Злодеяния смертных правды еще не изгнали
Правда-богиня сама покинула землю последней.
Вместо же страха честь стала смертными править.
Гесиод в поэме «Труды и дни» пишет:
Нет ни чести, ни правды
Бесценной; на лучших людей нападают дерзко злодеи.
Платон в книге двенадцатой диалога «Законы» говорит: «Справедливость называется спутницей чести – и вполне заслуженно». И в другом месте («Протагор») тот же Платон высказывается так: «Бог, опасаясь, чтобы род человеческий не погиб, дал людям справедливость и честь, эти украшения государств и узы для согласия и дружбы».
Плутарх подобным же образом называет «справедливость» «сожительницей чести» («К необразованному государю»). И в другом произведении он сочетает «честь» и «справедливость» (жизнеописание Тесея). У Дионисия Галикарнасского (кн. VI) упоминаются вместе «справедливость» и «честь». Иосиф тоже сочетает «честь» и «справедливость» («Иудейские древности», кн. XIII). Юрист Павел соединяет естественное право и честь (L. adoptivus. D. de ritu nupt). Цицерон же проводит между справедливостью и почтением такую грань: справедливость воспрещает творить над людьми насилие, почтение воспрещает их оскорблять («Об обязанностях», кн. I).
3. С приведенным нами из Сенеки стихом хорошо согласуется его же изречение в философских писаниях: «Сколь узки требования добродетели у законности[1369]. Насколько шире требования долга, нежели предписания правовой нормы. Сколь обширны требования благочестия, человечности, благотворительности, справедливости и чести, не начертанные на скрижалях государства» («О гневе», кн. I, гл. 27). Как видно, здесь право отличается от справедливости, поскольку под правом разумеется то, что имеет силу во внешних суждениях.
Тот же автор прекрасно поясняет это примером права господина в отношении рабов: «Касательно рабства следует иметь в виду не то, сколько можно заставлять раба терпеть что-либо безнаказанно, но то, что разрешает природа справедливости и добра, повелевающая щадить даже пленных и приобретенных за деньги» («О милосердии», кн. I, гл. 18). И далее: «Хотя по отношению к рабу все дозволено, тем не менее есть нечто, что воспрещено в отношении человека общим правом живых существ». В этом месте опять-таки нужно видеть разное значение слова «дозволено» – одно во внешнем, другое во внутреннем смысле.
1. К тем же результатам приводит различение, о котором Марцелл высказался в римском сенате: «Спор идет не о том, как поступил я, ибо право войны ограждает меня во всем, что бы я ни причинил врагам; но спор идет только о том, что они должны выносить», то есть согласно справедливости и совести (Тит Ливий, кн. XXVI).
Одинаковое различение выявляется у Аристотеля при обсуждении вопроса, можно ли называть справедливым рабство, возникающее в силу войны: «Некоторые, имея в виду только часть справедливости (ибо и закон есть нечто сообразное со справедливостью[1370]), считают справедливым рабство, возникающее в силу войны. Но такие люди не указывают на полную справедливость, потому что возможно допустить, что самая причина войны была несправедлива» («Политика», кн. I, гл. 6). Сходное мнение мы находим у Фукидида в речи фивян: «Мы не жалуемся на то, что вы убили некоторых в бою, ибо это произошло с ними в силу некоего права» (кн. III).
2. И сами римские юристы нередко называли несправедливостью так называемое право брать в плен врагов (L. postlim in pr, D. de capt.). Сенена полагает, что имя раба возникло из правонарушения, имея в виду часто повторяющиеся случаи («Письма», XXXII). У Ливия также италийцы, желавшие удержать то, что ими было отнято оружием у сиракузян, названы упорствующими в сохранении плодов преступлений (кн. XXVIII). Дион Прусийский, отмечая, что взятые в плен на войне, возвратясь к своим, вновь обретают свободу, добавляет: «…так как они находятся в рабстве вследствие преступления» («Речи», XV).
Лактанций[1371], говоря о философии, указывает: «Когда спорят об обязанностях, относящихся к военному делу, речь сообразуется не с истинной добродетелью, а с земной жизнью и внутригосударственным обычаем». Он же далее упоминает о законно причиненных римлянами обидах.
