во, Филипп Второй говорил Т. Квинцию, что «государства, завоеванные им, он намерен освободить, те же, которые перешли к нему от его предков, находятся в его законном и наследственном владении, и он не намерен их уступить» (Ливий, кн. XXXII). Сульпиций в споре с Антиохом доказал несправедливость того, будто бы, если когда-нибудь народы Греции и Азии находились в чьем-либо подданстве, то право это по истечении нескольких столетий может привести их в состояние подчинения (Ливий, кн. XXXV). И историки[365] попытки вернуть прежнее считают пустословием (Тацит, «Летопись», VI), гнилой и устарелой болтовней (Диодор). У Цицерона во второй книге «Об обязанностях» встречается такое место: «Какая же справедливость в том, чтобы покинуть поле, которым владели многие годы или даже целые столетия!»[366]
Что же возразить на это? Действие права, зависящее от намерения, тем не менее не может, однако же, быть следствием одного только внутреннего акта сознания, который не обнаружен какими-нибудь внешними законами; потому что сообщать праву действенность чисто внутренними актами несообразно с человеческой природой, которая не может распознавать акты воли иначе как с помощью знаков. И по этой причине чисто внутренние акты не подчинены человеческим законам. И никакие законы не дают относительно внутренних актов души математической достоверности, но дают лишь вероятность; ибо и словами люди могут выразить нечто иное, а не то, что они хотят и мыслят на самом деле, и своими действиями они могут вводить в заблуждение. Однако природа человеческого общества не допускает того, чтобы акты души, выраженные надлежащим образом, не имели никакой действительности. Оттого-то, что выражено надлежащим образом, принимается за истину против того, кто изъявит свою волю. Так, о словах вопрос решен.
1. Нечто признается действительно покинутым, когда оно выброшено, если не такова обстановка, чтобы следовало считать вещь выброшенной в силу временной причины с намерением ее возвращения (L. Qua ratione. ult. D. de acq. rer. dom. L. Qui levandae. D. ad I. Rhod.L, Falsus. Sl lactum. D. de furtis). Так, при возвращении подлинной расписки[367] долг считается погашенным (L. Labeo. D. de pactis). Наследство может быть отвергнуто, полагает юрист Павел, не только в словесной форме, но также действиями или каким угодно изъявлением воли (L. Recusari. D. de acq. vel omitt hered.). Так, если собственник какой-нибудь вещи договорится заведомо с другим лицом – владельцем той же вещи как якобы с собственником ее, то, надо полагать, что он сознательно отказался от своей вещи; и нет никакой причины, почему этого не могло бы быть также между королями и свободными народами.
2. Подобно этому, если высший предоставляет возможность или повелевает низшему органу выполнять нечто, что последний не уполномочен совершать иначе как в виде изъятия из закона, то и следует полагать, что он действительно освобожден от соблюдения закона (L. Quidam. D. de rer, iud. L. Barbarius. de off. Praetoris). Это вытекает не из внутригосударственного права, но из права естественного, согласно которому каждый может отказаться от принадлежащего ему: а также – из естественной презумпции, согласно которой признается, что каждый хочет того, что он выразит достаточно ясно. В этом смысле можно признать правильными слова Ульпиана о том, что устное удостоверение исполнения обязательства имеет силу по праву народов (L. an inutilis D. acceptll.).
1. К числу же действий в области нравственности относятся также воздержания от действий, рассматриваемые в связи с соответствующими обстоятельствами. Так, если кто-нибудь умышленно в присутствии других не возражает против чего-либо, то есть основание предполагать его согласие: что признает и еврейский закон (кн. Числа, XXX, 5 и 12), если только обстоятельства не обнаруживают, что молчание лица вынуждено страхом или же иной причиной. Например, оставленным считается то имущество, на возвращение которого утрачена надежда[368]; как, в частности, поросята, похищенные волком, и то, что мы выбросили при кораблекрушении, перестают быть нашими, по словам Ульпиана, не тотчас же, но когда уже не могут быть получены обратно, то есть когда уже нет оснований полагать, что хозяин сохраняет намерение удержать их в собственности, когда отсутствуют признаки такой воли (L. Pomponlus, D. de acqu. rerum dom,). Но если бы кто-либо был послан для разыскания утраченного имущества, если бы было обещано вознаграждение за его отыскание, то заключение было бы иное. Если же лицо знает, как получить свою вещь у другого, и если оно все же не предъявляет претензий долгое время и не обнаруживает явно иных намерений, то его образ действий, стало быть, вызван не чем иным, как тем, что у него нет охоты сохранить эту вещь в своем имуществе. То же самое в другом месте сказал Ульпиан, а именно что здание считается оставленным вследствие продолжительного молчания хозяина (L. Si finita non autem statim. D. de damno infecto). «Несправедливо, – сказано в рескрипте императора Антонина Пия, – требовать упущенных тобой процентов, когда продолжительный промежуток пропущенного времени свидетельствует об отказе от них; потому что ты не счел нужным требовать их у своего должника, по-видимому, из желания показаться ему великодушнее» (L. cum quidam. divus. D. de usuris).
2. Нечто весьма сходное с этим проявляется также в установлении обычая (Фома Аквинский, I, II, 97, ст. 3). Ибо и он безотносительно к внутригосударственным законам, имеющим в виду ввести его в определенный срок и известным способом, может быть введен подвластным народом в силу попущения носителя верховной власти; срок же вступления в силу такого обычая – не определенный, но произвольный – должен быть совершенно достаточен для того, чтобы способствовать образованию надлежащего согласия.
3. Однако, чтобы для предполагаемого оставления вещи умолчание имело силу, требуются двоякого рода условия, а именно: умолчание должно быть сознательное и добровольное, ибо бездействие несознательное лишено действительной силы[369]. Если же окажется какая-нибудь иная причина, то предположение воли отпадает (Суарес, «О законах», кн. VII, гл. 15).
Наличие обоих указанных условий доказывается и с помощью других признаков, но значение времени для того и другого условия наиболее существенно. Ибо, во-первых, едва ли возможно, чтобы отсутствие долгое время вещи, принадлежавшей кому-нибудь, не стало ему известно каким-нибудь способом, так как время доставляет слишком много поводов для этого. Однако, когда заинтересованные лица на месте, достаточен менее продолжительный срок для соответствующего заключения, нежели в их отсутствие, даже в изъятие из внутригосударственного закона. С другой стороны, и однажды внушенный страх, надо полагать, длится некоторое время, но не постоянно, так как продолжительное время подает слишком много возможностей для предотвращения страха как собственными силами, так и с помощью других, в частности удалением из пределов территории, где внушается страх, чтобы предъявить законный протест или – что еще действеннее – обратиться к судьям или третейским посредникам.
А так как незапамятная давность[370] в области нравственной есть как бы бесконечность, то поэтому упорное молчание в продолжение всего времени всегда казалось достаточным основанием для предположения об оставлении вещи, при отсутствии более сильных оснований противного[371]. Верно замечено проницательными юристами, что незапамятная давность, очевидно, не равняется в точности столетию[372], хотя они зачастую недалеко отклоняются от этого, потому что обычный предел человеческой жизни[373] составляют сто лет. Такой промежуток времени почти соответствует обычным трем возрастам или трем «поколениям»[374] людей (Евстафий, «На «Илиаду»»). Так, римляне возражали Антиоху, доказывая ему, что требуют у него обратно лишь те города, на которые ни сам он, ни отец его, ни дед никогда не притязали (Ливий, кн. XXXIV).
1. Пожалуй, кто-нибудь возразит, что, так как люди имеют пристрастие к себе самим и к своему достоянию, не следует предполагать, чтобы они оставляли принадлежащее им имущество, и поэтому недостаточно отрицательных действий даже на значительном протяжении времени для указанного нами заключения об оставлении вещей. Но, напротив, мы должны думать, что нужно ожидать от людей хорошего, и потому не следует считать, будто им втайне хотелось бы допустить, чтобы другой человек впал в смертный грех ради тленной вещи, чего избегнуть зачастую невозможно без оставления вещи.
2. Хотя значение верховной власти обычно расценивается весьма высоко, тем не менее нам должно иметь в виду, что она составляет великое бремя, а при злоупотреблении ею навлекает на человека гнев Божий (Цицерон, речь в защиту Дейотара). Подобно тому как трудно решить, который из тех, кто притязает на звание опекуна, имеет опекунские права вести дело об убытках подопечного, или – если прибегнуть к примеру, которым пользуется для этого Платон (кн. I), – когда моряки в момент опасности спорят о том, кому из них предпочтительнее принять управление кораблем, так точно не всегда можно одобрить тех, кто с величайшими жертвами, нередко даже с пролитием крови невинных людей, готов решать, кому быть блюстителем блага народа. Древние хвалят слова Антиоха, принесшего благодарность римскому народу за то, что, освободившись от забот слишком обширного управления