1. В-четвертых, начальствующему свойственно, если ему принадлежит верховное право над всеми правами других[1184], этим правом воспользоваться ради блага как собственного, так и государственного. Это самое, по-видимому, имел в виду Платон, разрешивший власть имущим говорить неправду («Государство», кн. III). А поскольку он как будто склонен то присваивать врачам[1185], то отнимать у них соответствующее право, такое противоречие, очевидно, нужно приписать тому, что сначала он имеет в виду врачей, призванных для отправления их обязанностей государством, а затем – тех, кто притязает на это частным образом. Однако, тот же Платон правильно признает, что хотя Богу и принадлежит верховное право над чело веком, тем не менее Богу не свойственен обман, ибо прибегать к этому является признаком немощи.
2. Пример невинного обмана, заслужившего даже похвалу Филона, встречаем, пожалуй, у Иосифа[1186], который, повелевая в качестве наместника египетского царя, обвинил своих братьев сначала как якобы лазутчиков, затем как воров исключительно для вида, сам не веря подобному обвинению. Другой пример встречаем в лице Соломона, явившего образец божественной мудрости тем, что, обратясь к женщинам, спорившим о ребенке, он выразил желание разрубить последнего на части, хотя действительные намерения его были далеки от этого и он хотел лишь присудить ребенка настоящей матери. Квинтилиану принадлежит изречение: «Иногда общее благо требует защиты чего-либо вопреки истине» (кн. II, гл. 18).
В-пятых, возможен случай, когда жизнь невинного или что-нибудь подобное, равноценное тому, не могут быть спасены иначе или невозможно иначе отвратить другого от совершения бесчестного деяния[1187]. Таков был поступок Гипермнестры, которая заслужила следующее одобрение:
Клятвопреступница достойная[1188] и дева славная
Навеки
1. Гораздо очевиднее сказанного до сих пор то, что повсеместно утверждают мудрые, а именно – что врагу можно говорить неправду. Такое исключение по отношению к врагам из правила, воспрещающего ложь, допускают Платон («Государство», кн. II), Ксенофонт («О воспитании Кира», кн. II, и «Воспоминания о Сократе», кн. V), Филон среди иудеев («О странствии Авраама») и Златоуст среди христиан («О священстве», кн. I)[1189]. Сюда же не лишне отнести обман осужденных ябеситов, о котором сказано в священном писании (I Самуил, XI), и сходный поступок пророка Елисея[1190] (I кн. Царств, VI, 18 и сл.), и поступок Валерия Левина, хваставшегося убийством Пирра.
2. К третьему, четвертому и пятому приведенным выше соображениям относится место из толкования Евстратия, митрополита никейского, на шестую книгу «Этики Никомаха» Аристотеля: «Кто правильно рассуждает, тот не всегда говорит правду. Ибо может случиться, что кто-нибудь по зрелому размышлению придет к заключению относительно того, каким способом сообщить неправду об известном предприятии врагу, чтобы ввести его в заблуждение, или другу, чтобы предостеречь его от беды; история полна подобного рода примеров». И Квинтилиан полагает, что следует одобрить ложь, если приходится удержать разбойника от убийства человека или обмануть врага ради спасения родины; то, за что в иных обстоятельствах рабов нужно порицать, заслуживает одобрения в мудреце.
3. Иного мнения держится школа недавно минувших веков, избравшая себе руководителем почти во всем из древних авторов одного только Августина[1191] (Фома Аквинский, II, II, вопр. 110, ст. 1 и 3; Коваррувиас, на с. quamvis de pactis in 6, p. I, § 5, № 15; Сото, «О справедливости», V, вопр. 6, ст. 2, Толедо, кн. VI, гл. 21, и кн. V, гл. 58; Лессий. «О справедливости», кн. II, гл. 42, спорн. вопр. 9). Но та же школа допускает осуждаемые всеми подразумеваемые истолкования, которые столь отличны от общепринятых, что возможно усомниться, не предпочтительнее ли разрешить использовать неправду определенным лицам в указанных нами случаях или лишь в некоторых случаях из них (здесь я не берусь установить что-либо точно), чем эти толкования без разбора изымать из определения обмана.