В первую очередь мы скажем, что если причина войны несправедлива, то, даже когда война предпринята в торжественном порядке, несправедливы по внутреннему смыслу и все акты, вытекающие отсюда. Так что те, кто заведомо совершает подобные акты или способствует им, должны быть отнесены к числу лиц, которые без покаяния не могут войти в царствие небесное (Посл. I aп. Павла к коринфянам, VI, 10). Истинное же покаяние, если позволяют время и силы, требует безусловно, чтобы тот, кто причинит вред, совершив убийство или испортив имущество, или похитив добычу, возместил самый ущерб[1372].
Оттого Богне благоволит к постам тех, кто незаконно удерживает пленных[1373]; и царь ниневитян, объявляя общенародный траур, предписывает очищать руки от грабежа, признавая, в силу света божественного разума, что без соответствующего возмещения покаяние было бы ложно и праздно (Иона, II, 10). И мы видим, что так полагают не только иудеи[1374] и христиане, но и магометане[1375] («Наставления закона», «Обязательные предписания», XVI).
В соответствии с тем, что нами вообще выяснено в другом месте, зачинщики войны обязаны к возмещению за содеянное их силами или по их совету. Они ответственны за то, чем обычно сопровождается война, а также за все необычные действия, поскольку последние совершены по их повелению или совету или не встретили препятствий с их стороны, когда для этого имелась возможность (Сильвестр, на слово «война», ч. I, № 10, 11, 12; Коваррувиас, d § II, № 8; Лессий. кн. II, гл. 13, спорн. вопр. 4; добавь L. vulgatis, § si duo. D. de furtis).
И полководцы ответственны за все совершенное под их командой; ответственны и все воины, участвовавшие в каком-нибудь совместном действии, например, в сожжении города; в делах же, совершенных поодиночке, каждый ответственен за вред, виновником или среди виновников которого он был.
1. Я не думаю, чтобы можно было допустить исключения, приводимые некоторыми в отношении тех, кто старается в интересах других (Сильвестр, указ. место, № 10), если только в их действиях имеется хотя бы тень виновности, ибо для обязанности возмещения достаточно вины даже без наличия злого умысла. Часть авторов считает, по-видимому, что вещи, захваченные на войне, даже при отсутствии справедливой причины войны, не подлежат возврату, потому что предполагается, что якобы воюющие стороны, вступая в войну между собой, согласились добровольно уступить такие вещи захватившим (Васкес, «Спорные вопросы», кн. I, гл. IX, № 17; Молина, «Спорные вопросы», CXVIII, § Ut vero). Но нельзя предполагать, чтобы кто-нибудь неосмотрительно отказался от своего имущества; природа же войны сама по себе сильно отличается от природы договоров.
А для того, чтобы нейтральные народы могли следовать чему-нибудь определенному и не ввязывались в войну против воли, было достаточно введения внешней собственности, о которой шла уже речь и которая может существовать с внутренним обязательством возмещения. И кажется, что сами эти авторы держались подобной точки зрения относительно права личного плена. Так, самнитяне у Тита Ливия объявляют: «Имущество противника, взятое в виде добычи, казавшееся нашим достоянием по праву войны, мы возвратили» (кн. IX). Ливий пишет «казавшееся», потому что имущество было взято в несправедливой войне, как ранее признали самнитяне (кн. VIII).
2. Сходен с этим случай договора, заключенного без злого умысла, с несоразмерными обязательствами (см. выше, кн. II, гл. XI). В таком случае по праву народов возникает некое правомочие принудить вступившего в договор к исполнению обязательства, однако тот, кто договорился в чем-либо свыше справедливой меры, не менее обязан по долгу честного и добросовестного человека привести сделку к равенству.
1. И тот, кто сам не причиняет вреда или же причиняет его без какой-либо вины, но сохраняет за собой владение вещью, захваченной кем-либо в несправедливой воине, обязан ее возвратить, ибо для того, чтобы другой должен был ее лишиться, нет ни естественно справедливой причины, ни согласия потерпевшего, ни заслуженной кары, ни обязанности (см. выше, кн. II, гл. IX). У Валерия Максима на этот счет приводится пример: «Когда П. Клавдий продал под копьями камеринян, взятых в плен под его предводительством и благодаря его удаче, римский народ, хотя и принял во внимание происшедшее оттого пополнение государственной казны и приращение земельных владений, тем не менее, поскольку оказалось, что победа была одержана полководцем не по справедливости, с величайшей заботливостью выкупил проданных и возвратил им земли» (кн. VI, гл. 5)[1376].
Подобным же образом римским декретом была возвращена фокейцам гражданская свобода и отнятые у них земли (Л