Должен в то время быть там, где беда его может настигнуть.
Между тем смерть упраздняет все беды. Она отклоняет
Зло то, которое впредь причинить бы могло неприятность,
Если бы к этому времени жил он на свете. А значит,
Ясно нам, что ничего после смерти бояться не надо.
Тот, кого нет уж на свете, не может беде подвергаться.
Раз уж бессмертною смертью похищена жизнь человека,
То для него это все равно, будто бы он не родился.
Между тем можешь ты встретить порой человека, который
Ропщет на то, что сгниет его тело по смерти, иль станет
Жертвою пламени, или же пищей для диких животных.
Знай, что неискренне слово его, что таится в нем все же
Скрытая сердца заноза, хотя отрицает он веру
В то, что по смерти в нем будет какое-то чувство.
Слову не верит, сдается мне, он своему и не может
То допустить, что он с корнем оторван от жизни,
Но бессознательно мнит, что останется нечто по смерти.
Тот, кто при жизни себе представляет, как в будущем станут
Хищные звери и птицы по смерти терзать его тело,
Сам сожалеет себя, потому что в достаточной мере
Сущности не отделяет своей от лежащего трупа.
Видит он в трупе себя и свои придает ему чувства
И оттого негодует, что смертным он создан на свете,
Позабывая, что кем-то другим он по смерти не станет,
Чтобы о том сокрушаться над собственным трупом,
Как этот труп разлагается и изнывает от боли.
Если прискорбно по смерти попасть на звериные зубы,
То я не вижу причин, отчего было б менее тяжко
Сделаться жертвой огня и изжариться в пламени жгучем
Или в меду утопать, или зябнуть от злого мороза,
Лежа на хладной поверхности камня могильного, или
Тяжестью грузной земли наконец быть придавленным сверху.
«Я не увижу уж больше свой дом и жену дорогую!»
«Детки мои не сбегутся ловить у меня поцелуи,
Что наполняют мне втайне отрадою сладкою сердце!»
«Я не свершу больше славных деяний, что будут на пользу
Мне и родным моим! Бедный я, бедный! Все радости жизни
День незадачный один вдруг уносит с собою». Так ропщут
Люди все, но в таких случаях позабывают, что вовсе
Их тяготить уж не будет желание радостей этих.
Если б они хорошо это поняли и поученьям
Верили, то от заботы и страха избавили б дух свой.
Ты, когда смерть тебя в сон погрузит, все дальнейшее время
Будешь избавлен от всяких невзгод и страданий тяжелых;
А между тем перед страшным костром мы оплакивать долго
Будем тебя, обращенного в пепел; от нашего сердца
День ли один не отнимет тяжелого, вечного горя.
А потому я спросить пожелал бы: уж будто так грустно,
Если кто-либо, поверженный в сон, свой покой обретает,
Чтоб из-за этого стоило так сокрушаться в печали?
Именно так поступают нередко участники пира.
Чаши с напитком подняв и чело осенивши венками,
Часто они от души говорят: «Мол, у нас, у людишек,
Коротки радости! Скоро они безвозвратно нас кинут!»
Будто для них после смерти особой невзгодою будет
То, что их жажда измучит и тело несчастных иссушит
И что их будет тревожить немало других вожделений.
Нет, когда тело и дух одновременно в сон погрузились,
То человек сам себя или жизнь свою не изучает.
Так что, хотя бы наш сон и во веки веков продолжался,
Нас вожделенье уже никакое не может касаться.
Все ж тем не менее наши первичные тельца во время
Сна удаляются мало от чувственных всех побуждений,
Так как, от сна пробудясь, человек оправляется снова.
Смерть еще меньше, чем сон, оставляет у нас побуждений.
(Если ничто в состояньи быть меньше чего-нибудь в свете.)
Вместе с тем в тельцах материи следствием смерти бывает
Больший еще беспорядок, и вновь пробудиться не может
Тот, кого раз остановка холодная смерти постигнет.
Если б природа сама наконец подала нам свой голос
И кого-либо из нас укорила такими словами:
«Смертный! что стало с тобой? Отчего предаешься ты грусти
Столь непомерной? Почто ты о смерти горюешь и плачешь?
Если твоя предыдущая жизнь протекала приятно,
Если твои наслажденья и радости в ней не исчезли,
Точно в сосуде просверленном, и не пропали бесследно,
То отчего ты, глупец, не уходишь, как гость насыщенный,
И равнодушно покоя надежного ты не приемлешь?
Если же все, что служило утехой, истрачено даром
И ненавистною жизнь тебе стала, зачем ты стремишься,
Чтобы и дальше все тратилось и погибало без пользы?
Разве не лучше предел положить и заботам и жизни?
Так как, чего б ни измыслила я и ни создала дальше,
Ты не найдешь утешенья ни в чем. Остается все то же.
