ть им жизнь. Ведь Божественный закон, обрекавший эти народы на истребление, следовало с помощью сравнения с другим законом понимать так[658], что он имеет применение лишь в том случае (Второзаконие, XX), если те, к кому было обращено предостережение, не повиновались бы тотчас же.
Это – между прочим, примерами – подтверждает история Рахава, которого пощадили[659] за его добрые заслуги (кн. I Царств, IX, 21), а также история Соломона, принявшего под свою власть и обложившего данью оставшихся в живых хананеян.
3. И сюда же относится сказанное в книге Иисуса Навина (XI, 19, 20), а именно – что не было ни одного города у семи народов, который заключил бы мирный договор; ибо они упорно не искали помилования. С другой стороны, заслуживало доверия, что если бы гаваонитяне сказали правду, чего они из страха не сделали, то они могли все же сохранить себе жизнь под условием подчинения и клятва возымела бы силу, тем более что тяжкое наказание последовало по повелению Бога против тех, кто ее нарушил (II Самуил, XXI, 6 и сл.).
Излагая эту историю, Амвросий[660] пишет: «Однако Иисус Навин не считал необходимым расторгнуть заключенный мирный договор, потому что последний был скреплен святостью клятвы; он опасался, чтобы ради обличения чужого вероломства не нарушить верности клятве». Тем не менее гаваонитяне не избегли за свое лукавство некоторой кары, так как, сдавшись на милость евреев, они стали их подданными. Ибо они были осуждены на личное рабство кому угодно[661], тогда как если бы они действовали открыто, то могли бы быть приняты с условием уплаты дани.
Тем не менее не следует толковать значение клятвенного обещания распространительно, шире принятого обычно смысла оборотов речи. Поэтому не были клятвопреступниками давшие клятву не выдавать дочерей замуж за людей из колена Вениаминова, но допустившие, чтобы дочери были похищены и находились в сожительстве с похитителями. Ибо одно дело – дать что-нибудь, иное же – не истребовать утраченное[662]. Амвросий («Об обязанностях», кн. II, гл. 14) по этому вопросу пишет следующее: «Эта снисходительность, как видно, не избегла кары, соответствующей их невоздержанию, так как тем было дозволено только вступить в сожительство, вынужденное насилием, но не вступать в законный брак».
Сходен с этим образ действий жителей Ахайи, которые ввиду того, что римляне не одобрили некоторых их поступков, подтвержденных клятвами, обратились с просьбой, чтобы сами римляне изменили то, что найдут нужным по своему усмотрению, но чтобы не принуждали самих ахеян к совершению чего-либо вопреки тому, что освящено клятвой (Ливий, кн. XXXIX).
Для того чтобы клятва имела силу, необходимо, чтобы самое обязательство было дозволено[663]. Поэтому не имеет никакой силы клятвенное обещание чего-либо недозволенного как по природе, так и вследствие божественного или даже человеческого воспрещения, о чем вскоре будет речь. Отлично сказано у иудея Филона[664]: «Пусть знает каждый, кто замышляет совершить что-либо противозаконное с помощью клятвы, что он есть не ее блюститель, но скорее нарушитель клятвы, заслуживающей великого внимания и благочестивого соблюдения, чем обыкновенно освящаются дела достойные и праведные. Ибо если клятва служит подтверждением правонарушения, то ведь к одной вине присоединится другая, и потому лучше было воздержаться от самого незаконного деяния. Дело в том, что воздерживающийся от неправильного действия воздает Богу благоговение, дабы снискать Его милосердие, свойственное Его существу в наивысшей мере. Ибо избрать двойное зло, когда возможно избавиться от одного из них, есть неизлечимое неистовство и скудоумие».
Примером может служить Давид, пощадивший Набала, которого поклялся убить (I Самуил, XXV). Цицерон приводит в качестве подобного же примера обет Агамемнона; Дионисий Галикарнасский (кн. II) – пример заговора децемвиров захватить государственную власть. Сенека пишет:
Признаться, можно молча дать ручательство.
Когда оно свободно от нечестия,
А между тем оно есть преступление.
Здесь «между тем» означает «иногда». Амвросий («Об обязанностях», кн. I, гл. посл.) говорит: «Иногда противоречит долгу исполнение обещанного, соблюдение клятвы». Августин[665] замечает: «Если замышляемое преступление обеспечивается клятвенным подтверждением, то странно это назвать клятвой». Тому же учит второе послание «К Амфилохию» Василия.
