. D. de captivis). «Хитрость не заслуживает порицания, именно хитрость военная», – замечает на песнь пятнадцатую «Илиады» Евстафий. Среди богословов Августин заявляет: «Когда предпринимается справедливая война, для справедливости безразлично, сражаются ли открыто силой или с помощью хитростей» («На Иисуса Навина», вопр. X). И Златоуст говорит, что великую славу заслужили императоры, которые одерживали победы хитростью («О священстве», кн. I).
4. Однако нет недостатка во мнениях, в которых дается обратный совет; некоторые из таких мнений мы приведем ниже. Постановка данного вопроса находится в зависимости от того, всегда ли хитрость относится к роду зол, по отношению к которым имеет место положение о том, что не следует делать зло ради добра, или же оно относится к числу таких зол, которым не свойственна исключительная порочность по самой их природе, но которые случайно могут причинять и добро.
Тут нужно заметить, что один вид зла состоит в отрицательном деянии, другой вид – в деянии положительном. Я распространяю понятие хитрости также на отрицательные акты, по примеру Лабеона, который относит к хитрости, хотя и не злостной, использование лицемерия, своего или чужого (L. I, Dolum malum. D. de Dodo malo). Без сомнения, слишком упрощенно сказано Цицероном, что из всего в жизни наиболее преступны лицемерие и сокрытие («Об обязанностях», кн. III). Так как никто не обязан открывать другим все, что ему известно, и все свои намерения, то, следовательно, не предосудительно по отношению к кому-нибудь в чем-нибудь прибегать к лицемерию, то есть скрывать и таить что-либо. По словам Августина[1162], «следует благоразумно таить истину, каким-либо образом маскируя ее» («Против лжи», гл. X; Фома Аквинский, II, II, вопр. 40, ст. 3, и вопр. 71, ст. 7; Сильвестр, на слово «война», ч. I, № 9).
И сам Цицерон не раз признает («В защиту Милона», «Письма», кн. VII, 9; «В защиту Кн. Планция») необходимость, по крайней мере неизбежность, этого[1163], в особенности же для тех, чьему попечению вверено управление государством. Отличным примером здесь может служить история пророка Иеремии (гл. XXXVIII). Ибо этот пророк на вопрос об исходе осады в присутствии знатных по просьбе царя благоразумно не ответил, избрав, между – прочим, иной, но невымышленный предмет для разговора. Тут уместно напомнить также, что Авраам называет Сару сестрой[1164], то есть, согласно принятому обычно обороту речи, кровной родственницей, скрывая свой брак с ней (кн. Бытие, XX; Фома Аквинский, II, II, вопр. 110, ст. 3).
1. Обман, состоящий в положительном действии, если он осуществляется с помощью проступков, называется притворством, а если же на словах, то – ложью. Некоторые между этими двумя вещами проводят различие: по их мнению, слова представляют собой естественные знаки мыслей, действия же – не только знаки. Однако правильно другое: слова по самой природе и независимо от человеческой воли, например, при ощущении боли не означают ничего, кроме смутных и нечленораздельных звуков, которым более подходит название самого действия, чем речи. Что же касается того положения, что отличие природы человека от прочих животных составляет способность выражать другим понятия своей души и что для этой цели изобретены слова, то оно верно, но с добавлением, что такое сообщение мыслей возможно не только с помощью одних слов, но и наклонением головы