Подобным же образом Ксенофонт прославляет образ действия Кира («Воспитание Кира», кн. II), Полибий – поступки Филиппа Македонского после победы при Херонее, Курций – образ действий Александра по отношению к скифам, Плутарх – поведение царя Птоломея и Димитрия, соперничавших между собой не столько в военных действиях, сколько в милосердии по отношению к пленным. Дромихет, царь готов[1458], военнопленного Лисимаха сделал своим гостем и, дав ему возможность удостовериться как в бедности, так и в любезности гетов, убедил его в том, чтобы он впредь предпочел иметь в гетах друзей, а не врагов (Страбон, кн. VII).
Глава XVОграничения, касающиеся приобретения власти
I. Какими пределами внутренней справедливости ограничено приобретение верховной власти?
II. Похвально воздерживаться от права приобретения власти над побежденными.
III. Не отличая их от победителей.
IV. Или оставляя верховную впасть тем, кто владел ею ранее.
V. Иногда поставив гарнизоны.
VI. Или же обложив данью и тому подобной податью.
VII. Доказательство пользы такого рода смягчения.
VIII. Примеры, а также соображения касательно изменения формы правительственной власти у побежденных.
IX. Если надлежит принять на себя верховную власть, то представляется правильным сохранить ее хотя бы отчасти за побежденными.
X. Или же, конечно, сохранить им некоторую свободу.
XI. Особенно в деле вероисповедания.
XII. С побежденными следует по крайней мере обходиться милосердно. Почему?
Поскольку по отношению к отдельным лицам требуется справедливость, а также встречает одобрение человечность, то тем в большей мере это верно по отношению к народам или их частям, ибо как неправда, так и благодеяние по отношению к большому количеству людей значительнее (Витториа, «О праве войны», 38 и 59). Подобно тому как можно приобретать другие вещи в силу справедливой войны, так тем же путем приобретаются право, находящееся у повелителя народа, и право участия в верховной власти, которым обладает сам народ. Но, разумеется, все это имеет место лишь постольку, поскольку допускает мера наказания, возникающая из правонарушения, или же размер иного рода долга. К этому следует добавить необходимость избегнуть крайнюю опасность. Но последняя цель по большей части сочетается с другими, тем не менее ее нужно главным образом иметь в виду и преследовать как при заключении мира, так и при использовании плодов победы. Ибо во всех прочих делах возможно поступиться своим правом по снисхождению. Ввиду же угрозы для государства чрезвычайные меры безопасности требуют твердости души. Исократ обращается к Филиппу со следующими словами: «Варваров следует угнетать в той мере, в какой это необходимо для безопасности твоей страны».
1. Крисп Саллюстий пишет о древних римлянах: «Наши предки, будучи благочестивейшими смертными, ничего не лишали побежденных, кроме возможности причинять вред» («Югуртинская война»). Это – достойное христианина изречение; оно сходно со следующим его же изречением: «Мудрые ведут войну ради мира и предпринимают труды в надежде на получение досуга». Аристотель неоднократно утверждал: «Война существует ради мира, труды – ради досуга» («Политика», кн. VII, гл. 14 и 15; «Этика Никомаха», кн. X, гл. 7). Не иначе полагает Цицерон, который выдвигает весьма здравое правило: «Война, по-видимому, предпринимается исключительно с той целью, чтобы добиться мира» («Об обязанностях, кн. I). У него же находим следующее сходное место: «Таким образом, войны следует предпринимать ради того, чтобы жить в мире без правонарушений».
2. Все это ни в чем не отклоняется от приведенных наставлений богословов в истинном вероучении о том, что цель войны составляет устранение того, что нарушает мир (Фома Аквинский, II, II, вопр. 40, ст. 1 и 3; Вильгельм Маттэи, «О войне», reguis, вопр. 7). До времен Нина, как мы в другом месте сказали вслед за Тротом, существовал обычай не столько расширять, сколько охранять свои границы[1459]; царства вмещались в пределы отечества каждого; цари стремились не к приобретению власти, но к стяжанию славы своим народам, а удовлетворившись победою, воздерживались от неограниченного владычества. К этому нас, насколько возможно, призывает Августин в словах: «Пусть проявят заботу о том, чтобы не ликовать недостойно добрых мужей по поводу расширения пределов государства»[1460]. Он же добавляет еще следующее: «Большее счастье составляет иметь дружественного соседа, нежели покорить враждебного воителя» («О граде Божием», кн. IV, гл. 15). Добавь еще то, что сурово порицает пророк Амос в аммонитянах, а именно – стремление к расширению границ оружием (Амос, I, 13).
К такой исконной невинности весьма близка благоразумная умеренность древних римлян. «Что представляла бы ныне верховная власть, – спрашивает Сенека, – если бы благодетельная предусмотрительность не соединяла побежденных с победителями?» («О гневе, кн. II. гл. 34). «Наш родоначальник Ромул, – говорит у Тацита Клавдий, – настолько выдавался мудростью, что в течение одного дня обратил большинство прежних враждебных народов в римских граждан» («Летопись», кн. V). Он к этому добавляет, что ничто не оказалось столь гибельным для лакедемонян и для афинян, как отстранение побежденных в качестве чужеземцев. Тит Ливий утверждает, что Римское государство возвысилось вследствие принятия врагов в число граждан (кн. I). Примеры имеются в истории сабинян, обитателей Альбы, латинян, а затем – и прочих италийских племен; и, наконец, «Цезарь привел галлов в свидетели триумфа и ввел их в сенат».
Цереалис в речи, обращенной к галлам, которую находим у Тацита, говорит: «Вы сами зачастую начальствуете над многими нашими легионами, сами вы управляете этими и другими провинциями, нет ничего, что бы было закрыто или преграждено для вас». И немного далее: «Оттого-то любите и храните мир и ту жизнь, которую стяжали на равных правах мы – побежденные и победители». Наконец, что всего удивительнее, все входившие в состав римского мира согласно постановлению императора Антонина стали римскими гражданами, по словам Ульпиана (L. In orbe, D. de stat. horn.). С тех пор, говорит Модестин, Рим становится общей родиной (L. Roma. D. ad munic.). И об этом пишет Клавдиан:
Все мы обязаны праву сего одного миротворца
Тем, что все образуем единое племя.
1. Другой вид смягчения следствий победы состоит в оставлении побежденным, как царям, так и народам, той власти, которая им принадлежала ранее. Так Геркулес поступил с Приамом (Сенека, «Троянки»):
Он, тронутый слезами малолетнего
Приама, рек: «Прийми бразды правления,
Воссядь на трон наследственный, отеческий,
Но скипетр свой держи рукой уверенной».
Тот же Геркулес, победив Нелея, обещал царство сыну его Нестору (Элиан, кн. IV, гл. 5). И персидские цари оставляли государства побежденным царям (Геродот, кн. VII). Так Кир поступил в интересах царя Армении. Александр оставил царство Пору[1461]. Это восхваляет Сенека[1462]: «Ничего не отнять у царя, кроме славы» («О милосердии», кн. I, гл. 21). И Полибий прославляет доброту Антигона, который, овладев Спартой, сохранил обитателям «государственный порядок предков и свободу»; там же сообщается, какую величайшую славу благодаря этому снискала вся Греция.
2. Каппадокийцам римлянами было дозволено воспользоваться любой угодной им формой правления. И многие народы остались свободными после завоевания. «Карфаген свободен и имеет свои законы», – говорят родосцы римлянам после второй Пунической войны (Ливий, кн. XXXII). Помпеи, по словам Аппиана, «из числа побежденных народов некоторых оставил свободными»[1463] («Война с Митридатом»). На заявление этолиян о том, что прочный мир невозможен, если Филипп Македонский не будет низложен с царства, Квинций высказал мнение, что они говорят так, забывая об обычае римлян щадить побежденных. И он добавил: «Тот, кто с побежденными обращается как можно мягче, проявляет наибольшее величие души». У Тацита встречается такое замечание: «В побежденном Зорзине не было отнято ничего» («Летопись», кн. XII).
Иногда одновременно с уступкой власти побежденным проявляется забота о безопасности победителей. Так Квинцием было постановлено[1464], что Коринф должен быть возвращен ахеянам, однако с тем условием, чтобы в Акрокоринфе находился военный отряд и чтобы Халкида и Димитриада были удержаны до тех пор, пока не минует опасение нападения со стороны Антиоха.
Наложение дани зачастую также имеет целью не столько возмещение произведенных издержек, сколько обеспечение безопасности как победителям, так и побежденным. Цицерон о греках пишет: «Пусть вместе с тем Азия подумает о том, что она не избавится ни от бедствий внешней войны, ни от внутренних беспорядков, если не будет поддержка этой верховной власти; эта же власть не может никоим образом сохраниться без взимания податей; потому Азия со спокойной совестью за некоторую часть своих доходов приобретает вечный мир и спокойствие» («Письма к брату Квинту», кн. I, 1).