Хоть бы под бременем лет твое тело еще не увяло,
И не состарились члены, пойдет все одним же порядком,
Даже когда ты века победишь долголетием жизни
Или, тем больше, когда умереть ты не должен вовеки».
Что мы ответим на это? Не то ли, что иск справедливый
К нам предъявляет природа и верно ее обвиненье?
И если кто-нибудь жалкий по поводу смерти тоскует,
Если особенно старец скорбит, удрученный годами,
То не по праву ль бранит его голосом громким природа?
«Прорва! уйди со слезами и жалобным воем отсюда!
Не одряхлел ли ты от пресыщенья утехами жизни?
Так как ты вечно желаешь того, чего нет, презирая
То, что имеешь, прошла твоя жизнь без довольства и счастья,
И неожиданно смерть настигает главу твою прежде,
Нежели, сытый, довольный, способен ты с миром расстаться.
Ныне, однако, покинь все, что к летам твоим не подходит,
И равнодушно другим уступи это, ибо так надо».
Думаю, были б заслужены брань и упреки природы.
Ветхая старость должна уступать постоянно напору
Юности. Нужно, чтоб все возрождалось одно из другого,
И не нисходит ничто в пропасть ада и Тартар глубокий.
Силам материи нужно расти в поколеньях грядущих,
Кои в черед свой с утратою жизни пойдут за тобою.
Сущее ныне умрет, как все умерло бывшее прежде,
И непрестанно одно из другого родится вовеки.
Жизнь нам дается не в собственность, а во владенье на время.
Но оглянись ты на прошлое. Нас не касается вовсе
Та вереница веков, что прошла перед нашим рожденьем, —
Этим природа нам зеркало ставит, чтоб тут отразились
Дальние судьбы грядущих времен после нашей кончины.
Разве есть что-нибудь страшное там? Или кажется грустным
Это? Не сна ли спокойного вид восстает во всем этом?
Все, что, согласно преданью, на дне Ахеронта творится,
То, несомненно, уже в самой жизни находится нашей.
Млеет ли Тантал16 несчастный от страха под глыбой утеса,
Где-то повисшего в воздухе, как нам толкует сказанье?
Нет. Но тревожит людей в самой жизни их страх беспричинный
Перед богами, и всякая их устрашает случайность.
И в Ахеронте лежащего Тития17 птицы не мучат.
Да и притом, прокопавшись всю вечность в груди его мощной,
Птицы уже для себя ничего в ней найти не могли бы,
Как велико бы там ни было тела его протяженье
И хоть бы члены его занимали не только лишь девять
Югеров, но покрывали бы даже собою всю землю.
Кроме того, еще вечно мучений сносить он не мог бы,
Как ни могло б доставлять его тело питания вечно.
Тот из нас Титий, которого недуги страсти любовной
Будто бы коршуны жрут и терзают тревожные страхи
Или которого мучит тоска похотливых желаний.
Также стоит и Сизиф18 у нас в жизни всегда пред глазами.
Тот, кто задумал добиться в народе почета и стражи
Ликторской19, должен с печалью назад отступить, побежденный,
Так как стремление к власти есть труд безуспешный, напрасный
И сопряженный притом постоянно с тяжелой заботой.
Вот что и впрямь называется вскатывать силой на гору
Камень, который, достигнув вершины, обратно катится
И с быстротой устремляется снова на ровное поле.
Далее. Вечно питать существо ненасытное духа,
Кучу сокровищ копить, никогда не довольствуясь ими, —
Вот, полагаю, что значит цветущего возраста девы,
Льющие воду в бездонный сосуд, как толкует преданье,
И не могущие все же его совершенно наполнить20.
Это бывает, когда времен года чреда круговая
Нам беспрестанно приносит плоды и другие утехи
И вместе с тем никогда нашей жизни не может насытить.
Да, в самом деле ни Цербер, ни Фурии, ни беспросветный
Тартар, из пасти своей изрыгающий страшное пламя,
Не существуют и существовать никогда не могли бы.
Между тем в жизни боязнь наказания за злодеянья
Очень значительна. Для наказанья проступков бывают
Тюрьмы, сверженье преступников вниз со скалы, заточенье,
Розги, смола, палачи, раскаленные бляхи и пытки.
Даже без этого совесть, виновная в скверном деяньи,
В страхе последствий приемлет уколы и кары боится.
И не предвидит она, где границы таким всем невзгодам,
Где отыскать она может конец наказаньям жестоким.
Кроме того, еще совесть боится и мук после смерти.
Этим путем у безумцев становится жизнь Ахеронтом.
Далее вот еще, что ты б сказать себе мог между прочим.
Свет созерцать перестали глаза добронравного Анка,
Хоть он и лучше тебя, нечестивого, был по деяньям.
Также и множество прочих царей и властителей мира
Кончило жизнь, хоть народами славными повелевало.
Сам даже тот, кто когда-то проник чрез великое море,
Кто проложил чрез пучины своим легионам дорогу,
Кто научил проходить по соленым волнам, как по суше,