Например, в том случае, когда говорится: «Не знаю», это можно понять: «Не знаю, что сказать»; когда говорится: «Не имею», можно подумать, что это означает: «Не имею ничего дать тебе»; таковы же иные оговорки подобного рода, которые отвергает здравый смысл и которые, коль скоро они приняты, дают повод нам говорить об отрицании лицом того, что само оно утверждает, или об утверждении того, что им самим отрицается.
4. Верно, конечно, что нет ни одного слова, которое не допускало бы двойного понимания[1192], так как все слова сверх так называемого основного смысла имеют еще другие вторичные значения[1193], причем последние различны в соответствии с различными отраслями знания[1194]; а некоторые слова употребляются также в переносном смысле и иным образом. Я не стану, с другой стороны, оправдывать вымыслы тех, которые как бы опасаются слов, а не самих вещей и называют шуткой то, что произносится с самым серьезным видом и выражением.
Следует, однако же, иметь в виду, что сказанное нами о лжи нужно относить к утвердительным выражениям и в частности, к таким, которые никому не вредят, кроме врага государства, и нельзя относить к заявлениям, содержащим обещания[1195]. Ибо путем обещания, как мы только что указали, сообщается специальное и новое право тому, к кому обращено обещание, и мы покажем, что это имеет место и между врагами, даже при наличии у них враждебных действий, и не только в отношении явных, но и молчаливых обещаний, как, например, относительно вызова на переговоры. Мы покажем это там, где речь пойдет о соблюдении добросовестности на войне.
Необходимо также здесь припомнить предшествующее рассуждение о произнесении клятвы как в подтверждение чего-либо, так и содержащей обещание чего-либо, а именно – что клятва имеет силу устранять всякого рода возражения, связанные с личностью того, с кем ведутся переговоры, так как тут приходится иметь дело не только с человеком, но и с божеством, перед которым мы обязываемся нашей клятвой, хотя бы даже от того не может возникнуть никакого права в пользу человека. Там же мы высказали еще то, что при произнесенной клятве в извинение обмана отнюдь не допускается любое истолкование слов, явно не общеупотребительное, как это бывает при произнесении других слов, но требуется исключительно истина в том смысле, который, как надо полагать, понятен всякому добросовестному слушателю, так что явно злостно нечестие тех, кто не колеблется вводить в заблуждение с помощью клятвы взрослых людей, как каких-нибудь ребят в игре в шашки.
1. Нам известно, далее, что известного рода обманы, которые, как мы сказали, допустимы, отвергаются некоторыми народами и отдельными людьми; это, однако, происходит не в силу служения справедливости, но вследствие некоей исключительной высоты духа, а иногда – и вследствие уверенности в своих силах. У Элиана приводится изречение Пифагора о том, что человек двумя путями легче всего приближается к Богу, а именно – всегда говоря правду и оказывая людям благодеяния. А у Ямвлиха правдивость именуется проводником ко всевозможным благам божественным и человеческим. У Аристотеля («Этика Никомаха», кн. IV, гл. 8) говорится, что «великодушный любит высказывать истину свободно». У Плутарха читаем: «Ложь свойственна рабскому состоянию»[1196]. Арриан о Птоломее (кн. I) пишет: «Ему, как царю, лгать позорнее, чем любому гражданину». У него же приведены (кн. VII) слова Александра: «Не следует царю обращаться к подданным с чем-нибудь иным, кроме правды». Мамертин о Юлиане говорит: «Удивительно в нашем государстве согласие мысли и слова. Он не только считает ложь чем-то низменным и малодушным, но и рабским пороком – и правильно, ибо лживыми людей делает нужда или же страх, император же, снисходящий до обмана, не сознает величия своей судьбы». У Плутарха воздаются похвалы Аристиду: «Дух, которому присуще моральное постоянство и преданность справедливости, обмана же избегавший даже в шутку». Об Эпаминонде Проб говорит: «…до такой степени преданный истине, что не опускался до лжи даже в шутку».
2. Сказанное тем более должно соблюдаться на самом деле христианами, потому что им не только вменена в обязанность простора (Евангелие от Матфея, X, 16), но и воспрещено пустословие (Евангелие от Матфея, XII, 36), и в пример ставится тот, чьи уста не изобрели лжи. Лактанций пишет: «Таким образом, путник правдивый и справедливый не произнесет стиха Луцилия: