, обещав им сохранить жизнь и обеспечив им место жительства, где они могли бы проживать, не прибегая к грабежу. И тираны иногда возвращали свободу, выговаривая самим себе безнаказанность. Цезарь в третьей книге «Гражданской войны» сообщает о соглашениях, заключенных римскими полководцами с разбойниками и дезертирами, обитавшими на Пиренейских горах. Кто же решится утверждать, что в силу подобного соглашения не возникает никакого обязательства? Хотя, по правде, на такого рода людей не распространяются узы того взаимного общения, которое ввело право народов в отношения воюющих сторон в войне торжественной и полной, но поскольку это все же люди, они состоят в естественном общении, как правильно сказал Порфирий в книге третьей «О воздержании от мяса животных». Отсюда вытекает, что договорные обещания должны соблюдаться. Так, Диодор упоминает о соблюдении Лукуллом верности по отношению к вождю беглых рабов Аполлонию. И Дион Кассий пишет, что Августом, не хотевшим нарушить данного слова, была уплачена разбойнику Крокате назначенная за его голову цена, когда тот сам явился (кн. LVI).
1. Но посмотрим, нельзя ли привести что-либо более подходящее в пользу того, что было сказано Цицероном.
Прежде всего отметим то, что величайшие злодеи, не принадлежащие к какому-либо государству, могут быть наказаны кем бы то ни было по естественному праву, как нами выяснено в другом месте. А у лиц, которых можно наказать вплоть до лишения жизни, могут быть отняты и их имущества, и права, на что совершенно правильно указал тот же Цицерон: «Не противоречит природе лишить имущества того, кого дозволено умертвить» («Об обязанностях», кн. III). В числе же прав имеется и право, приобретенное в силу обещания; стало быть, оно может быть отнято в виде наказания.
Я отвечаю, что это было бы верно, если бы кто-либо имел дело с лицом не как с преступником; но если с ним вступили в соглашение как с таковым[1501], то, надо думать, безнаказанность уже включена в самое соглашение в отношении предмета, о котором идет речь. Ибо всегда, как мы сказали выше, следует применять такое толкование, которое исключает безрезультатность заключения сделки.
2. Не без основания у Тита Ливия Набид на обвинение его Квинцием Фламинием в тираническом образе действий возражает: «На это название я могу ответить тем, что, каков бы я ни был, я ныне тот же, каков я был, когда ты сам, Тит Квинций, заключал со мной союзный договор». И далее: «Я совершал уже те действия, каковы бы они ни были, когда ты заключал со мной союзный договор». И еще: «Если бы я что-либо нарушил в этом союзном договоре, то я должен был бы дать объяснение в нарушении доверия; но поскольку вы сами нарушили его, то вам следует привести тому оправдания».
Сходное место имеется в речи Перикла, обращенной к его согражданам и приведенной у Фукидида: «Мы сохранили существование свободных союзных городов, поскольку таковыми они были во время заключения договора».
Затем может последовать возражение, приведенное нами в другом месте (кн. II, гл. XXI [кн. II, гл. XI, пар. 7]), а именно: если кто принудил кого-нибудь угрозой дать обещание, то обязан освободить давшего обещание, потому что он причинил ущерб несправедливостью, то есть действием, противным как природе человеческой свободы, так и природе сделки, которая должна была быть свободной.
Но хотя, как мы признаем, нечто подобное иногда встречается в переговорах, тем не менее это не относится ко всем обещаниям, данным разбойникам. Дабы тот, кому дано какое-либо обещание, был обязан освободить обещавшего, необходимо, чтобы он сам подал угрозой повод данному обещанию. Следовательно, если, например, кто-нибудь обещает дать выкуп, чтобы вырвать друга из оков, то тот будет связан своим обещанием, потому что не было совершено насилия над ним, добровольно согласившимся вступить в договор.
Нужно добавить, что давший обещание под давлением незаконной угрозы может быть связан, если к обещанию присоединяется святость клятвы, ибо в силу ее, как мы отметили, человек обязан не только человеку, но также и Богу, против которого нет отговорки ссылкой на угрозу насилием. Тем не менее верно, что такого рода действительное обязательство дающего обещание не связывает его наследника, потому что к наследнику переходят лишь те обязательства, которые существуют в человеческих коммерческих отношениях вследствие исконного права собственности; а среди таковых не имеется права, причитающегося Богу самому по себе.
Опять-таки следует еще раз повторить сказанное выше (кн. III, гл. IV, пар. X [кн. II, гл. XIII, пар. XVI]): коль скоро кто-нибудь нарушит обещание, данное разбойнику под клятвой или без нее, тот не должен нести наказания у других народов; ибо по причине ненависти к разбойникам народы предпочли обходить молчанием содеянное против них даже вопреки закону.
Что можно сказать о войнах подданных против государей и других высших властей?
Мы уже показали, что у подданных отсутствует право действовать насильственным образом даже в том случае, когда у них имеется к этому справедливое основание (кн. I, гл. IV). Иногда несправедливость их действия и преступность их сопротивления заслуживают тяжкого наказания. Тем не менее, если с ними обращаются как с дезертирами или как с восставшими, то, согласно сказанному только что наказание не может быть противопоставлено данному обещанию.
Благочестие древних полагало, что должно соблюдать добросовестность даже в отношении рабов, и следует поверить тому, что лакедемоняне навлекли гнев богов за избиение вопреки договорам тенарских рабов (Элиан, кн. VI, гл. 7). И Диодор Сицилийский отмечает, что данное рабам обещание в святилище паликиян никогда не нарушалось ни одним господином (кн. XI).
И здесь ссылка на применение угрозы могла бы быть устранена принесением клятвы; так, народный трибун М. Помпоний[1502], связанный клятвою, соблюл то, что обещал Л. Манлию под угрозой.
Тут, кроме предшествующих затруднений, особливое затруднение создают право законодательства и право верховной собственности на имущество подданных, принадлежащее государству и осуществляемое от его имени носителем верховной власти. Поскольку это право распространяется на все имущество подданных, то почему бы ему не распространяться на право, возникшее в силу обещания, данного на войне. Если допустить подобное распространение, то окажутся ничтожными все возможные соглашения такого рода, и, следовательно, исчезнет всякая надежда на иной исход войны, кроме одержания победы. Напротив, нужно заметить, что верховное право собственности уполномочивает не безусловно, но лишь постольку, поскольку это служит общим интересам, в правлении не вотчинном, а гражданском, даже королевском. В большинстве же случаев в интересах общего блага предпочтительно соблюдение таких соглашений, сюда относится, что нами было сказано в другом месте о необходимости сохранения существующего порядка. Добавь к этому, что там, где обстоятельства вынуждают к соблюдению верховного права собственности, тем не менее должно давать возмещение, как будет разъяснено ниже гораздо подробнее.
1. Далее соглашения могут освящаться не только клятвой царя или сената, но и клятвой самого государства. Так, Ликург заставлял лакедемонян освящать клятвой свои законы, Солон – афинян, а чтобы правовая сила клятвы не угасала со сменой лиц, клятва должна была возобновляться ежегодно.
Если такой порядок вводится, то исключительно с той целью, чтобы от обещания не отступались даже в интересах общегосударственного блага; ибо государство может отступиться от своего достояния и слова могут иметь столь явный смысл, что не допускают никакого возражения. Валерий Максим так обращается к Афинам: «Прочти закон, связывающий тебя клятвой» (кн. V, гл. 3). Римляне называли священными законы, которыми сам римский народ связывался клятвой, как объясняет Цицерон в речи «В защиту Бальба»[1503].
2. У Тита Ливия по этому предмету в третьей книге имеется само по себе довольно темное рассуждение, где на основании мнения многих толкователей права он называет священными и неприкосновенными трибунов, но отнюдь не эдилов, не судей и децемвиров; однако если кто-нибудь причинит вред кому-либо из них, то это произойдет вопреки праву. Причина такого различия в том, что эдилы и прочие должностные лица ограждались одним только законом; то, что окончательно повелевал народ, имело обязательную силу; поскольку же закон оставался в силе, ни у кого не было права поступать вопреки закону. Трибунов же ограждала государственная религия римского народа; и принесенная клятва не могла быть устранена даже самими поклявшимися без нарушения религии. Дионисий Галикарнасский в книге шестой пишет: «Брут, созвав народное собрание, внес предложение о том, чтобы это должностное лицо квириты сделали неприкосновенным не только в силу закона, но также и в силу клятвы, что всеми было одобрено». Потому-то закон и назван священным.
В связи с этим не был одобрен добрыми гражданами поступок Тиберия Гракха