1. Если даже обещанное и не противно закону, но служит препятствием какому-либо большему нравственному благу[666], то клятва тоже не будет иметь силы, потому что ведь мы обязаны перед Богом совершать благодеяния так, чтобы не лишить самих себя возможности добытия большего добра. Сюда относится замечательное место у упомянутого иудея Филона, выписать которое мы не поленимся: «Некоторые обладают столь тупым и необщительным характером, как вследствие ненависти к человеческому роду, так и вследствие упорной злобности, что дикость своих нравов они еще усугубляют клятвами, например что они не разделят ни стол, ни кров с кем-либо, что они никогда не окажут кому-либо услуги и от кого-либо до самой смерти ничего не примут». Тот приводимый им случай, когда некоторые клянутся никогда не благодетельствовать тому или другому[667], евреи называли «обетом благотворительности», «обетом творить добро» (кн. Левит, V, 6). Формулой этого согласно преданию еврейских учителей было: «Да будут всякое благо и услуга, полученные вами от меня, посвящены Богу». Такой формуле соответствует сирийская формула в древней версии Матфея (XV, 5): «Да будет все, чем я могу сделать вам добро, посвящено Богу». Отсюда выражение: «дар, посвященный Богу».
2. Обет с добавлением наказания проклятием еврейские учители, наихудшие в этой части толкователи Божественного права, считали действительным, хотя бы он был дан против родителей. Это Христос отвергает в том месте, где слово «почитать» означает «благодетельствовать», что явствует из сравнения мест у Марка и Павла (Посл. I к Тимофею, V, 3, 17), также книги Числа (XXIII, 11). Но даже если обет дан против других, мы не ошибемся, сказав, что клятва не обязывает, если, как мы указали, она противоречит совершенствованию (Фома Аквинский, II, II, 89, ст. 7; Каэтан, там же; Грациан, С. ult. ult, 22, вопр. 4; Сото, кн. VII, вопр. I, ст. 3, около 2).
Говорить о неисполнимых обещаниях не стоит. Ибо достаточно ясно, что никто никак не может быть обязан к чему-нибудь невозможному.
Обязательство же к исполнению чего-нибудь невозможного лишь временно или условно, только отсрочивается исполнением; так, например, тот, кто поклялся условно, должен приложить все усилия к тому, чтобы то, в чем поклялся, сделать возможным для исполнения.
Словесная форма клятвенных обещаний различна, существо же их одинаково. Смысл их должен сводиться к призванию божества, например, таким образом: «Да будет Бог свидетелем» или «Да покарает Бог», что в обоих случаях совпадает. Одновременно с призывом в свидетели[668] обладателя верховного права наказания у него испрашивается возмездие за вероломство; и, стало быть, тот, кто ведает все, является и отмстителем именно потому, что он же и свидетель. Плутарх («Римские вопросы») говорит: «Каждое клятвенное обещание превращается в проклятие в случае клятвопреступления». Сюда относятся древние формулы договоров, которые обычно сопровождались жертвоприношениями, как видно из книги Бытие (XV, 9 и последующие). Сходна с ними римская формула, приведенная у Ливия (кн. I): «Ты, Юпитер, порази его, как я – этого поросенка». И в другом месте (кн. XXI): «Молит богов рассечь его так же, как он сам разрубил ягненка». См. также у Полибия и Феста: «Если заведомо обману, пусть БогЮпитер меня низвергнет, как я – этот камень».
1. Однако существует древний обычай клясться также поименно вещами и лицами, от которых можно ожидать себе какого-либо вреда, как, например, солнцем, землей, небом, государем, или призывая на них кару, как, например, на голову детей, родителей, государя. Этот обычай существовал не только у языческих народов, но также у иудеев, как сообщает нам тот же Филон[669]. Ибо, по его словам, «не следует быть готовыми ради желаемой цели прибегнуть к непосредственному покровительству Создателя и Отца всех вещей», но следует клясться своими родителями, Небом, землей, Вселенной. Так, по мнению толкователей Гомера, древние греки не имели обыкновения клясться Богами по любым обстоятельствам, но клялись иными наличными вещами[670], как-то: скиптром, что, как передает Порфирий и схолиаст Аристофана, было введено в обычай справедливейшим царем Радамантом. И Иосиф, как говорят, клялся здравием фараона (кн. Бытие, XLII) по обычаю, заимствованному у египтян, указанному там Абенесдрой; Елисей клялся жизнью Илии (кн. II Царств, II, 2)