Добавлю здесь еще: так как все христиане – члены единого Тела, то это повелевает особенно сочувственно переживать взаимные страдания и бедствия, составляют ли они удел отдельных лиц или же народов как таковых, а также царей как таковых (Посл. I к коринфянам, XII, 18, 26). Ибо надлежит служить Христу не только каждому в отдельности, но и в меру врученной каждому власти. Этого долга не могут исполнить цари и народы, если против опустошений вооруженной рукой нечестивых врагов они не оказывают взаимно помощи[729], что не может осуществляться успешно иначе как путем вступления с такой целью в союз. Подобный союз был уже некогда заключен, и главой союза был с общего согласия поставлен римский император. Следовательно, все христиане должны ради общей цели по мере их сил доставлять воинов и деньги. И я не вижу, как они смогут в противном случае оправдаться, если не будут удержаны у себя дома неизбежной войной или сходным с ней бедствием.
1. Нередко также возникает вопрос: если несколько государств ведут войну, то какому из них должен оказывать помощь тот, кто связан союзами с обеими воюющими сторонами. Здесь прежде всего нужно иметь в виду, что сказано нами выше, а именно, что нет обязательства к ведению несправедливой войны. Оттого заслуживают предпочтения те из союзников[730], на чьей стороне справедливые причины войны, если война ведется с чужестранцем и даже с союзником. Так, Демосфен в речи о Мегалополе показал, что афиняне должны оказывать помощь союзникам мессенянам против лакедемонян, также их союзников, если право будет нарушено последними.
Но верно это в том случае, если не договорятся о том, чтобы не оказывать помощи союзнику. В соглашении Ганнибала с македонянами было предусмотрено: «Мы будем врагами врагов друг друга за исключением царей, государств и портов, с которыми нами заключен договор дружбы» (Полибий, кн. VI).
2. Если же союзники поспорят между собой по причинам несправедливым с той и с другой стороны, что легко может случиться, то следует воздерживаться от помощи как одному, так и другому. Так, в пятой речи Аристида о битве при Левктре сказано: «Если бы у них попросили помощи против других противников, то такая сделка не представляла бы затруднений; если же попросил бы об этом один из союзников против другого, то они не имели намерения вмешиваться».
3. Если союзники станут воевать друг с другом каждый по справедливой причине, то поскольку возможно оказать помощь тому и другому в виде посылки солдат и денег, ее нужно оказать, подобно тому, как это делается в отношении личных кредиторов. Коль скоро же требуется личное участие самого давшего обеим сторонам обещание, не допускающее разделения, то разум предписывает, чтобы предпочтение было отдано союзнику, с которым заключен более давний договор[731]. Это говорят акарнаняне спартанцам у Полибия (кн. IX); сюда же относится ответ римского консула, данный жителям Кампаньи: «Союз дружбы следует заключать таким образом, чтобы этим не нарушалась старинная дружба и союз»[732].
4. Но необходимо допустить изъятие, что обязательство сохраняет силу, если позднейший договор не включает, кроме какого-либо обещания, ничего такого, что содержит в себе, так сказать, передачу собственности или каких-либо форм подчинения[733] (Сильвестр, на Слово о войне, ч. I, 7). Ибо здесь, как и при продаже, мы говорим, что заслуживает предпочтения первое соглашение[734], если последующим не передана собственность. Так, у Ливия (кн. VI) непезиняне договор о капитуляции соблюдали более свято, чем договор дружбы. Другие проводят здесь более тонкие различия, но сказанное, как я полагаю, вернее, так как оно проще.
По истечении срока договора нельзя полагать, чтобы он возобновлялся молчаливо, если только не явствует иное из фактов, не допускающих никакого противного толкования. Ибо ведь легко не может быть сделано заключение о возникновения нового обязательства (Децио, «Заключения», 407).
Если одна сторона нарушит соглашение, то другая может отступиться от союза, ибо каждая статья договора имеет силу условия (Децио, «Заключения», 265; Цеполла, «Заключения», 451, 455, 461). Примером может послужить следующее место у Фукидида (Кн. I): «Ответственность за нарушение клятвенного договора несут не те, кто, будучи предоставлен самому себе, ищет убежища и покровительства, но те, кто покидает своих союзников». В другом месте у него же читаем: «Если что-нибудь из обещанного не исполнит та или другая сторона, то договор нарушен». Однако это верно постольку, поскольку не противоречит иному соглашению: ибо иногда устанавливается, что договор не будет расторгаться по причине любого нарушения.
1. Торжественных обещаний по содержанию может быть столько же видов, сколько и договоров. Обещания и договоры различаются лишь по степени власти лиц, которые к ним прибегают. Но имеется два вопроса, которые обычно возникают по поводу обещаний.
Во-первых, если обещание не будет одобрено царем или государством, то спрашивается, к чему обязываются давшие обещание – к тому ли, чтобы возместить причиненный ущерб, или же к восстановлению дел в том состоянии, в котором они находились до дачи обещания, или же к личной ответственности. Первое мнение, по-видимому, соответствует римскому цивильному праву; второе – справедливости, на чем настаивали народные трибуны Л. Ливий и Кв. Мелий в кавдинском споре; третье мнение освящено обычаем, как ясно из примера обоих знаменитых обещаний – кавдинского и нумантинского.
Но прежде всего нужно иметь в виду, что тот, кому принадлежит верховная власть, ни в какой мере не связан такими обещаниями. Отлично ответил римлянам Постумий: «Вы ничего не пообещали врагу, не уполномочили никого из граждан давать обязательства от вашего имени. Следовательно, у вас не о чем толковать ни с нами ввиду того, что вы ничего нам не поручали, ни с самнитянами, с которыми вы не заключили никаких сделок». Одинаково превосходно он говорит: «Без согласия народа невозможно закончить какое-либо обязательство, связывающее народ». И еще не менее правильно сказано: «Если есть что-нибудь, к чему народ мог бы быть обязан, то он может быть обязан ко всему».
2. Следовательно, народ не нес ответственности ни по возмещению причиненного ущерба, ни по восстановлению чего-либо. Ибо если бы самнитяне имели намерение вступить с народом в сделку, то они должны были удержать войско свое близ Навдинского ущелья и отправить к римлянам послов для переговоров с сенатом и римским народом о мирном договоре и его условиях, предоставив им судить, насколько важно было сохранить войско в неприкосновенности. Тогда только, если бы было нарушено соглашение, они могли бы сказать то, что утверждали они и нумантинцы, согласно Веллею Патеркулу, а именно – что нарушение клятвенного обещания не следует смывать кровью одного лица.
3. С большим основанием можно было сказать, что все воины были связаны обязательством[735]. И, конечно, это было бы справедливо, если бы обещание договаривающимися сторонами было сделано по повелению и от имени солдат, как это имелось в том договоре, который, как мы видели, был заключен Ганнибалом с македонянами. Но если самнитяне удовлетворились словами договаривающихся[736] и представлением шестисот заложников, которых они потребовали[737], то они могли вменить это лишь в вину себе самим. Напротив, если бы договаривающиеся лица претендовали на обладание полномочиями для ведения переговоров от имени народа, то они были бы обязаны возместить злоумышленно причиненный ущерб. Если же оказалось бы, что злой умысел отсутствовал, то они обязаны были бы возместить ущерб, причиненный неутверждением сделки, согласно природе последней. В этом случае договаривающиеся несли бы не только личную, но и имущественную ответственность перед самнитянами, поскольку не было прямо предусмотрено, что наказание заменяет возмещение ущерба. Ибо относительно заложников было договорено, что они отвечают головой за несоблюдение договора. Было ли предусмотрено, что договаривающиеся лица подлежат такому же наказанию, осталось невыясненным. А такого рода оговорка о наказании приводит к тому, что если исполнение требуемого не может иметь места, то не остается никакого иного обязательства. Ибо тогда верное удовлетворение заступит место неопределенного возмещения. Ведь в те времена в самом деле господствовало общее убеждение, что даже жизнь тоже могла служить действительным залогом.
4. У нас же вследствие иных понятий, я полагаю, для такого обещания обеспечением причиненного ущерба служит сначала имущество, а затем – личная служба обязанного. Когда сенат отклонил соглашение, заключенное Фабием Максимом[738] с неприятелем, то последний продал свое имение за двести тысяч сестерций и тем оправдал доверие к его слову (автор жизнеописаний знаменитых людей, гл. XLIII; Плутарх, жизнеописание Фабия Максима). Самнитяне считали справедливой выдачу Брутула Папия